Леонид Андреев, "Елезар"

Какое художественное произведение может захотеть обсудить современная, далёкая от литературы девица? И какие конкретно вопросы могут её интересовать? Спроси меня об этом ещё пару дней назад, я бы искренне предположил что-нибудь вроде «волосатые ли у Гарри Поттера ноги». Поэтому был приятно удивлён, когда вчера моя семнадцатилетняя дщерь предложила мне побеседовать на тему рассказа «Елезар» пера Леонида Андреева. Пришлось идти освежать рассказ в памяти. 

В юности я Андреева любил (кто его не любил в юности) и буквально ненавидел Толстого за то, что тому «было не страшно». Ну, потому что… страшно же! И красиво; такая, знаете ли, воспетая эстетика мрака. Прошло время, я повзрослел и перестал читать Андреева, расслышав вдруг в его эстетике собачий вой − бессмысленный и заполошный. До сих пор пребываю в том же мнении. Но вот именно «Елезар» относится к исключениям.

Налабал Леонид Николаевич сей рассказ сто шестнадцать лет назад, однако события, в нём изложенные, − они как бы вневременные. Вообще говоря, это своего рода фанфик на тему 11-й главы Евангелия от Иоанна. В первоисточнике говорится о неком умершем Лазаре, которого Иисус воскресил из мертвых спустя несколько дней после смерти. Ну и как бы всё, ничего особенного о Лазаре там больше не говорится. Леонид же Андреев, именуя Лазаря Елезаром, рассказал о нём целую историю – как обычно мрачную, но при этом не лишённую некоторого смысла. Я не буду её пересказывать, укажу лишь на два принципиальных момента.

Во-первых, Иисус не упоминается в той истории от слова совсем. Вот жил-был такой Елезар, потом умер, потом воскрес. Всё сам, без посторонней помощи. Случаен ли такой подход? Не думаю. Хоть и не безбожник, Андреев исповедует в литературе свои собственные, отнюдь не религиозные взгляды, и потому ему гораздо удобнее отмежеваться от Христа изначально, в самом, так сказать, сеттинге. Ну, а сделав это, можно уже со спокойной душою совать свой нос туда, куда Церковь совать его не велит. И Леонид Андреев фокусирует своё писательское внимание на Тайне Загробного Мира, по факту пренебрегая такими понятиями, как Рай и Ад.

Во-вторых, не будучи способным разгадать эту тайну, Андреев, тем не менее, вполне успешно создаёт  у читателя чувственное представление о содержании послесмертия – лишённое какой-либо объективной конкретики, но не лишённое целого спектра субъективных ощущений. Лично я ощутил нечто открытое, но безвыходное. Безграничное, но сингулярное. Вечное, но не существующее. Как-то так, м-да.

«Ну хорошо, а что там со смыслом? Ты что-то говорил про смысл», − скажет мне завтра дочь, имея в виду, что ощущения ощущениями, но смысл-то не может быть субъективным, смысл – он один на всех, разве нет?

Х-хе. Если бы так!.. Ну, что бы там ни было, лично я нахожу весьма показательным то, как именно император Август, единственный из всех, превозмог губительную инфлюенцию, исходившую от Елезара и повергавшую в пожизненный ступор безразличия тех, кто испытал на себе его взгляд, взгляд Познавшего Смерть. Не вино и не бабы исцелили императора, и даже не мальчики. Спасло его развитое чувство долга, чувство ответственности перед государством; римский народ как никогда нуждался в мудром и сильном правителе, и потому Август не имел морального права остолбенеть. И не остолбенел.

Это, собственно, смысл и есть. У последней черты, когда, кажется, нет ни сил, ни желания, ни самой возможности жить, − вспомни о тех, кому ты нужен. И не говори, что таких нет. Вряд ли ты император, и вряд ли у тебя есть подданные, но… наверняка есть те, кого ты успел приручить (с), хотя бы одним фактом своего рождения. Вот и вспомни о них.

Возвращаясь от смысла к ощущениям, не могу не похвалить Андреева за совершенно роскошный эпизод со скульптором. Один гениальный скульптор, богатый и уверенный в себе человек, прослышав о Елезаре, решил встретиться с ним, дабы заглянуть сквозь его глаза за рубикон жизни, «Туда» − именно так называет это сам автор: «Там». Встретился, заглянул и… пал, разумеется, жертвой, превратившись, как и все жертвы, в молчаливого флегматичного истукана. Но прежде успел изваять «Там», шедевральное и ничтожное одновременно.

Нелепое, громадных размеров нечто, бывшее когда-то огромным куском бронзы. Металл искалечен и порван на тысячи бесформенных, хаотично переплетенных между собою лохмотьев, вопиющая нелепица и оскорбление разуму. Но самое ужасное то, что зрителю кристально ясно: он видит неисчислимо мелкий фрагмент экспозиции, фрагмент, которым ограничили автора его утлые возможности, а на самом-то деле месиво огромно как мир, да оно и есть мир.

И вишенка на торте – бабочка. Маленькая, невыразимо прекрасная, будто сделанная из хрусталя, она приютилась в вывороченных наизнанку складках металла, давая о себе знать слабым свечением.

Точка входа в Небытие, чья-то жизнь.