Несколько слов... о Тайной канцелярии

Уже совсем скоро — 5 мая, я начинаю публикацию второго романа серии “За ревность и верность” — “Виват, Елисавет!”

Немалая роль в нём отведена такому характерному для восемнадцатого века заведению, как Тайная канцелярия. И мне хочется немного рассказать об этом государственном учреждении.

Читатели, как правило, делятся на две категории — те, кто про Тайную канцелярию вообще не слышал, и те, кто полагает, что деятельность её сравнима по масштабам со сталинскими репрессиями. Между тем, в 1741 году штат Тайной канцелярии составлял всего 14 человек в Петербурге и 16 в Москве. Согласитесь, как-то небогато для великой, ужасной и вездесущей.

Мне хотелось бы поделится некоторыми интересными фактами, почерпнутыми из книг замечательных российских историков, наших современников, специалистов по восемнадцатому веку, Евгения Анисимова и Игоря Курукина — “Дыба и кнут” и “Повседневная жизнь Тайной канцелярии”. Обе книги — просто кладезь преинтереснейшей информации.

Факт первый, про который почему-то напрочь забыли (ну или не знали никогда) создатели некогда популярного сериала “Записки экспедитора Тайной канцелярии” — Тайная канцелярия занималась исключительно политическим сыском и никаких уголовных дел никогда не вела.

Факт второй — первым подследственным этого заведения был царевич Алексей Петрович, сын Петра Первого, а сама Тайная канцелярия создавалась для следствия по делу о его измене. В результате царевич через пять месяцев был умерщвлён, а контора благополучно просуществовала в разных ипостасях ещё более восьмидесяти лет.

Факт третий — в ходе следствия главным и решающим доказательством виновности подозреваемого считалось самоличное признание им вины, поэтому основным следственным мероприятием в Тайной канцелярии были пытки.

Факт четвёртый — кроме действительной крамолы, заговоров, публичных осуждений действий венценосца или попыток причинить урон его жизни и здоровью, попасть в застенок можно было по причинам, которые нам, скорее всего, покажутся дикими или вовсе комичными. За отказ пить за здоровье государя или его семейства. За сплетни и обсуждение личной жизни венценосных особ. За брошенную в грязь (пыль, на землю) монету с изображением государя. За “неслушание” императорского указа при публичном оглашении его на улицах. За прочтённую священником во время обедни ектенью за упокой или панихиду в день государева тезоименитства. За исправления в титуле или имени монарха при составлении документов. И даже за таракана, прихлопнутого в момент, когда тот пробегал по царскому указу.

Факт пятый — священник, узнавший о государственном преступлении, обязан был нарушить тайну исповеди и донести о нём “куда следует”. За недоношение он сам мог оказаться на дыбе.

Факт шестой — закон обязывал доносить не только священников на своих духовных чад, но и супругов, детей и родителей друг на друга. Если преступление совершал семейный человек, его близкие автоматически считались сообщниками и доказать своё неведение, даже если это было правдой, оказывалось практически невозможно. Про презумпцию невиновности тогда, увы, не слышали. 

Факт седьмой — думаю, каждый знает пословицу “Доносчику первый кнут”. Смысл её за века претерпел изменения и сегодня она отражает негативное отношение общества к доносительству. Но восемнадцатом столетии идея была другой, безо всякой нравственной подоплёки: пословица просто объясняла порядок следственных мероприятий. А именно: доносивший должен был очень чётко и предельно точно сформулировать информацию о допущенном безобразии, и указать свидетелей, буде таковые имелись. Если свидетели доноса не подтверждали или их не было, а обвиняемый сходу вины не признавал, первым под пыткой оказывался сам доносчик, и только если он выдерживал истязания, не меняя своих слов, следствие бралось за обвиняемого. И дальше прав выходил тот, кто был более стойким.

Факт восьмой — Тайная канцелярия не рассматривала анонимки. Подброшенные подмётные письма полагалось сжигать прилюдно — на площади без прочтения. Но в этом правиле, как и в любом другом, временами случались исключения.

Факт девятый — самым частым преступлением, рассматриваемым Тайной канцелярией, были так называемые “непотребные слова” на государя или его семейство. При том, что трактовалась степень “непотребства” очень вольно. Сюда входили и сплетни, и обсуждение личной жизни или состояния здоровья, и рассуждения о том, кто унаследует престол. Не говоря уж про критику и выражение недовольства существующими порядками. Опасно было даже восхищаться — косноязычный восторг мог толковаться очень неоднозначно. Причём, касалось сие не только ныне здравствующих правителей, но и тех, кто давно уж почил. В застенок могла привести даже не вовремя исполненная песня, если в её сюжете прослеживались некие намёки или аллюзии.

Факт десятый — все знают, что Пётр Первый отправлял подданных учиться и просто путешествовать за границу, да и сам с удовольствием колесил по Европам. Однако самовольный выезд из России приравнивался к государственной измене и карался смертью.

Но самое удивительное, что бросается в глаза всякому, интересующемуся темой, — как крошечная контора, состоявшая всего из тридцати человек, могла прослыть всеведущей и вездесущей и держать в страхе всю страну? Ответ прост — подавляющее большинство следствий политического сыска начиналось с доноса.

Однако люди доносили не из верноподданнического зуда, и, в основной своей массе, не из ненависти или зависти, хотя, конечно, случалось и такое, а от страха. Ведь если выяснялось, что человек знал о преступлении и не сообщил, он автоматически становился сообщником и карался иногда даже строже, чем основной обвиняемый. В итоге обыватель оказывался подвешенным между молотом и наковальней — если не донесёшь, и это выплывет наружу, станешь сообщником, а донесёшь, но не сможешь доказать (тогда говорили “довести”) свой донос, будешь лже-доносчиком. В общем, как ни повернётся дело, а итог один — шкуру кнутом спустят и отправят считать берёзки вдоль сибирского тракта.