Тренерская будо-мамочки. Сенсей, мне страшно...

Почти под утро раздался звонок. Глянула на экран. Ещё только под шесть утра! Я в такое замечательно время ещё нежно дрыхну, и как искренняя сова считаю себя в своём праве! Ибо у меня только до двадцати одного-тридцати - работа в спортивном зале. И под утро у меня только одно желание по отношению к навязчивым жаворонкам – свернуть им шею и пустить на суп. В общем, обычно я стараюсь такие звонки сбросить, но тут глянула на имя звонившего и, тут же мобилизовавшись, отозвалась:

- Привет, Пабло!

Конечно, никакой он не Пабло, а просто Пашка. Пашка-Баклашка. Но тогда, шесть лет назад, ему нравилось, когда товарищи по тренировке называли его Пабло, намекая на его изобразительную деятельность граффера, да и сами они носили странные прозвища – кто Себестьян Перейро, кто Домкрат, кто Лука, кто Душманидзе. Пабло, занимающийся у меня лет пять средней и старшей школы, покинул тренировочную группу, как многие - уйдя с головой в институтскую жизнь. Вроде, как мне рассказывали, ещё где-то как-то пытался заниматься айкидо, но быстро понял, что в других условиях - вне моего зала - это ему не особо нравится, поэтому оставил попытки айкидануться окончательно. И вот, спустя столько времени - этот утренний звонок. Ничего хорошего я от него не ожидала и лишь туго пыталось понять - придётся резко срываться куда-то, чтобы помочь бывшему ученику, или помощь потребуется сугубо финансовая или консультационная, не заставляющая баламутить всё моё тихое предрассветное семейство?

- Здравствуйте, сенсей. Извините, что так рано. Но мне... Мне страшно...    

С таких слов началась суровая история инсайда. Короткая, неожиданная и злая, как взрыв гранаты. 

Пашка учился в хорошем техническом институте, но получал там странную специальность на стыке областей знаний – меж техникой и гуманитаркой. Себя самокритично причислял к среде недотехников и как человек ещё и юморной легко сошёлся с другими студентами, став душой компании. С такой вот компанией, на пару с ещё двумя друганами, он и замутил вечеринку «анти-ковид». Это когда десятки парней и девчонок выезжают за город вроде по одно-двое, а там встречаются на территории снятой для празднования усадьбы и мутят всю ночь – танцы-шманцы-обниманцы. Одно только условие для всех – маски. Но, конечно, никак не медицинские, а обычные – карнавальные. Эдакий перевёртыш, эдакое мальчишеское, детское глумление над правилами взрослого мира. Попытка показать себя всё знающими и самостоятельными. 

Вот такую веселуху в ту ночь ребята и закатили. Пашка сказал – человек шестьдесят было. Весело было. Девчонок почти на стриптиз «развели», пацаны танцевали на столах, бухали, ели роллы и пиццу… 

И всё шло просто шикарно! Басы качали, девчонки почти сдавались, пиво ухало в нутре, тело так и рвалось в пляс…

А потом одной из девчонок стало плохо. 

Даже не так. Без «стало» - без протяжённости процесса. Неожиданно. Просто вот только что она танцевала, сорвав рубашку и оставшись в одном лифе и юбке, и экзотически странно изгибаясь, а Пашка отвернулся за новым стаканчиком колы, перекинулся парой-тройкой слов с «аналитиком» с бутылкой,  а повернулся и… девчонка уже стояла на коленях, склоняясь до пола, так что длинные волосы метались по паркету, треслась всем телом и рвала себе горло и грудь длинными ногтями. 

Ужастничек, да? 

Пожалуй, он тогда был бы больше рад, если бы дело было в обычном превращении и девчонка стала бы оборотнем, зомби или ещё кем из фантастических тварей – это всё привычно, это сотни раз уже проходили в компьютерных играх и на экране телеков. Но всё оказалось проще…

Пашка рассказывал – всех словно проморозило. Стали какие-то медленные, будто в лёд вморозились, словно всё тело заледенело и стало аж похрустывать где-то в районе ушей от ощущения тока крови в голове. И внутри – стало холодно. Так, что затряслись руки-ноги. 

И все как-то медленно расходились от девчонки, раздавались в стороны от танцпола, прижимаясь к стенам. 

Нет, не все разом – так только в фильмах по команде режиссёра и бывает! Кто-то тупил, кто-то ещё не понимал происходящего и танцевал, какая-то дура гоготала, болтая по телефону… Но медленно и верно круг раздавался, становясь широким и пустым. Там, где человеку внутри него было плохо – была пустота. Была тишина. Была пустыня человеческого безучастия. 

А девчонка на танцполе в какой-то момент легла и… всё… 

Кто-то закричал. Хохотушка выронила телефон и завизжала. 

Парни заметались. 

- Скорую! – сообразил кто-то. 

И толпа студентов, как один, похватала смартфоны и стали суетливо набирать заветные «один-один-два». 

И только Пашка всё ещё тупил. Всё ещё смотрел и не мог сообразить главного: всё-уже-случилось. И никто ничего не исправит. 

У ближайшего к нему парня, судорожно вцепившегося в смартфон, отозвался динамик и очень громко сквозь тревожное сопение полсотни глоток, откуда-то издалека донёсся ответ заветного абонента:

- Вы позвонили в службу спасения. Оставайтесь на линии. Вам ответит первый же освободившийся оператор. 

Это было как серпом по… 

Те, кто обязан был лететь по первому зову и совершать чудеса по щелчку пальцев, оказывается, тоже могли оказаться недоступны… 

Пашка подскочил. Мозги внезапно словно включились, будто до этого момента и вовсе не работали. 

Он бросил стакан и кинулся к лежащей на полу девчонке. 

Дыхание? Пульс? Сознание? – эта проверка делается быстро, если умеючи. Да даже если не умеючи, а хотя бы зная – как. А Пашка – знал. Нет, он никогда не был спасателем, и даже не мечтал стать медиком, и даже не собирался участвовать в таких бедах в своей жизни. Просто ему не повезло (!?) когда-то учиться в моей школе боевых искусств. А там первая помощь была в числе приоритетных дисциплин для обучения бойцов. И не теория, как в школе на ОБЖ, а практика-практика-практика. Пусть и самая обычная, гражданская. Пашка никогда не хватал звёзд с неба. И даже сдать мне нормативы наших лайт-курсов не смог – продолбал, зараза, полкурса. Но кое-что помнил. Кое-что знал. И распинать себя на действия – смог. 

Не буду томить, други. 

Пашка справился. 

Девочка словила «весёлую косточку» - кусок еды во время танца перекрыл дыхание. И то, что Пашка да и другие тоже посчитали сперва экзотическим танцем перепившей глупышки, уже было признаками удушья – хаотическими и дёрганными. Если бы не цветомузыка и качающие мозги басы, а вот такие вот движения где-нибудь в студенческой столовке в обычный ланч, то странность происходящего поняли бы раньше. Но увы. 

- Как она?

- Она? – Пашка отвечал потерянно и устало. – Живая. Скорая забрала. Сказали – всё правильно делал… 

- Ну… ты – молодец, Паш. 

Говорю это, горжусь, но чувствую – это не то, зачем Пабло позвонил. Не моё одобрение ему нужно, и даже не желание высказать свою усталую благодарность за то, что его учили всему этому и однажды пригодилось спасти чужую жизнь. Может он и поблагодарит когда-нибудь. Потом. А сейчас… Всё сложнее. 

- Да хуле…  - устало выдыхает он. И я молчу. Он теперь взрослый парень. Ему теперь и материться можно. Даже при мне. 

Он ещё долго молчит и наконец спрашивает:

- Как вы живёте, сенсей?

И – нет, это не то же самое, что «как вы поживаете?», нет!

- Как вы живёте с этим ощущением?! С этим пониманием? Я только сегодня понял… Какие же вокруг долбоёбы. Какие… млять… Нас было почти шестьдесят! Почти шестьдесят!!! Человек!!! Стояли и потными ручонками дрочили мобилы!!! И никто. Сука, никто!!! Не додумался подойти и помочь!!! Сука, млять. Я вдруг… слышите, сенсей? Я вдруг понял это! Если кто-то из них вдруг упадёт и будет дохнуть – есть я, который знает! Есть вы, которая знает! Есть ещё единицы, которые подойдут и сделают! Вытащат! Но если вдруг я? Если вдруг никого из вас, а только эти долбоящеры и я? И меня так согнёт в бараний рог? Что тогда?! 

И мне нечем его порадовать:

- Тогда – звездец, Паш. 

- Точно, - вздыхает он. – Звездец. Страшно, сенсей. Не сдохнуть страшно. Вот это – страшно. 

И повесил трубку. 

А я ещё лежала и смотрела в потолок, глядя, как розово-золотыми бликами раскрашивается его белая гладкая поверхность. 

Не сдохнуть страшно. Страшно в таком равнодушии и нежелании знать и действовать - жить.