Сказка про ворона Кэре и маленькую серую белочку

Сказка про ворона Кэре и маленькую серую белочку

Всем известно, что старый ворон – охальник и скандалист, охотник до чужой добычи и чужих жен. Если где-то скандал или драка, кто-то мечется в поисках пропавшего куля с рыбой или, бранясь, меняет кожи на чуме – можно не сомневаться, в этом замешан Кэре. Но немногие знают, что за черными перьями прячется доброе сердце. Не может ворон пройти мимо обиженных и несчастных, не может спокойно смотреть на чужое горе, даже если сам был тому виной. За это и любит его жена, чайка Киракчан, и прощает все его выходки и проказы.

Летел однажды ворон над тайгой после праздника Синилгэн. Славный снег выпал тогда – белый, пышный, лег сразу. Каждый след на нем виден, каждая звериная тропка. Вот сохатый прошел неспешно, вот волк пробежал, вот лиса Хэлмилэн в сугробе купалась – ай, проказница! Видно – гнался за ней горностай Киранас, да вместо сладкого поцелуя получил хвостом по морде. Поделом ему, гулене бессовестному!

Захотелось Кэре тоже перышки почистить, влетел он с разгону в снег – и давай валяться. Слава духам, никто не видит – взрослый серьезный ворон, а с горки съезжает да каркает, клюв раззявив. Ай, хорошо! Отряхнулся ворон, пригладил крылья, сел на пенек – и слышит: кто-то плачет в тайге, да так жалостно. Повертел головой Кэре туда-сюда, глядь – на сосне сидит серый бельчонок Улуки, слезы хвостом утирает.

- Кто тебя обидел, Улуки, отчего ты так плачешь?

- Бедный я, маленький, ждет меня неминучая смерть зимой, голодная да холодная. Ушел я из материнского гнезда, нашел себе дуплишко, натаскал туда орехов да шишек кедровых, приготовился холода переждать в сытости и тепле. Да пришел злой бурундук Мэривки, выгнал меня на мороз!

- Бедный ты, маленький Улуки! Пойдем, прогоним твоего Мэривки, вернем тебе родное дупло!

- Даа… А в дупло уже прилетела сова Умулгун, бурундука съела, орехи с шишками повыбрасывала.

- Бедный ты, маленький Улуки! Пойдем подберем твои запасы!

- Даа… Их уже всех снегом позамело, а что не замело – мыши порастаскали.

- Бедный ты, маленький Улуки. Пойдем найдем тебе другое дупло, помогу тебе шишек набрать, на зиму запастись.

- Даа… А потом снова придет бурундук или сова или злая куница и меня выгонят! Помру я один в тайге, от голода и холода!

- Так, - каркнул Кэре, подумал да и сказал: – Зимуй у меня, маленький Улуки, где двое, там и трое – прокормимся. Дети у нас с Киракчан выросли, кто куда разлетелись, будешь нам вместо сына.

- Ай, спасибо тебе, добрый ворон! Спас ты меня от неминучей погибели! – пропищал Улуки.

Подставил Кэре спину, сел на нее бельчонок и полетели они домой. Раскричалась сперва Киракчан – самим бы прокормиться, а ты нахлебника приволок. А потом крылом махнула – гость в дом, счастье в дом. И Улуки тут как тут – то полы подметать бросится, то посуду мыть, то дрова рубить. Веником махнет – пыли на весь чум, за чашки возьмется – перебьет половину, за топор – себя по пальцу тюкнет. Но ведь старается!

Зажили они лучше прежнего, в тесноте да не в обиде. Кэре радуется – доброе дело сделал, да и поговорить по-мужски есть с кем, трубочку выкурить, на жизнь посетовать. И Киракчан рада – Улуки из шкуры вон лезет, услужить ей старается. И хвалит-нахваливает – и хозяйка вы, славная Киракчан, каких поискать в тундре, и разумница редкая, и красавица писаная. Куда только ворон смотрит? Все хорошо, одно плохо – запасы быстро кончаются. Под веселый разговор аппетит разыгрывается ой как!

Вышли Кэре с Улуки на луну поглядеть, рыбу мороженую посчитать. Посмотрел ворон в кладовую и пригорюнился. А бельчонок его утешает:

- Лети, Кэре, к Белому морю. Посреди него – Белый остров. На нем белый медведь Багдыма промышляет. Левой лапой волны черпнет – трески наловит. Правой черпнет – сельдей натаскает. Обеими – семги добудет, нежной да жирной. Привези ему, Кэре, банку меду – он за нее тебе рыбы отвалит, сколько унести сможешь.

- Да где ж я тебе среди зимы меду возьму?

- Придумай что-нибудь, мудрый ворон!

Посидел Кэре, подымил трубочкой, да и полетел к шаману. Натаскал ему мышиных черепов да оленьих рогов, накаркал на незваных гостей – и получил награду. Отправился с медом на Белый остров, летел – дрожал, а ну как сожрет его Багдыма. Ан нет, обрадовался медведь как дитя. Банку вылизал, рыбы отсыпал рогожный куль да такой, что сам едва поднять мог. Думал не справится Кэре. А ворон сильный – подхватил, попыхтел, да и поволок домой добычу.

Встречает его Киракчан – счастливая, довольная, в новой малице. Ай, хороший муж, ай молодец, еды нам добыл.

И зажили они лучше прежнего. Ворон на шкурах валялся, думы думал да трубку курил, Киракчан по дому хлопотала, а Улуки за ней хвостиком вился – чем помочь, дорогая хозяюшка, чем услужить? Все хорошо, одно плохо. За веселым разговором чай рекой льется – не заметишь, как выпьешь. Спохватился поутру Кэре – а Киракчан последний цибик открыла и на мужа укоризненно косится.

- Лети, Кэре, к Синей горе. Под горой – Голубая пещера. В ней сидит философ-китаец, смысл жизни ищет, трубку курит да чаи попивает. Дымок направо пустит – «Весны и осени» процитирует, дымок налево – Конфуция помянет, перед собой колечко пустит – озвучит мудрость самого Шакьямуни. Переспоришь его – даст тебе китаец столько чая, сколько унести сможешь.

- Да как же я философа переспорю?

- Придумай что-нибудь, мудрый ворон!

Посидел Кэре, пожевал сухую горбушку, да и полетел к Синей горе. Нашел философа в пещере, натаскал ему дров, наносил воды, поднес с поклоном семгу мороженую. Табачком его угостил, сам угостился, да и начал спор на пустом месте. День спорят, силлогизмами меряются, два спорят – парадоксы показывают. На третий день каркнул Кэре: смысл жизни в том, чтобы не искать смысла жизни. И впечатлился философ – благодарил, кланялся, отсыпал Кэре своих китайских чаев.

Вернулся ворон домой, рад-радешенек. И жена его встречает красивая, принаряженная, браслеты-то у ней золотые, колечки серебряные, со свадьбы ненадеванные. Поглядела на чаи – похвалила мужа, добытчиком назвала. И зажили они лучше прежнего. Чаи гоняли – один рыбой пахнет, другой землей прелой, третий тем, что и вслух-то не назовешь. А что делать? Дареному коню в зубы не смотрят.

Вот и снег начал таять, солнышко пригревать – весна близко. Заиграла у Кэре кровь, захотелось ему прекрасной любви, упоительных приключений, великих подвигов – да так, чтобы Киракчан не прознала, скалкой по хребтине не угостила. Заботливый Улуки и тут помог.

- Лети, Кэре, в Зеленый лес. Знаю, что белый он сейчас – а так зеленее некуда. Улетишь от десяти свирепых сов – вот тебе и подвиг.

Продерешься через десять чащоб – вот и приключение. В самом сердце леса в резном домике живет красавица голубка Диргивки – белым-бела, милым-мила. А чтобы Киракчан не заметила, куда ее муж полетел, я позабочусь!

- Да как же ты ее отвлечешь? Все Киракчан видит, все слышит!

- Что-нибудь да придумаю!

Обрадовался Кэре, причесал перышки, распустил хвост, да и полетел куда послали. Сквозь пургу и метель пробился, мощными крыльями ветер рассек. Десять свирепых сов встретил, да так, что от бедных лишь пух полетел клубами. Десять чащ прорубил палящим взором – только кедры в разные стороны падали. Вот и домик резной с дверью расписной, ждет-томится в нем красавица Диргивки – ножки белые, грудка белая, клювик рябины красней. Воркует, небось, скучает – где же ворон ее припозднился?

Заиграл в лесной тиши звонкий варган, отворилась дверца тихонько, вышла хозяюшка на порог. Глухарочка Укичан – черным-черна, страшным-страшна, любой орлицы больше, любой змеи злее. Глазищи угольями блестят, когтищи скрежещут жадно, красный клюв так и щелкает – поди-ка сюда, милый ворон, давненько ко мне красивые птицы не залетали!

Каркнул Кэре, крыльями замахал, лапами затопотал – да поздно. Набросила на него Укичан серебряную цепочку, приковала к золотому столбу. А потом подошла поближе – да такого попросила, что покраснел бедный ворон, не знаючи, куда глаза прятать.

Заорал Кэре во все воронье горло – вдруг кто услышит? Медведь Чабакан, сова Хуму, да хоть бесстыжая кумушка Хэлмилэн – как ты красива, лисонька, как скромна, все для тебя сделаю, только спаси отсюда! Но никто не откликнулся на вороний призыв, никто не пришел на помощь. А Укичан лишь посмеялась. Зови – не зови, ворон, кричи - не кричи. Или ласков будешь со мною, глухарочкой, или до скончания века просидишь на цепи у столба.

День да ночь – сутки прочь. Ходит ворон Кэре по цепи кругом – направо песнь заводит, налево сказку говорит, на хвост сядет – бранится почище тетки сороки. А делать-то нечего. Каждый вечер является к нему Укичан принаряженная, вкусными яствами дразнит, сладкими медами да ягодными настойками манит. Каркает на нее Кэре, отворачивается гордо – а в животе-то бурчит, кушать хочется.

Одни духи знают, чем дело бы кончилось, да пролетал мимо дятел Хилакта. Сжалился он над вороном, сел на столб да давай долбить. Раскричалась Укичан, услыхав дятла, прилетела его прогнать – ан поздно. Грохнулся столб на домик, все окошки повышибал. Замахал Кэре крыльями и понесся прочь, что было сил. Исхудал он, ослабел, цепь к земле тянула, чудом его глухарочка не догнала. Но увернулся ворон и прочь убрался из Зеленого леса.

Пришлось к шаману лететь, кланяться ему слезно – помоги, мол, старый друг. Как не помочь? Расковал шаман ворона, накормил, напоил, цепь себе забрал – шаманское зеркало ковать, духов видеть. А Кэре домой отправился. Как там без меня бедная Киракчан, соскучилась небось, моя чаечка?

Подлетел ворон к чуму, покрутил клювом, прислушался – ба, да там пир горой! Заглянул в щелку – и обомлел. Сидит на шкурах бессовестный Улуки, рыжий как огонь, жирный как медведь осенью, одетый в лучший кафтан – его, ворона, между прочим, кафтан, - на варгане наигрывает, бубенцами позвякивает. Перед ним блюда расставлены – чего только там нет! Оленина и солонина, черемша и морошка, семга и нельма, орешки кедровые, грибы белые, икра красная – ешь – не хочу! И Киракчан вокруг приплясывает, нарядная как на свадьбе – то кусочек повкусней Улуки подсунет, то чайку подольет. И поглядывает на белку из-под крыла – ужели я не хороша?

Не стерпел такого поношения Кэре, ворвался в чум – когтями рвать мерзавца Улуки, клювом долбить, до смерти убивать! Выходи на бой, раз ты такой смелый! Не вышел.

Забился Улуки под шкуры, дрожит оттуда, попискивает:
- Я маленький, я бедненький, пощади меня, грозный ворон, отпусти к малым деточкам! Это все она, чайка-распутница виновата!

- Ах, распутница? – заорала чайка. – Ах, виновата? Не ты ли, поганец, улещивал меня да выхваливал? Хорошо, хоть мужа не опозорила, тебя слушаючи!

- Кого ты слушала, глупая Киракчан! Кому верила? Перед кем гузкой крутила?

- А ты куда пропадал, Кэре? Мне Улуки все рассказал! Не за второй женой ли летал, за красавицей голубкой Диргивки? Пришла бы она в чум, молодая да важная, стала бы чваниться, меня, старуху, заклевывать!

- Да какая ты старуха, Киракчан?! Нет тебя глаже, нет тебя краше! Перышки серенькие, лапки красные, клюв острый, глазки блестят – не налюбуешься! Да и не виноват я перед тобою ни в чем…

- Не виноват, значит! А где же ты столько времени шлялся?

- Захватила меня в полон лютая ведьма, глухарка Укичан. Серебряной цепочкой к золотому столбу приковала, да такого попросила, что и вслух не скажешь!

- Ишь ты… И что же она такого захотела от глупого старого ворона?

- И не спрашивай!

- А я спрошу!

- А я не скажу!

- А я тебя в тайгу выгоню, будешь лисят у Хэлмилэн воспитывать!

Наклонился ворон к любимой жене, да и шепнул, чего глухарка желать изволила. Так и села Киракчан. А потом давай хохотать-заливаться, покрасневшего ворона дразнить! Кэре и откаркиваться не мог, лишь крылом закрывался. Наконец успокоилась Киракчан, глянула – а Улуки-то и след простыл. Ухватил бельчонок самую жирную семгу, утащил парадный кафтан – да и был таков. Долго его потом Кэре искал – и по тундре и по тайге… До сих пор, говорят, ищет.

Вот и сказке конец, а кто слушал – совет добрый. Встретите Кэре – даже не спрашивайте, что хотела злая глухарка от красивого ворона. А встретите маленькую бедную белочку – лучше ее не слушайте!