Слеш и треш

Я пришел к одному другу. Он пригласил меня выпить, а заодно поговорить о жизни. И то и другое я очень уважаю и стараюсь подобными удовольствиями не пренебрегать. 

Друг мой недавно расстался со своим бой-френдом, жертвой здорового образа жизни и редким невеждой. Но друг очень страдал, поэтому я тоже старался придерживаться трагизма в голосе и печали в лице.

— И вот тут вот он очень любил сидеть. Нежный был мальчик. Видимо, я для него староват. - Вздыхая и разливая «Джемсон» по бокалам, друг бросил полный горя взгляд на кресло, где так опрометчиво развалился я. — Эмиль, передай лед.

— Или слишком умен, — осторожно намекнул я, сходил за льдом, но в кресло больше не сел. — Ты, дружище, не переживай. Выпьем? Как собираешься выходить из депрессии?

— Ну, — друг пространно помешал в стакане лед. — Ты только не ругайся. Я начал писать роман. 

— Роман? — Я подавился виски. — Гейский роман?

— Это называется слеш.

— Да плевать как это называется, бро! — я встал, сунул руки в карманы и начал ходить по комнате туда-сюда, задевая предметы. — То, что ты гей, еще не значит, что надо писать всякую чушь о том, как вы это делаете. Как будто мало нам бабьего мусора. О!!!

Друг, конечно, обиделся, выпятил губу.

— Эмиль. Это уже гомофобство, знаешь ли. Не ожидал от тебя.

Он совсем сник, я понял, что перегнул палку, тяжело вздохнул, упал в пресловутое кресло и обреченно сказал:

— Давай, показывай!

Надо сказать, я не был готов. Ну вот совсем не был. Одно дело прекрасное искусство Дэвида Хокни, или музыка Стинга, или романы Оскара Уайльда, и совсем другое — то, что напишет ваш старый приятель, откровенничая направо и налево.

Мой друг человек образованный, крайне начитанный и весьма консервативный, до разумных пределов, разумеется. Поэтому я устроился на диване, мужественно приняв у него из рук ноутбук.

— Ты только абстрагируйся. Ладно? Будто это не я писал. Мне интересно твое мнение. Ты же балуешься тоже на счет эротики, так что должен понять.

— Не тараторь так. Все нормально. — Я открыл ноутбук. — Ооо! Это что?

— Обложка. Знакомые сделали. Пока временно. Я думал, если допишу, попрошу тебя нарисовать. Я вижу так. Окно. Обнаженный силуэт.

— Мужика? — уточнил я.

— А кого? — удивился друг. — Вот он смотрит на улицу, за окном дождь, капли по стеклу, грусть. В доме напротив тоже окно и мужик. Но не ясно, это только отражение или его любовь.

— Молодец!  — похвалил я. — Метафорично. Мне нравится. А это-то что? — я снова ткнул в обложку на экране.

Друг только поджал губы и умолк.

На временной обложке два голых парня лежали задницами кверху и спали, явно устав от соитий, один положил руку на спину другого. Парни злоупотребляли стероидами и по всей вероятности кололи их прямо в зад.

Я нервно сглотнул и открыл файл.

Минуты потекли слезами. Герои задыхались от нежности, говорили высоким дискантом и пили кофе. Очень много кофе, чтобы не тратить время на сон. Иногда курили, но все остальное время курсировали из душа в спальню и обратно. 

Я крепился, закрывая глаза на самых страшных мгновениях. Друг, наверное, надеялся, что это я жмурюсь от удовольствия. 

На десятой странице удалось отдохнуть. Там разворачивалась трогательная сцена — воспоминание о знакомстве героев в читальных залах публичной библиотеки.

— А че публичка? — спросил я, еле сдерживая смех. — Знакомились бы уже сразу на ипподроме.

— Иди к черту, Эмиль! — обиделся друг. — Намекаешь, что он жеребец?

— Не, намекаю на неправдоподобность ситуации.

— Ну и зря, — друг неожиданно улыбнулся. — Потому что так все и было!

— Да ла-а-адно! — я уставился на него, стараясь понять, насколько хорошо знаю этого человека. Шелковые простыни цвета слоновой кости и публичная библиотека. Нет, ну надо же! 

Дальше опять потекли реки того, чего нельзя называть. Иногда реки превращались в бурные потоки рефлексии, грусти и беспокойств героев об исходе предприятия.

“Любовь живет три года.” — вспомнил я Бегбедера. — “А однополые страсти не больше полутора.” — добавил я от себя, но вслух говорить не стал. Друг нетерпеливо ерзал в своем кресле, то и дело отхлебывая виски и ожидая, что я скажу.

Наконец в сюжете появился коварный соперник. Этот скользкий типчик тормознул глубокую любовь героев. Более молодой, до тридцати; более накаченный, как вот эти подружки на обложке, и более социально активный: клубы, пати, флешмобы. Тут текст прервался. Дальше мой друг пока ничего не написал. А я-то уже было втянулся и в ужасе готовился к тройничку.

На последней странице мне особенно запомнилась фраза. Прямо таки впечаталась в мозг. Я потом еще неделю вздрагивал.  И не потому, что фраза описывала мужчин. Она была чудовищная сама по себе. “Они сплетались в сладостном танце и не хотели расставаться.” Это про языки, если что, про “юркие язычки”.

Мы еще выпили и не раз. Я что-то там плел про чувственность текста, глубоко отражающую всю сложность отношений. Даже умудрился ввернуть комплимент про его абсолютную грамотность и изящный вкус.

— Продолжения присылать? — спросил мой захмелевший, а потому повеселевший друг.

— Ну нет, — мне стало стыдно окончательно завираться, даже ради друга. — Я лучше к тебе загляну еще. Когда допишешь.

— Ясно, — друг понимающе похлопал меня по плечу. — Но вообще, спасибо, Эмиль! Ты настоящий друг. Хоть не врал. 

На пороге, роясь в карманах в поисках сигарет, я заметил, что все-таки друг немного приободрился. И черт бы с ним с гейским порно.

Он действительно зарумянился, расстегнул верхнюю пуговицу модной рубашки и вдруг я, на свою беду вспомнил, что в тексте упоминалась эта рубашка в самой смертоносной для моего либидо сцене.

— Жаль, что тебе текст не понравился. — Поймал мой взгляд друг.

— Да ты не переживай,  — сказал я, уходя. — Мне нормально зашло. Честно скажу, с сюжетикой грусть тоска, но хотя бы трагично и эмоционально. Такое многим пригорает. Ты вот что — сделай группу в ВК. Посмотри, как народ реагирует. Расскажешь потом. Ок?

— Если время будет. У меня экспедиция скоро. Так что, когда и дописывать - не знаю?

Мы еще поболтали об экспедиции на Амур. Потом немного о моей девушке.

Уже в дверях, окончательно прощаясь, я негромко добавил:

— Откровенно говоря, я современный женский роман вообще читать не могу. Боюсь импотентом стать!

Начинающий писатель рассмеялся и на этой веселой ноте закрыл за мной дверь.

Я спустился на два пролета, нашел, наконец, мятую пачку в заднем кармане джинс и, вытащив кривую сигарету, прикурил прямо в подъезде. На душе было мерзко. 

Обдумывая то, что мне посчастливилось сегодня узнать, я прошел пару кварталов и остановился у знакомой кофейни. 

"То, что нужно!" – возликовал я, выбросил окурок под припаркованный Лэнд Ровер и шагнул в двери. В зале по-обыкновению играл саксофон, пахло хорошим, свежим кофе. Кофейня скоро закрывалась, народу за столиками было мало.

– Здравствуйте!  Чем могу помочь?

На мое спасение, знакомая кассирша в этом заведении никогда не застегивает последнюю пуговицу форменной блузки. Нежная ложбинка, капелька жемчуга на цепочке, третий размер. Улыбаясь так ослепительно, как только умею, я облокотился о стойку с пирожными и смотрел на идеальные линии ее грудей. 

– Спасибо, девушка! Вы уже очень помогли! Чашечку кофе, пожалуйста!