Предисловие к книге "Многоточие сборки"

Забыла опубликовать предисловие к книге "Многоточие сборки", но лучше поздно, чем никогда. Добавляю. Тем более, что написал его Андрей Дмитриевич Балабуха.

Саму книгу можно найти здесь: https://author.today/work/164779

Pas de deux[1] со временем

Горькая услада воспоминаний…

Альфред де МЮССЕ

Есть в книге, которую, в отличие от меня, вы пока еще не прочли, некий камертонный эпизод, задающий тональность всему паззлово-мозаичному повествованию. Там Юлия Андреева вспоминает, как отнесла в издательство «Азбука» свой первый роман «Феникс» (хотя нет — «Фениксом» он стал позже, а тогда именовался еще «Бездной») и что сказал по сему поводу редактор. Не могу удержаться от цитаты: «Я не знаю, как следует оценивать ваш роман, вы написали его в настоящем времени!..» Грешным делом, не возьму в толк, что уж столь странного в повествовании, разворачивающемся исключительно в настоящем времени? В практике мировой литературы такого — пруд пруди. Но это, как говорится, a propos[2]. Оставляю сие на совести помянутых и не помянутых Андреевой редакторов. Иное дело — проблема времени сама по себе.

Вот уж тут — раззудись плечо! Поле необъятное, никаких косарей не хватит. Мы ведь со младых ногтей, от школьной парты (ежели кто еще помнит, что был такой странный стол со скошенной столешницей) вызубрили: времен в русском языке три — прошедшее, настоящее и будущее. Особо продвинутые филологи могут, правда, дополнить — мол, в отдельных архаичных оборотах, вроде сказочного зачина «жили-были», сохранился у нас и рудимент plus quam perfectum[3]. Не европейцы мы, что ли? Чем французов с немцами хуже? Но с довеском или без, а времен три — назубок знаем. Но в том-то и дело, что «Многоточие сборки» полностью выдержано в одном времени, подобно вышеупомянутому бездонному «Фениксу», и в таком, которого мы в детстве не учили: в непрошедшем. Этакое, с позволения сказать, филологическое nosferatu[4]. Мудрые древние греки полагали, будто люди делятся на три категории: живые, мертвые и плавающие по морю; традиция же, берущая начало где-то в эпохе возрождения, предлагает иную триаду: живые, мертвые и nosferatu. Впрочем, о Дракулах, ей-ей, не буду — без меня желающих в избытке. Тем более, у самой Андреевой о них ни слова. Загадочные призраки там, правда, являются, но совершенно безобидные. Потому, скорее всего, авторесса по сей день и жива…

А вот о непрошедшем времени, которое не настоящее и уж, тем более, не будущее, но вместе с тем — еще и не то мертвое прошлое, кое само должно хоронить своих мертвецов, поговорить надо, ибо это не просто очередной андреевский литературный танец со временем. Здесь открывается обширнейшая область изящной словесности.

«Рано или поздно, под старость или в расцвете лет», как писал, хотя и совсем по другому поводу, Александр Грин, может, и не каждый, но большинство из нас ощущает властный зов этого непрошедшего времени. И рождается желание описать — пусть не воскресить, но удержать все то, что на самом деле уже осталось далеко позади вечно скользящей по оси времени мгновенной точки настоящего. И не только ради собственного удовольствия, ради сомнительной попытки вернуться в ту себя, которая «…тогда моложе, я лучше, кажется, была». Во-первых, считать, что моложе — это лучше, может только очень юный человек. Во-вторых, главное наслаждение здесь в том, чтобы сделав прошедшее непрошедшим, принести в ладонях будущему.

Есть такой тезис, к сожалению, не мной сформулированный: самое гибельное для народа — это разрыв внутренней связи поколений, цепи культурной и духовной преемственности, превращающий целые этносы в хаотическое сообщество Иванов, родства не помнящих. Для нашего отечества эта проблема особенно болезненна. Слишком много подобных разрывов мы пережили. Один прошлый век чего стоит! Вот приходит поколение Павликов Морозовых и отрясает от ног своих прах предшественников, ибо что они понимают и знают, эти темные личности, взращенные во мрачных недрах царизма? Это мы, просвещенные, вооруженные передовой теорией Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, все доподлинно знаем, правильно понимаем, и потому сбросим Пушкина с корабля современности! Ну, сбросили. Немного c того, правда, выиграли. Потом вспоминать пришлось, и, как всегда в таких случаях бывает, вылавливать из-за борта выброшенное, сушить подмоченное и даже зачастую превращать потом это, поблекшее и покоробленное, в икону. А затем настали девяностые, и снова hiatus[5]: весь ваш совковый опыт нынче ни к чему, и вообще вы в докомпьютерную эпоху родились и считаете, будто интернет — это зверь, которого сетью ловят… Не стану расписывать — sapienti sat[6]. Сейчас и печатные, и электронные издания полнятся ламентациями[7] по сему поводу. Причем, все правильно, вроде, и душа рвется влить свой вопль в этот хор, а подумаешь — и неохота, потому как ведь не впервой и разрывы эти, и переживаем их, и наводим мосты… Вопрос лишь, какой ценой?

Кстати, о мостах. С древнейших времен мостостроительство — занятие почтенное, уважаемое; мост возвести — чуть ли не то же, что воздвигнуть храм. Однако над пропастями, о которых шла речь выше, ни каменную, ни стальную клепаную арку не перекинешь. Только один материал здесь годится: добротный кирпич, вылепленный из непрошедшего времени и обожженный жаром собственного ума и болью сердца.

Так о чем бишь речь? А вы как думаете? О литературе, которая на Западе не зря почитается первейшей. Роман-то всякий написать исхитрится. А вот мемуары или биографии… Тут великое мастерство потребно, поелику и ответственность непомерно велика. Ведь только изучая опыт великих, можно и самому великим стать; прослеживая путь успешливых — достичь успеха… Логика, право, спорная, однако распространенная. Вернемся, однако, к мемуаристике. Не в том дело даже, что сэр Уинстон Черчилль свою Нобелевскую премию по литературе именно за мемуары и получил. Что же делать? И не без политики тут, как у Нобелевского комитета водится, но и писателем, нельзя не признать, он был отменным. Но вот что любопытно: сейчас в странах, почитающих себя развитыми, в большую моду вошло дарить пожилым родителям, престарелым бабушкам и дедушкам на очередной юбилей специальные книги для записей, диктофоны, компьютеры с программами, превращающими устную речь в текстовый файл, — исключительно ради сохранения воспоминаний, черт уже ушедшего или уходящего мира. Люди-то неизбежно приобщаются к большинству, зато рукописи, как известно, не горят. А если даже и сгорают какие в очередной Александрийской библиотеке, то чем больше их, свидетельств времени, будет, тем выше шанс, что сгорит далеко не все.

Вот ведь сколько томов написал мой старший коллега и учитель Лев Васильевич Успенский: и беллетристики, и научно-художественных. Романы — устарели; в какие-нибудь «Загадки топонимики» заглядываешь скорее как в справочник. А вот «Записки старого петербуржца» и «Записки старого скобаря» по-прежнему завораживают. И жив сегодня во мне тот, уже давно не существующий, Питер начала двадцатого века, с его керосинокалильными фонарями, с первыми трамваями и последней конкой, со всепроникающей, мягчайшей, бархатистой, солнечно-золотой навозной пылью. Или вот еще. Какие отменные книги выходят из-под пера моего доброго друга и коллеги Святослава Логинова — один «Свет в окошке» чего стоит! Но вот ей же богу, его мемуарные зарисовки — «Мемурашки» — стоят ничуть не меньше. Думаю, двух примеров довольно, хотя всяк читающий может прибавить к ним еще минимум двунадесять.

Конечно же, любые мемуары — в каком-то смысле жанр глубоко эгоистический; я бы даже сказал, эгоцентрический, ибо главное в них — я, любимый, на фоне эпохи, причем неизменно в белом мундире и на белом коне. Как великий гуманист маршал Жуков. Так что с того? Если бы Господь (или там Природа, или Эволюция — в зависимости от воззрений досточтимого читателя) не посчитал нужным, были бы мы все эгоизма напрочь лишены и распускать павлиньи хвосты не испытывали бы ни малейшей охоты. Так нет же того. И значит, так тому и дóлжно быть. Но ведь даже если автору «Я» мстится главным, в действительности-то подлинным героем любых мемуаров является прошлое, которое сочинитель волей-неволей заодно с собой делает непрошедшим.

И вот настал черед Юлии Андреевой совершить первую прогулку по заповедным лугам мемуаристики. Никоим образом не покушаюсь на ваше священное право читать и оценивать, делиться не стану. Скажу одно.

Еще немного, и моему внуку станет интересно ощутить себя не просто самодостаточной личностью в окружающем мире, но острием некоего все удлиняющегося копья, неощутимо летящего из прошлого в грядущее. Тогда ему захочется оглянуться, дабы убедиться в цельности и прочности древка. Я постараюсь, чтобы к тому моменту в его распоряжении была полочка, где будут стоять и «Записки старого петербуржца», и «Мемурашки», и еще многие книги, которые, вне зависимости от беллетристических достоинств, я считаю искренними и честными. Честность здесь означает вовсе не документальную достоверность. Память подводит. «Врать, как очевидец», — гласит арабская пословица. Не родился еще мемуарист, который ни в чем не ошибся, ничего не приукрасил, ничего не отретушировал, не гиперболизировал ради красного словца, причем чаще подсознательно, чем сознательно. И все это его, мемуариста, неотъемлемое право. До тех пор, пока он не кривит душой. Вот таких книг я на полку для внука не поставлю.

Зато надеюсь, «Многоточие сборки» там будет. Особенно, если учесть (а последняя страница книги заставляет это учитывать), что перед нами первый блин из будущей стопки, которая с годами красиво воздвигнется на тарелке, наподобие то ли Вавилонской, то ли Пизанской, то ли Эйфелевой башни, не знаю. Суть же в том, что первый блин, пусть даже комки в нем и встречаются, уже несет в себе вкус и самого последнего.

Приятного аппетита, дамы и господа!

[1]pas de deux (франц.) — па-де-де, одна из основных музыкально-танцевальных форм в балете; состоит из выхода двух танцовщиков (антре), адажио, вариаций сольного мужского и женского танцев и совместной коды. (Здесь и далее в предисловии примечания редактора).

[2]a  propos (франц.) — между прочим, к слову, кстати.

[3]plus quam perfectum (лат.) — «больше, чем перфект» или «больше, чем совершённое»; в ряде описаний — также давнопрошедшее время и предпрошедшее время.

[4]Nosferatu (лат.) — буквально «неумершие», «ни живые, ни мертвые», т.е., в привычном просторечии, вампиры, вурдалаки и прочие упыри.

[5]hiatus (лат.) — зияние.

[6]sapienti sat (лат.) — умному достаточно.

[7]Ламентация (от лат. lamentatio — плач, рыдание). — Возникший в античной судебной риторике прием ораторского искусства, применявшийся с целью вызвать у судей и публики сострадание к обвиняемому, для чего ораторы должны были сами проникнуться скорбью и в соответствующий момент даже зарыдать, прося пощадить несчастного. В современном русском литературном языке ламентация, не обозначая никакого определенного риторического приема, употребляется в ироническом смысле вместо выражения жалобы или сетования.