Эротические стихи в романе

Присоединяюсь к флешмобу "Стихи в романе" от Алёны Сказкиной.

Собственно, давно думаю, но не могу выбрать. 

У Эрика Травинского есть и стихи и песни, и все они разные.

В итоге решила, что правильнее будет принести эротическую пьесу Жожа Пранда.

(По сюжету - великого поэта древнего мира, по моей задумке - прообразу Роберта Бернса) 

Пьеса вписана в сюжет, и сам эпизод во многом является сюжетообразующим. Поэтому принесу все. 

Предупреждение: Откровенно!

Второй предупреждение: кто читал, тот читал)

Вот такой хороший мальчик Эрик:

***

Когда мы вернулись, скрипка стихла, а Эрик Травинский стоял прямо на барной стойке.

Он стоял, слегка пошатываясь, нагло и весело скалясь всем, кто замер посреди трактира.

Ванда и Рир, Ричка и Майлис, и другие студенты музыкального отделения Туона. Дедушка и кухарка, официанты, скрипач, пятеро забредших в Сестру Куки мужиков. Все ждали, что скажет Эрик.

— Жги! Давай! — весело выкрикнул Рир.

— Друзья! — обратился Эрик ко всем. — Мне тут внезапно вспомнилась прекрасная пьеса о любви! Да все вы ее читали. Тайно передавали друг другу залитые слезами самопальные рукописи. — Кто-то из студентов выкрикнул неизвестное мне имя. — Ага-ага! Он самый! Все в курсе! Ну, а кто не читал, тому самое время будет послушать. Так вот! Мы с Риром приготовили вам сюрприз. Маленький театр. Лезь уже сюда, придурок! — Эрик подал Риру руку, и красавчик тоже оказался на барной стойке. — Я зачитаю за пастушку. А Рир за рыцаря. Желаете повеселиться?

— Да-а! — возликовало несколько пьяных голосов.

— Тогда погнали!

— Жорж Прандт, — объявил Рир. — «Пастушка и рыцарь».

Голос у Рира был уже взрослый, низкий с красивой бархатной хрипотцой.

Я не знала такого писателя, но чуяла, что Эрик и Рир задумали какую-то скверную выходку. Тем более Эмиль просто застыл в тихом бешенстве.

— Что-то не так? — осторожно спросила я.

— Ты же не читала Прандта?

— Нет, к сожалению. А ты?

— Я? — он даже как-будто бы растерялся. — Скажем так... я просматривал...

— Откуда ты, прелестное создание? Здесь, у реки, одна и так юна? — Нарочитым басом начал Рир и артистично приобнял за талию Эрика, который был на голову его выше.

— Ахаха, — согнувшись в приступе смеха, Эрик вопросил в толпу: — Дайте кто-нибудь фартук и чепчик!

Ему дали. Эрик водрузил на кудри розовый чепчик, любезно предоставленный дедушкиной пассией, смешно подвязал под подбородком, затем трижды обмотал вокруг тощего тела ее просторный кружевной фартук, после чего опустил в сторону взгляд, изображая скромницу, и тоненьким голоском продекламировал:

— Ах, господин, я очень смущена. 

Я коз пасу, такое вот задание получено от мужа моего.

Все покатились со смеху, а Эмиль выругался. Весь его вид говорил, что Эмиль готов немедленно уйти, и только мое существование удерживает его от этого разумного поступка.

— Глупец твой муж! — Забасил Рир и снова обнял Эрика за талию. — Была бы ты моею, 

Не отпустил бы с ложа ни за что.

Любил бы пуще солнца самого. 

И баловал, ну будто королеву.

 — Не смею глаз поднять, — Эрик принялся кокетливо наматывать ленты фартука на указанный палец. — Сладки твои слова. 

Но муж мой крепко спит, когда напьется эля.

 И ночь тепла, и в поле много хмеля,

 С которого кружится голова. 

— О милая, как ты права! — Рир взял руку Эрика и прижал ее к своему сердцу. -

Коль по сердцу тебе случайный рыцарь, 

Красотой плененный.

Я буду ждать на этой стороне,

Всю ночь, как мальчик трепетный, и в первый раз влюбленный.

Приди. 

Но прежде поцелуй мне подари.

В залог любви!

Тут Рир с Эриком обнялись и сделали вид, что целуются. Это выглядело так комично, что гоготал даже трактирщик. Все, кто работали на кухне, бросили дела и тоже пришли посмотреть на это захватывающее представление.

— Я так понимаю, сегодня за деда отдувается Эрик? — спросила Эмиля я. Мне хотелось, чтобы он перестал так злиться, хотелось, чтобы тоже смеялся.

— Лучше бы нам отсюда уйти, — мрачно ответил он.

— Почему? Эм? — удивилась я.

— Вот поэтому! — Эмиль злобно указал на сцену.

То, что в пьесе происходило дальше заставило залиться стыдливой краской всех присутствующих женщин. А меня вдвойне. Потому что только последняя дура не разобрала бы в этом представлении непрозрачный намек.

— Горьки и приторны твои уста, — артистично выводил Рир, потрясая белоснежной челкой. -

А груди налиты зарею нежной. 

Они как дюны на прекрасном побережье.

А кожа твоя мраморна-чиста.

— Мой рыцарь, — с придыханием пищал Эрик. — Ты большой могучий зверь. 

От губ твоих я таю и дрожу.

От рук спасения уже не нахожу, 

От чресел истекаю как ручей.

Рир прижал Эрика к себе и сделал вид, что лезет рукой под фартук:

— Плут остроносый месяц, посвети! Тугой корсет запутался в застежках. 

Ночь коротка, блесни в ее сережках, 

Там, где стирает кожу мой язык. 

Там где у девушек родник. 

Замочек, отворяющий все двери,

За ушко, за колечко на виске, 

За жилку синюю на трепетной ключице. 

Свети в ее глаза и не забудь,

На грудь ее молочным сном пролиться.

— За уголок тяни! -

советовал Эрик. — Вот тут, мой славный воин,

Твой меч не ляжет в ножны. Не теперь. 

Сегодня он не будет успокоен. 

Живот твой бел, как мел. А кости бедер хороши, как волны... ночь коротка, и мир сияньем полный...

— Нежнее, крошка, глубже и нежней. 

Невыносимо сладко, неизбывно, взметается по венам звездный дождь. 

Твои уста ласкаются на члене, 

О, в чреслах мед и дрожь. — Рир изобразил на лице такое удовольствие, что я не решилась посмотреть на Ванду.

— Возьми меня! — Эрик просительно заломил к потолку руки. Голос его срывался с фальцета на баритон и обратно. — Пронзи тугой стрелою. 

Я этой боли жажду испытать. 

Не стану никогда тебе женою, 

Чтоб страсть горячую вовек не расплескать.

— Раздвинь же ножки! — С трудом сдерживая смех, Рир пал перед Эриком на колени и обнял его за ноги. — Розою раскройся!

Эрик вскинул передник и накрыл им голову «рыцаря».

Меня повело. Слова пьесы уже на веселили, они хлестали меня по лицу. Воспоминания вновь поплыли перед глазами. Надо было уйти! Надо было... да!

Чем скабрезнее становилось содержание пьесы, тем меньше она радовала публику. Мало помалу беспечную веселость сменило недовольство. Было ясно, что Эрик заблуждался, считая, что пошлая пьеса знакома всем. Ванда стояла бледная и гордая, как статуя на городском мосту. Ее праведный гнев тоже хлестал мне душу.

Сидящие за дальним столом гости трактира — судя по одежде люди не бедные, какие-нибудь лавочники, торговцы, забредшие послушать скрипку да выпить по чарочке в воскресный вечер, принялись неодобрительно кашлять.

Один из них, с которым дедушка Феодор успел выпить на брудершафт, громко выкрикнул:

— Вот она — грамота! Университет... искусство... Тьфу! Пацан в бабьем — вот и все ваши науки! Если бы мои внуки отмочили такой конфуз, я бы с них три шкуры спустил. Со всех пятерых скопом!

Стоящий среди студентов великан крякнул как будто бы даже обрадовался поводу побузить. И хотя он уже не твердо стоял на ногах, то живо повернулся в сторону говорившего.

Рука его зашарила по чужому столу. И тут за первым взрывом недовольства последовал второй:

— Гнать сопляков взашей! Пущай на свежем воздухе паясничают! «Кука» — приличное заведение! Слышь, хозяин?

— Ну все... — побледневший Эмиль бессильно наблюдал, как дедушка Феодор прихватил чужую недопитую кружку, повел плечом, гаркнул: «Кто это там пищит?», и прицельно швырнул кружку в угол. Звон стекла смешался с руганью. В деда полетела суповая тарелка. Великан увернулся. Да так ловко, словно всю жизнь уворачивался от летящих предметов будучи в стельку пьяным.

Проводив мутным взглядом хлопнувшуюся об пол и разлетевешуюся вдребезги глиняную посуду, дедушка одновременно вознегодовал и возликовал.

— Хорошая была тарелочка! А ну как я заткну тебе глотку чем потяжелее?

Он огляделся, выбрал большую темно-зеленую бутылку, полную вина, недолго думая, схватил ее за горлышко и метнул в обидчиков. Звон разлетевшейся о стену бутылки резанул по ушам.

Загремела грязная брань. Застучали отброшенные стулья. Обозленные, залитые вином пьяные мужики поднялись с мест.

— Все как обычно... — в голосе Эмиля слышалось едкое, тонкое злорадство. Он был даже доволен, что не ошибся в прогнозах. Словно гнев, который он не в силах был выпустить сам, вышел через вторые руки.

— Эээ! Парни, парни! Успокоились! — Хозяин таверны больше не смеялся. — Сели все! Пьем и танцуем! Пока я не послал за городовым!

— Да погодь, командир! — дедушка добродушно выставил руку вперед, мол все нормально. — Дай размяться служивому! Так слегка, для настроения. Да и ребята вроде не против?!

И великан посмотрел на злющих мужиков, точно на детишек.

Студенты замерли ни живы ни мертвы. Девочки давно прижались к стенкам. К нам осторожно пробралась Ричка, которую театр застал на другом конце трактира.

— Эм! — она была бледная, испуганная. Хмель и веселость ее враз куда-то пропали. — Почему ты стоишь? Сними хотя бы Эрика с барной стойки. Он же в хлам!

— Сам слезет! — злобно процедил Эмиль. — Хотел накидаться по-взрослому — пусть разгребает!

Ребята на барной стойке ожидали исхода перепалки. Оробевший Рир переминался с ноги на ногу. Его красивое лицо подурнело от глупой растерянной улыбки. Эрик, напротив, вовсе не удивлялся происходящему. Он весело продолжал заполнять паузу эротической пантомимой. То прижимал тыльную сторону одной ладони ко лбу, то к сердцу, то присаживался в реверансе, то делал вид что поправляет несуществующий лифчик.

— Хочешь, уйдем? — осторожно спросила я Эмиля.

— Я бы давно ушел. Если бы не дед... — лицо у Эмиля было каменное.

Великан вышел навстречу троим обидчикам с большой охотой навалять каждому. Он уже аккуратно закатал рукава красной рубахи, как вдруг послышался грохот дверей и зал наполнился дюжиной гвардейских офицеров.

Грохоча сапогами и гремя рапирами, прибывшие гвардейцы рассыпались по трактиру и расступились, пропуская вперед невысокого, щуплого человека в широкополой шляпе.

— Вот ведьма! — тихо выругался Эмиль. — Рапиры!

— Рапиры? — переспросила я.

— Да. Очень дорогое оружие... и к тому же выходные мундиры... Это шишки, Итта! Высший офицерский состав. Что они вообще здесь делают?

Человек в шляпе двигался важно и осторожно, изо всех сил стараясь держать равновесие. Прикрывающая глаза шляпа бросала тень на лицо. Виден был только благородный точеный подбородок. Из-под мундира торчали кружевные воротник и манжеты, а тонкие пальцы были усыпаны перстнями.

— Что за бардак?! Кто позволил читать здесь похабщину?! Попирать высокую нравственность?! Институт семьи! Кто? Дал? Добро? — голос важного человека звучал властно, но при этом в нем чувствовался веселый, даже удалой вызов.

Эрик не ошибся в главном — вечером четырнадцатого мая в Алъере не осталось ни одного трезвого... слово «студента» можно было смело вычеркнуть. Я мало понимала, чем нам грозит появление гвардейцев, но что-то мне подсказывало — забавы у них не детские.

— Ты кто такой? — раздосадованно поинтересовался у важного дедушка Феодор, которого к его искреннему расстройству лишили и театра, и драки.

— Кто я? Кто...я? — человек в шляпе надменно засмеялся, и по офицерской компании эхом прокатился смешок. — Я.... хм... капитан... капитан Тибул!

Представившись, капитан Тибул гордо дернул головой, отчего мгновенно качнулся всем телом вправо.

— Чего тебе здесь надобно, капитан? — опознав в капитане пьяного, а значит — своего, по-доброму спросил дедушка. — Не мешай отдыхать, будь человеком...

— У нас тут театр, господин офицер, — тоненьким голосом пастушки вмешался Эрик. Возможно, он расстроился, что о нем забыли, а, возможно, наивно рассчитывал разрядить обстановку. — Небольшой такой театрик... Чисто среди своих.

— Театр?! Охохох! — капитан Тибул недобро захохотал, слегка икнул, и вдруг совершенно серьезно добавил: — Я люблю театр!

Очень серьезно. Так серьезно, что наступила тишина.

Ползущим по спине холодом вошла в меня яркая вспышка эмоции. Эмоции, похожей на падающий с крыши снежный ком, на резкое неожиданное озарение, рухнувшее именно что как снег на голову.

Я посмотрела на Эмиля. Он был бледный. Его лицо стало еще длиннее, губы сомкнулись в упрямую ровную линию, умные глаза вцепились в пьяного капитана.

Я испугалась. Мне захотелось взять Эмиля за руку и спросить, что случилось. Но я не посмела.

— Это король... — прошептал он. — Король Кавен. Нет сомнений.

Эмиль произнес озарившую его догадку очень медленно и тихо. Услышали только мы с Ричкой. Ричка ахнула, а я все-таки взяла Эмиля за руку, потому что теперь испугалась по-настоящему.

Король выдержал долженствующую своему положению паузу и, повернувшись к соратникам слева, спросил с легкой издевкой:

— Люблю я театр?

Выждал веселые смешки.

— Люблю ли я? Театр??? — теперь он повернулся в гвардейцам справа. И, наконец, разразившись громким хохотом, да таким, что чуть не упал с ног, воскликнул: — Да! Ведьма побери! Я обожаю театр!!! А ну, дочитывай! Дочитывай! — король ткнул пальцем в Рира, который вне себя от страха успел сползти с барной стойки и потихонечку терся к стенке.

— Вернись на сцену! «Рыцарь», — властным, не допускающим ослушания голосом приказал мнимый капитан. — На стол, дубина!

Рир, не без труда и не без помощи Эрика, взобрался на барную стойку.

По его виду было ясно, что он не только протрезвел, но и позабыл все слова. Эрик, все еще не понимающий серьезности ситуации, но зато понимающий, что игра продолжается, принялся шептать «рыцарю» его реплики.

Раздвинь же... ножки, — дрожащим голосом, запинаясь и срывая фразы, принялся бубнить Рир. — Розою... раскройся.

Я... припаду к тебе как... как к алтарю. 

Я помню главное успею... ты не бойся.

Но прежде очень страстно... отлюблю

Качаются как гроздья твои груди, 

Горяч и обольстителен живот, 

И приоткрыт от боли сладкий рот,

И пусть никто за это нас...

И пусть никто за это на не...не...

— Судит!!! — подсказал король.

И красивым поставленным баритоном, артистично и нарочито театрально продолжил декламировать сам. Поначалу всем показалось, что пьеса продолжается, но вскоре стало понятно — «капитан Тибул» мастерски импровизирует.

— Так вот о чём на самом деле эти

Все повести печальные на свете.

У вас мимозы, розы, асфодели

И по пятнадцать пятниц на неделе

У вас суровый папенька скупой

Жалеет в праздник кости суповой

Иным не дай невовремя совета,

Кому-то не хватило парапета.

А этих — не суди! Не смей!

 «Не хуже мы

Тебя, внезапный

Из двери вышедший халдей.»

Спасибо и на том, детишечки мои,

Но мучает меня один вопрос

прискорбный...

Король подошел к барной стойке, поставил ногу на скамью, оперся на колено локтем и вопросил у потрясенных актеров:

— Достойны ль вы суда?!

Один, жену прислугой взявший,

И спящий, как мешок с известно чем,

Другая, как овца, готовая отдаться

И волку, и столбу, и мародеру,

Летучему ль, ползучему ль маланцу,

Вообще кому угодно, лишь бы звал.

И третий...

Третий...

Лишний.

Бездарной балаганной борцелетты

Вставная трель из мяса и хрящей,

Хотя и мнит себя вершиной естества

И жребием единственно счастливым 

Затычкой алчною войти

В бутыль, початую иным...

Какое....Счастье....

Рыцарь! Фавн!

И как же он отчаянно 

ПРЕКРАСЕН!

Но!

На этом слове «капитан Тибул» поманил Эрика сойти со стойки бара.

Эрик спрыгнул на пол и оказался прямо перед королем.

— Но! На самом деле он...  - тыча пальцем Эрику в грудь и указывая на трусливого «рыцаря» Рира, строгим, усталым голосом произнес «капитан Тибул». -

МЕРЗАВЕЦ И ПОДЛЕЦ!

Наступила пауза. Король приложил руку к груди и, повернувшись к публике, скромно поклонился.

Трактир отреагировал одобрительным смехом, гвардейцы захлопали. А Эрик сверкнул пьяными глазами. Выглядел он впечатляюще. В переднике и розовом чепчике, расставив ноги пошире и сложив на груди руки, с все тем же фингалом под глазом, Эрик возвышался над королем Кавеном больше чем на голову.

— Я гляжу, вы тоже читали Прандта, господин капитан? И даже отлично импровизируете! — Эрик содрал с себя чепчик, развязал и выкинул фартук. Упиваясь собственной смелостью и всеобщим вниманием, он сделал шаг навстречу королю. — Но искусство, сэр, должно говорить о жизни всю правду! А не читать юнцам грошовые морали. Да еще не глядя в глаза.

С этими словами Эрик протянул руку и рывком сорвал с «капитана Тибула» шляпу.

Дальше все произошло быстро.

Эмиль дернулся вперед. Мы с Ричкой, не сговариваясь, повисли у него на руках. Вот просто вцепились и повисли. Так что он споткнулся о стол, выругался, остановился и так и остался стоять, потому что мы ни живы, ни мертвы продолжали крепко висеть у него на предплечьях.

Гвардейцы рванули с мест, тотчас отобрали у Эрика шляпу, вернули королю. А Эрика ударами под дых повалили на пол, заломили руки и прижали к полу. Дедушка сорвался с места и бросился на гвардейцев, как медвежич на стаю волколаков. Молотя кулачищами направо и налево старый служивый успел поставить ни один фингал, прежде чем его заломали, скрутили и, прижав рапиру к горлу, пинками погнали к выходу. Вслед за Эриком, которого тащили взашей, толкая, как преступника — рукоятками рапир в спину.

Когда одобрительные смешки дедушкиных обидчиков иссякли и в трактире наступила тишина, у дальней стены послышались одиночные удары ладонью об ладонь. От самой черной тени, бросаемой высокой пивной бочкой на колонну, отделился человек с трубкой в зубах. Плечистый и рыжий, как осенний лес, он направился к королю, выкручивая на ходу пробку из винной бутылки и резким, полным иронии, голосом читая:

Нет сладостней подобного события, 

Когда тела, сплетаясь и сочась, 

Имеют только временную власть, 

В течение природного соития. 

Когда никто не помнит имена, 

Никто не возлагает обязательств,

И только тел желанных притязательств,

Решают полюбовные дела.

— Ты прав, старина, — облокотившись о дубовый стол, король Кавен усадил свое небольшое, изящное тело в царственное положение. — Хозяин, бокалы нам с другом! Самое время добавить...