Еще об Одессе

Было очень приятно сейчас встретить здесь земляков-одесситов, пообщаться на тему родного города. В этой связи захотел выложить несколько фрагментов моего романа "Жених и невеста". Почему? Так ведь его действие - в Одессе. Его герои - парень и девушка, школьники, подростки-одесситы. Их жизнь пропитана городом, его историей, его атмосферой. Это постарался показать и передать. 

Еще хочу сказать вот что. Вы не найдете здесь "жизненной чернухи", подвалов и притонов, смачных описаний бухалова и площадных девок. Многие принимают это за пресловутый "реализм" и им заходит. Таким авторам и читателям скажу - если ваша "жизненность" такова - сочувствую. 

Надеюсь, что фрагменты понравятся одесситам. Тогда продолжу выкладывать и далее.

Предупреждение - кое в чем я сдвигаю географию, так нужно. Но тех, кто в теме, это точно не затруднит. 

Гриф "личное", ибо это не самопиар романа, это - Одесса, детка! 

Поехали! 

Внешне неприметное здание, бывший особняк графа С., пряталось в глубине между внушительным Музеем Западного и Восточного искусства - и дореволюционной резиденцией начальника таможни. Теперь здесь один из отделов oбкома партии. Риф иногда посмеивался — весьма многозначительное соседство. Сюда очень удобно добираться прямо от дома — троллейбусом, первым номером, «однёркой».

Они любили ездить на нем летом — к остановке возле школы подходит почти пустым, это всего лишь вторая после конечной. Лучшие места — возле водителя, перед широким лобовым стеклом. Запрыгнули, сели, поехали. Легкая дрожь от неровной булыжной мостовой, такие сохранились здесь на многих улицах. Назад убегают высокие каштаны и акации, стоящие рядами вдоль обочин. Классно сидеть и смотреть, пусть все до мелочей знакомо с детства.

Школа. Длинное серо-белое здание, высокая стрельчатая дверь входа. Приоткрыта. Кто там, что? Злополучная дискотека так и не состоялась. Хи-хи, как там Андрюша поживает? А, ну его в… качель. Едем!

Всего лишь троллейбус, они еще дома, еще мама не знает. Но они чувствуют себя в дороге, где ветер и соль в лицо, где рука в руке… Тьфу, как в книжках заговорили. А у них — не книжка, все настоящее! Много говорить не нужно, они отлично умеют вместе молчать. Бывают дни, когда обмениваются считанными словами и посторонний может подумать, что они в ссоре. Светофор переключился, троллейбус тронулся.

Слева высится выгоревший дотла остов немецкой кирхи. Стены, угловые башни, острый шпиль, готические окна: очень похоже на замок. Знаменитое место, его любили снимать в фильмах про революцию, Гражданскую войну и бандитов.

Риф помнит ночь пожара, их окна выходят как раз на ту сторону. Ему было всего три года, но он помнит, как все сбежались и смотрели на пылающий во тьме огромный факел. Так и не узнали, кто поджег. Так и не восстановили. Бросили.

Разумеется, Риф и Юлька в свое время облазили там все, и даже сумели добраться до самого верха, к шпилю. Задача рискованная и трудная – огонь обрушил лестницы и перекрытия, оставив лишь огрызки площадок, карнизов и ступеней. Все шаткое, готовое рухнуть под неосторожной ногой. Но все равно – несколько раз они поднимались, местами карабкаясь и втаскивая друг друга. Оно того стоило – вид на весь город, на четыре стороны, и вниз, до моря, до огромного порта. Была идея: взобраться сюда вечером, посмотреть на огни. Не решились – темно, ничего не видно внутри, и – шпана, собиравшаяся в обширном захламленном дворе после захода солнца. Страшно.

Зато днем — тихо, безлюдно. Можно походить по двору, заглянуть в зияющие проломы стен. Их раньше не было. Когда снимали очередной фильм, взломали тут и там, наверное, для красоты. Обнаружились какие-то лестницы вниз, подвалы. Тут же пошли слухи — в кирхе есть подземный ход аж до моря, ну и клад, конечно. Риф с Юлькой, разумеется, тоже этим переболели вместе со всеми.

Но подземные ходы, клады, это так. Лучше залезть в «розочку» — комнату за витражным окном в форме цветка. Всего-то второй этаж, всего-то вскарабкаться по вырубленным безвестными умельцами грубым ступеням. Там холодным осенним днем случился их первый поцелуй, совсем детский, наивный.

Быстрые мысли, быстрее хода уютно поскрипывающего троллейбуса. Кирха исчезла за поворотом.

Вот булочная на углу, в нее бегали на переменках, вдруг сладкие завезли… Аптека. Сюда, было время, заходили как в музей, поглазеть на разноцветные склянки и ампулы, почитать таинственные латинские слова. Интересно же! Троллейбус едет, едет дальше…

Кафе «Млинчики», здесь готовят вкуснейшие блины со сладким творогом. Порция — две штуки, политые сметаной. Да, жиденькой и разбавленной, совсем не «с базара». А мы ее еще и сахаром посыпем, да стаканом кофе запьем. Да, это на самом деле не кофе, а «кофейный напиток», ячмень, а то и желуди. Ну и что? Вкусно! Вечно бегущие куда-то, вечно голодные Юлька с Рифом — слопают за милую душу. А еще глазунья, Юльк, будешь? Давай! И — в кино. В кино? А уроки? Потом!

Они смотрели в широкое окно, молчали и улыбались. Совсем не обязательно все время что-то рассказывать, как-то развлекать. Риф вспомнил, как в первые дни их так внезапно начавшейся дружбы отчаянно боялся оказаться скучным, неинтересным. Вот надоест Юльке — и все. И вскоре — ей действительно надоело. Чувствовать Сашкин страх. В тот день она сидела на диване в его комнате и листала альбом живописи, молчала. Ее захватила мрачная фантазия Гойи, она ничего вокруг себя не замечала. А Риф… Дурачок, решил, что ей скучно, раз ничего не говорит и не обращает на него внимания. Что-то попытался сказать, пошутить. Развлечь. В первый момент чуть не огрызнулась — ну отстань! Она никогда не подыскивала слов, говорила сразу, что думает. И — увидела лицо, глаза. Поняла. Вздохнула, улыбнулась. Саш, мне очень хорошо, правда. Ни о чем не волнуйся, не надо. Давай чаю попьем? Я сделаю. А ты конфеты тащи. Ой, маманя… Побежал, побежал… Но страх молчания прошел, они оба поняли — часто тишина ценнее самого задушевного разговора.

Их первые дни… Недели… Месяцы… Годы…

А вот еще одно кафе, кафе-мороженое. Почему-то именно здесь часто бывало их любимое коричневое кофейное, брали сразу по две порции, садились в дальний уголок. Все удовольствия — и от лакомства, и от взрослости — мы в кафе пошли, вот! Можно болтать, смотреть на людей, красота.

Колеса дробно простучали по остаткам старого бордюра — лет тридцать назад дорогу здесь перенесли немного вправо, непонятно за какой надобностью. То ли трубы клали, то ли еще что. Перенесли — а бордюры до конца не сгладили, не убрали. Так и оставили головной болью прохожим зимой и велосипедистам летом. Кто не знал — мог с разгону «споткнуться» передним колесом. Вроде, совсем немного выступает, а если неожиданно налетишь — можешь нехило сыграть. Оба переглянулись на этом месте и подмигнули, помнишь? А как же — Риф потер колено, такое не забудешь. Понеслись с Юлькой наперегонки, и… Было приятно, когда девчонка тащила его, охромевшего, домой. Велосипеды закинули к Мишке, однокласснику, жил там рядом. И поплелись. Юлька пыхтела, ругалась. И тащила. Ободранное колено жгло, локоть и затылок ныли, подташнивало… Риф шел, хромал и улыбался.

Они едут и чувствуют себя пассажирами машины времени или зрителями в волшебном кинотеатре. Яркая разноцветная лента прошлого…

Широкий плавный поворот вокруг Соборной площади, взгляд на несколько мгновений выхватывает пятна цветочных клумб, задерживается на сверкающих на солнце струях большого фигурного фонтана. Еще дальше — величественный памятник графу Воронцову. Юлька вспомнила, что Риф рассказывал ребятам на перемене про его жену и Пушкина. Все смеялись, а Юльке графа было жалко. Потом призналась, что когда читала «Графиню де Монсоро» — очень понимала ее мужа. Ну украл он ее, ну запер в доме. Знаешь, Рифчик, Дианочка могла упереться — и не выходить за него замуж, раз такая-этакая. А тут и замуж вышла, и потом любви захотела. Понятно, что бедняга взбеленился.

Эти их «беседы на антресоли»…

Колеса слегка подскочили, проехав через трамвайные рельсы — троллейбус понесся вниз, оставив слева Оперный театр, Приморский бульвар, музеи Морской, Археологический и Литературный.

Все исхожено до уголка, до последней тропинки. Их знали во всех музеях, потому что приходили раз за разом. Они проводили там часы, медленно переходя из зала в зал. Не бегом. Были у них любимые места — в Археологическом экспозиция с острова Змеиный, посвященная культу Ахилла Понтарха. Совсем небольшая, никаких сокровищ, никакого золота. Просто было очень здорово заполучить великого героя в покровители их моря — сюда удалился для вечной жизни сын Фетиды, ставший богом. Так говорили мифы. Их мир, раньше казавшийся бесконечно далеким, сказочным, вдруг пришел прямо домой, стал совсем близким и живым. Юлька тогда пристала к отцу — хотим на Змеиный, пап, это же рукой подать, мы карту смотрели, ты же всех знаешь! Тот хмыкнул и сказал — это не экскурсия, там военные, нет никакого Ахилла. Храм? Доця, просто куча камней, не ваши картинки. Ничего эти взрослые не понимают…

В Морском музее им нравилось все, а больше всего — большая светящаяся панорама города, как будто они смотрят на него с моря. Темная комната, шум волн, силуэты приметных мест и зданий, разноцветные огоньки в окнах. Волшебная картина…

А в Литературном они любили просто гулять, сидеть в укромных уголках, смотреть на портреты маститых писателей, бюсты, на сияющие мягким блеском полированного стекла витрины. Особенно нравился большой портрет Пушкина, написанный полным текстом «Евгения Онегина», черными чернилами. Передать черты лица, знаменитой кудряво-лохматой прически получилось просто изменением нажима пера и яркости краски.

Всюду — манускрипты, рукописи, письма, редкие издания, фотографии. Подержать такое в руках можно в другом месте — в магазине «Букинист». Конечно, не настолько редкое, но тоже интересно. Неподалеку от магазина в неприметном дворике — торговля с рук, и там все еще занятнее. Знали их и там — несколько раз покупали дореволюционные книги. За три рубля «Многочисленность обитаемых миров» Фламмариона — это круто! Пусть там во многом ерунда написана и читать смешно, ведь вот-вот на Марс полетим, с инопланетянами законтачим… А все равно — бережно перелистывать тонкие ломкие страницы, вдыхать запах старой намертво въевшейся в переплет книжной пыли, рассматривать выцветшие гравюры, разбирать устаревшие обороты языка, да и вообще это старорежимное «ять»… Прошлое. Так все начиналось. 

Оттуда пришел и томик стихов Гумилева…

Несется, несется троллейбус вниз по длинному спуску…

Мелькнули верхушки деревьев Пионерского парка, оба вспомнили рассказ Ромки о Портклубе и таинственной Кристине, танцующей там брейк. Плохое место. И Кристина эта наверняка такая же гиена… Они отвернулись. Прочь!

Наконец, самый большой в городе музей — Западного и Восточного искусства. Почти приехали, их остановка — следующая.

Тоже бывший дворянский особняк, два этажа. Нижний — Азия, скульптура и периодические выставки. Верхний — Европа. Сюда они могли завеяться даже на целый день. Конечно, на второй этаж. Бронзовые танцующие статуэтки, яркие гобелены-мандалы, молитвенные колеса и прочие атрибуты «загадочной культуры Азии и Тибета» быстро им наскучили. Глаза начинало рябить от хитросплетений узоров на ткани и пергаменте, а лица… Идамы — демоны Потустороннего, пасти, клыки, поля человеческих костей до горизонта, озера крови. Музейная тетечка как-то объяснила, что все это просто аллегория сражения человека с самим собой, а кровь в озере — конская. Юлька тогда не сдержалась и фыркнула — как-то не легче становится, Таисия Александровна. Та в ответ только улыбнулась…

А вот второй этаж… Зал фарфора, мебель, украшения. Но главное — картины, картины, картины. Мурильо, Караваджо. Особенно Караваджо. Перед его солнечными картинами Юлька застывала надолго, словно грелась в теплых лучах с той стороны.

Есть там картина, «Аллегория весны»: среди деревьев, трав и цветов полулежит нагая женщина, ее тело освещено мягким солнечным светом. Восход? Закат? Они часто смотрели на нее, очень серьезные. Не место хихикать, не та история.

Старых голландцев она не любила — темно, серо, небольшие квадраты холста в несоразмерно широких рубчатых рамах. Взгляд словно тонет в холодной глубине, а там… Обшарпанные столы, груды мертвой рыбы, раков, редкая искра света — полуочищенный лимон или отблеск на массивном оправленном в серебро бокале. Зябко и неуютно на такое смотреть.

Впрочем, бывали и забавные моменты. Как-то привезли выставку «тибетской пластики малых форм», говоря проще — собрание небольших бронзовых скульптур. Посмотрели одну, вторую. Переглянулись. Риф засмеялся, увидев ошарашенный Юлькин взгляд. Са-аш, это то, что я думаю? Чего это она ногу ему на плечо… А тут… Ой. Как на это смотреть-то? Сбоку и снизу, думаю, Юльк. Может, пойдем? Ты уже вся красная. Нет, смотрим!

И досмотрели, толкая друг друга локтями, пересмеиваясь и делая вид, что не замечают неодобрительных взглядов других посетителей. Дома потом даже захотелось повторить хоть самое простое из увиденного. Ну-ну, сначала разряд по акробатике получить не хотите ли?

— Ай! Саш, ногу оторвешь! И я стесняюсь, кстати.

— И я стесняюсь. Не брыкайся. Потихонечку… Как там, Ом мани…

— Падме ху…м-м! Блин, уже пополам сложил, палач! Ой! Уже все?

— Вроде…

— Ты, по-моему, неправильно делаешь.

— Как запомнил, э-э… Юль…

— Хи-хи, теперь не достаешь? Бедненький… Вот тибетец бы щас ка-ак… ай! Шучу, шучу, не щипайся!

— Сейчас такого тибетца тебе покажу!

— Может, хватит меня возить туда-сюда? Мама скоро придет. Сашка!

— Да ну его в баню… Вот, так!

— О-о, наконец-то!

В итоге долго смеялись — тибетские выкрутасы не для советских школьников.

Риф толкнул совсем замечтавшуюся Юльку локтем — приехали, выходим. Подал ей руку, она спрыгнула к нему сразу через все ступеньки, колыхнулся подол, звонко стукнули о плитки тротуара каблуки. Сегодня захотела быть «как взрослая», то есть — платье, туфли, сумочка. Но совсем взрослой выглядеть не получилось — выдавали веселые глаза, улыбка, и платье очень уж по-девчачьи открыло колени, когда выпрыгнула из троллейбуса.

— Пошли?

Она чинно взяла Рифа под руку.

— Пошли, солнце.

Юноша с девушкой вошли в тенистый скверик, в глубине которого стояло небольшое двухэтажное здание коричневого кирпича. Ряды занавешенных окон, первый этаж с решетками, по центру фасада — невысокая дверь. Ничем не примечательное место, из тех, что называют просто — «учреждение».

Они подошли к двери, юноша открыл ее, пропустил девушку вперед, вошел следом. Дверь закрылась. Рядом с ней — табличка. Серебристое на черном.

«Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности»