Лисичкин и Стоппард

Все вы, конечно, знакомы с замечательной вещью Т.Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»… Как это «нет»? Скорее читать или смотреть (экранизация ценна, кроме блестящей игры Т.Рота и Г.Олдмана, тем, что режиссером был сам автор пьесы, то есть, в авторское видение чужие не вмешивались - настолько, насколько это вообще возможно в кино).

Я эту вещь просто обожаю, в том числе за размышления автора об Искусстве, которые, по-моему, чрезвычайно полезны в работе каждому из нас. У Стоппарда речь идет о драме, но почти* любое произведение, которое чего-то стоит, строится по законам Театра, если угодно: экспозиция-завязка-развитие действия-кульминация-развязка. Процитирую несколько строчек из реплик того, кто назван в этой пьесе Актером: 

There’s a design at work in all art—surely you know that? Events must play themselves out to aesthetic, moral and logical conclusion. <…> We aim at the point where everyone who is marked for death dies. <…> Generally speaking, things have gone about as far as they can possibly go when things have got about as bad as they reasonably get. 

В основе любого произведения искусства лежит свой замысел, структура – вы это, конечно, знаете? События должны развиваться так, чтобы увенчаться эстетичным, нравоучительным и логичным финалом. <…> Мы идем к той точке, в которой все, отмеченные печатью смерти, окажутся мертвы. <…> Вообще говоря, сюжетные линии доходят до своей кульминации тогда, когда дела становятся настолько плохи, насколько это возможно в рамках правдоподобия. 

Готовый рецепт, а?

Правда, вот "отмеченность печатью смерти" у меня вызывала особо сильную досаду в процессе работы. Ну где ж интрига-то, если у этих приговоренных персонажей их судьба на лбу написана, причем ими же самими? Ни одной случайной, внезапной смерти, трагизм которой заключался бы именно в ее неожиданности – одна только логика персонажа, неумолимая и бесстрастная как законы физики. Гордец ломается о гордыню, стяжатель – о свою ненасытную жадность, влюбленный – о любовь, но и герой, ищущий смерти, которая наполнила бы как можно более глубоким смыслом его жизнь, ее находит. Такие вещи, правда, лучше всего видны самому автору, который этот сложный часовой механизм и создает, а читатель смотрит все-таки свежим взглядом со стороны и, хочется надеяться, не видит всю зловещую неизбежность греческой трагедии с первого же взгляда и только потом, может быть, покачает головой – ах, вот оно что!

И все-таки отказываться от этого подхода не хочется. Слишком уж я высоко ставлю чистую работу, любовно выточенный корпус, бережно закрученные пружинки, шестеренки, подогнанные зубчик к зубчику, тютелька в тютельку, чтобы шел роман на ковырнадцати рубинах именно так, как и было задумано – вот и я как автор текста оказываюсь в заложниках у своего собственного внутреннего устройства. Так уж написано. Орел. Орел. Орел.

________________________________________________

*Я же говорю «почти»!