Флешмоб "Явление ангелов" в романах о фамилии Хепберн

Насчет явления ангелов мне таки есть что сказать. Люблю я этот прием, возможно, потому что мне не хватает подобного инструмента в реальной жизни. В «Младшем сыне» поворот ситуации так и воспринимается главным героем – как вмешательство высших сил, хотя высшая сила в этом случае – старший брат. Джону Хепберну десять лет. Он готов заработать любовь отца любой ценой – и даже ценой собственной жизни – и доказать, что достоин быть сыном рыцаря и рыцарем сам.

Конечно, я был смешон. Я смешон самому себе, когда вспоминаю встрепанного вихрастого мальчишку с заспанными глазами в пол-лица, обращенными к взрослым, как к солнцу. Мне бы следовало быть менее уязвимым, но таким уж я родился – содранной кожей наружу. Пришивать те лоскуты обратно – долгая работа, и не везде она далась мне с успехом. 

- Вы… вы двое, Патрик, Уилл. Покуда ваш брат облачается, тащите сюда пару боевых посохов из оружейной! Ваш дядя Крейгс бахвалился новым приемом, вот пусть и покажет. Покажешь им, Адам? Посмотрим, на что вы годны… и не зря ли год пожирали хлеб кузена Хоума! Ну-ка, вставайте в круг!

- Милорд, дозвольте и мне! – прежде чем я понял, что сказал эти слова, они уже прозвучали.

- Что?! – глядя на меня с помоста сверху вниз, он казался вдвое выше. – Что ты сказал, Джон? Это ты сказал?!

- Дозвольте и мне… с ними. Если дядя Крейгс покажет…

- Тебе это ни к чему!

- Но отчего же?

- Нет смысла учить тебя, ты не годен к бою, ты слаб.

- Я… я выследил и подранил кабана позавчера, я могу! Я умею на палках! Меня учил Адам, пожалуйста! Разве я девчонка, что вы прогоняете меня с турнирного поля?!

Это был мой случай, и следовало схватить его немедленно. Если граф увидит, что я справляюсь, он простит меня. И за кабана, и за то, что родился его сыном. Это был мой последний шанс.

- Отчего бы нет, Босуэлл? – тут молвил король лениво.  

Но плохо я знал собственного отца. Огонечек загорелся в его темных глазах. Со слов короля отказать мне он уже не мог, однако прощать не намеревался. Уилл с Патриком тащили к нам здоровенные, окованные на навершиях железом дубинки – боевые посохи, мы с Адамом тренировались на тех, что полегче, только лишь деревянных. Босуэлл коротко свистнул им:

- Эй, несите третий сюда! – и сказал мне. – Выстоишь против них двоих, найму тебе учителя мечевого боя.

Ни глотка воды во рту со вчера, ни куска хлеба. Зачем я встрял в эту бойню? Патрику четырнадцать, и он выше меня на полфута, Уилл, даром что младше Патрика, такого же сложения. Теперь уже я не мог отказаться. Но не убьют же они меня, мои братья? А колотушки… да мало ли я получал их в жизни! И – учитель фехтования! «Ты – unblessed hand, Джон» еще упоительно звучало в моей голове, хоть то был не голос брата, только дьявольское искушение. Я решил, что всё могу, потому что тогда проще было умереть, чем отказаться. Мужественность всегда обретается ценою жизни. Если такова цена любви моего отца – я выиграю или умру.

Нас развели на круге, и бой начался. 

Помню ли я, что происходило? Да, но предпочел бы забыть.  

Когда посох Патрика или Уилла рассаживал мне коленную чашечку или щиколотку, с помоста раздавались аплодисменты и возгласы одобрения. Если же мне удавалось не только увернуться от обоих противников, но провести верный удар, в спину сквозило холодным молчанием. Даже наши, из Хейлса, поняв, что господин не рад мне, перестали орать, как обычно при палочной драке, и примолкли. Я чуял взгляд отца, упершийся в меня, вонзившийся, словно дротик, меня охватывал ужас, и раз за разом я ошибался. Тем верней ошибался, чем отчаянней боялся ошибиться, чем сильней старался быть точным. Два здоровенных бугая, мои богоданные братья, с упоением пользовались случаем избить меня на глазах у всех – с полного его одобрения. И вместе с тем, как я слабел – но не сдавался, крепла скрытая ярость, которую я ощущал в нем,  ярость, которую спустил с цепи мстительный Джеймс Стюарт… Сердце колотилось где-то в горле, мне не хватало дыхания, красным застилало глаза, когда я услыхал небрежно оброненное королем на помосте:

- А младший-то сдает!

Когда его убили пять лет спустя, клянусь, я не жалел ни минуты, разве что о Шотландии, но не о нем самом.

И это был конец. 

Господин граф Босуэлл спрыгнул с помоста вглубь нашей драки и разметал сыновей, старших, как раз сбивших меня с ног подсечкой. Я помню над собой только глаза, сияющие лютой ненавистью, и тяжелую цепь с головой лошади у него на груди – гранаты и рубины в ней также кипели от гнева. Новенькая латная перчатка врезалась мне в скулу, тонкой чеканкой превращая левую часть лица в кровавое месиво:

- Вставай, сопляк, и сражайся! Или сдохни теперь же, ты не Хепберн, раз позволяешь бить себя! Вставай, сукин сын, подонок! Вставай и сражайся, кому говорю!

Мгновенья длились и длились, пока я корчился от боли на земле у его ног. Глаза, остекленевшие от бешенства, искаженное безумием лицо, пляшущая на дублете пьяным рубиновым огнем золотая голова коня… Я закрывал лицо локтями, чтоб не лишиться глаз или зубов - и тогда удары сапог обрушивались в живот, разбивая мне внутренности… но оскорбленная любовь во мне поднималась, как волна: если он не желает принять меня, тогда лучше не существовать вовсе! Я хотел умереть и сознавал, что лучшим способом сделать это было кинуться на него с ножом… только бы дотянуться до пояса! Но в тот самый момент, когда он каблуком встал мне на кисть, открывая мое лицо, чтоб обезобразить его окончательно, лицо, которое он так ненавидел, потому что считал чужим в роду… лицо моего деда, горца Хантли, лицо моей бабки, принцессы Стюарт… тень упала на меня вместо сокрушительного удара, удары вдруг прекратились – однако раздался его знаменитый рев:

- Прочь отсюда! Что ты себе позволяешь?! Кто ты таков, чтобы лезть не в свое дело?

Заплывшие глаза видели мутно, но я услыхал голос, в звучание которого даже не поверил поначалу, как в звук пения ангелов.

- Господин мой отец, ради Христа Искупителя, удержите вашу руку!

То был голос Адама. Конечно… кого же еще.

Адам не успел облачиться полностью, выйдя во двор на шум, это спасло мне жизнь. Латная перчатка отца грянула о его кирасу, он сбил бы с ног и первенца, но Адама повалить было трудно. Мотылек расцвел, готовый лететь на огонь, крылья его развернулись. Он устоял.

Я потерял сознание.

И вот Джону Хепберну – двадцать семь лет. Не устаю рассказывать, что «Младший сын» - приквел к масштабной саге «Белокурый», те же персонажи, что в «Младшем сыне», но поколением позже. И вот как отыграна эта сцена против другого ребенка, против сына Адама, племянника Джона в романе "Права наследства". Заодно можно заценить, что выросло из Джона (что выросло, то выросло)), и что он вынес из сцены, приведенной выше. Кто не любит спойлеры – да не ходит под кат))  

спойлер (показать)

Наутро, в час, отводимый обычно для тренировки с палашом, Патрик Хепберн, выйдя во двор, обнаружил вместо Рона Хея епископа Брихина, который поджидал племянника, одетый в толстый стеганый дублет, опершись на окованный железом деревянный меч. Без клерикального облачения хорошо стала видна отличная фигура несгибаемого Джона – одни жилы, мускулы, связки, ни грамма жира, тело воина, атлета, прирожденного  рейдера. 

- Ну-ка, вставайте в позицию… - пригласил дядя. – Посмотрим, на что вы годитесь в бою.

В росте они были почти равны, так что это был справедливый поединок, и Патрик охотно кинулся в драку, горя желанием отомстить дяде за все угрозы. Но он и предполагать не мог, что за плечами епископа – не один десяток разбойных рейдов в Приграничье, что противостоять его юношескому напору будет чуть ли не лучшая рука Лиддесдейла, потому что в бою один на один побить Брихина не мог даже тяжеловесный Болтон. Со стороны казалось, что Брихин не бьется, а танцует – так грациозны и точны были его движения; выйдя разве что на два-три шага из начальной позиции, он успел уже отпустить Патрику с дюжину ударов, каждый из которых проникал до тела, и каждый из которых он комментировал с точки зрения наносимой раны:

- Левое предплечье! Живот! Бедро! Снова живот… а вы вообще умеете держать палаш в руках, господин граф? Или прикажете засадить вас за прялку, ибо мужские искусства вам не по плечу? Грудь! Живот! Голова! Мои поздравления, вы убиты… куда?! Обратно в позицию, живо!

И так - раз от раза, удар за ударом, словцо за словцом. Он язвил племянника насмешкой, выводил из себя и тут же приканчивал, но Патрик снова и снова попадался в ту же ловушку раздразненного темперамента. А Брихин был по-прежнему невозмутим, саркастичен и точен, без усилий проходя его защиту насквозь. И только по блеску сощуренных глаз железного Джона можно было заметить, что от природы он ничуть не менее страстен и азартен, нежели племянник. 

С Патрика уже градом сыпался пот, а епископ был почти свеж, словно вовсе не участвовал в драке.

- В позицию!  В стойку гнева, граф, вы же сейчас в подходящем умонастроении, не так ли? Это вас не спасет, но тем не менее… работайте кистью, крепче, кому говорю! Не умеете драться – так учитесь слушать! В полумеч… вперед… вперед! Или вы боитесь?!Да в ваших жилах – снятое молоко, как я погляжу…

Патрик бросался на него снова и снова, как морские волны внизу – на скалу под замком Сент-Эндрюс. И, в точности, как те волны, разбивался о Джона Брихина вдребезги. Он старался и следить за техникой боя, которую демонстрировал епископ, и отрешиться от его комментариев, но это удавалось мало, и одновременно – улавливать дядины указания. От этих трех задач голова графа шла кругом. А если прибавить еще и то, что техника боя Брихина была лишена не только благородства, но малейшей порядочности по отношению к противнику… Патрику несколько раз пришлось уворачиваться от захватов и подсечек, которые имели отношение не столько к фехтованию, сколько к борьбе, и потому он упустил момент, когда Брихин подобрался совсем близко, поймал его меч гардой своего, а свободной рукой вывернул баклер из руки графа с такой силой, что, казалось, и саму руку Патрика выдернул из плеча. 

- Ваше преподобие! – завопил, оказавшись без щита, Патрик в полном возмущении. - Дядя! Это против правил, это нечестно!

- Честно – когда ты жив, - парировал Брихин, отпуская родственнику последний удар, такой, что мальчишка не устоял на ногах. – В драке насмерть нет правил, племянник…

Он возвышался над Патриком, опираясь на тренировочный меч, и грудь его вздувалась и опадала, точно кузнечные мехи, а взгляд со странным выражением покоился на племяннике.

- Когда мне было несколько меньше, чем вам, - заговорил Джон Брихин, - я заработал от вашего деда этот вот удар… латной рукавицей… - он указал рукою в перчатке на скулу, по которой тянулся белый след старого шрама. – За то, да будет вам известно, что дал побить себя на палках двоим старшим братьям. Лорд-адмирал был в бешенстве и орал, что, уж конечно, семя его ослабло, когда он зачал меня – где это видано, чтобы Хепберн, будучи жив, дал себя побить кому бы то ни было, пусть даже брату… и, видит Бог, я запомнил этот урок! И больше ни один из братьев не мог коснуться меня и кончиком меча, чего бы мне это ни стоило!

- А мой отец… - начал было Патрик, но дядя Джон перебил его все тем же спокойным холодным тоном:

- Ваш отец встал тогда между мной и графом Босуэллом, что было весьма рискованно, даже для первенца… поэтому я остался жив. Поэтому я здесь. Поэтому вы каждый божий день будете вставать в позицию против меня до тех пор, пока не начнете валиться от усталости… и перестаньте, ради Христа, драться с этим тщедушным Хеем. Выбирайте себе противников на два-три года старше. Только это и имеет смысл. А завтра, пожалуй, я возьмусь за настоящий палаш – это все игрушки для малых детей, не для мужчин…

Он отбросил деревянный меч прочь и, не глядя на племянника, пошел к себе в башню. Патрик, сидя на земле, смотрел ему вслед с самыми смешанными чувствами.

Потом Джону и самому придется не раз поработать богом из машины, но это отдельная история.