Твоя и его...

В зал впустили ровно в пять. Ударил гонг, распахнулись двустворчатые двери и все, кто, приплясывая от нетерпения, толпился в холле, увидели елку и притихли. Кураторы факультетов споро разобрали своих подопечных, как курочки цыплят — в стайки, и мы вошли в зал чинно и встали вокруг елки.

Я нашла глазами музыкантов и увидела на противоположной стороне зала торчащую лохматую голову одного из Травинских.

А потом зеленый занавес разъехался по обе стороны сцены, предъявив публике полный состав университетского оркестра.

 Стоящий позади виол Эмиль оглядывал зал, словно кого-то искал. Он, как и другие ребята на сцене, был в черном фраке и белой рубашке с бантом, отчего казался кем-то другим, не Эмилем, а незнакомым мне человеком.

Оркестранты поклонились публике, а очень взволнованный скрипач повернулся к оркестру и взмахнул смычком.

Грянул гимн королевства, и под него на сцену спешно вышел ректор. Даже споткнулся, но быстро вернул себе торжественный вид, поправил праздничный камзол и поднес к глазам пенсне, чтобы разглядеть на свитке послание короля к отрокам университета.

Музыка смолкла, и мы стали слушать назидания и советы короля Кавена, сложенные в слегка пафосную поэму.

— Надо было тебе еще волосы блестками присыпать, — прошептала мне на ухо Ванда. — Переливались бы в свете свечей на загляденье.

— Не надо. Одной праздничной елки вполне достаточно.

— Очень красивая елка. Но, честно говоря, я бы синие гирлянды убрала. Они явно тут лишние.

Я сразу согласилась с Вандой, хотя, пока она не сказала про синие гирлянды, мне и так все нравилось.

Когда ректор закончил читать, и зал исправно похлопал в ладоши, оркестр снова заиграл музыку, но на этот раз быструю и легкую, от которой немедленно захотелось двигаться.

Первыми к елке вышли старшекурсники. Они не стеснялись приглашать девушек, да и потом, сложившихся пар в университете было немало. Танцевали недавно помолвленные лопоухий Гордей и его очень белокожая тоненькая Суле. Танцевали нарядный Дрош и пампушка Ами. Дрош очень манерно держал девушку на некотором расстоянии от себя. В этой чопорной позе пряталась особая обаятельная двусмысленность. Разумеется, для тех, кому доводилось заставать парочку целующейся по всем коридорам общежитий, в туалетах столовой и в закоулках главного корпуса. Роман Дроша и Ами разгорался так стремительно, что Ванда однажды выразила осторожное подозрение, что они уже начали заниматься «тем самым».

— Да ну. Она же не Ричка, — удивилась я. — Не станет вот так вот...

— Еще как станет, — заверила Ванда. — Она влюблена, а ума это не прибавляет.

Неподалеку терся Луку. Тот Луку, который сидел на шкафу на уроке физики. Он учился на первом курсе полифизического и слыл отчаянным юмористом. И вот он терся около нас, хотя физики стояли на другом конце зала, и посматривал на Ванду только боковым зрением, делая вид, что просто болтает с ребятами с сельскохозяйственного, на котором училась Ванда, и которые стояли как раз рядом с художниками.

— Луку хочет тебя пригласить, — шепотом сообщила я подруге.

— Шутишь? Он же клоун. И маленький к тому же, ребенок совсем.

— Не шучу. А то, что клоун, ну, мало ли... Эрик тоже вон, клоун.

— Эрик клоун совершенно определенный. Ему надо внимание и девчонок. А Луку...

— Вот и Луку тоже самое надо.

— Фу, нет... — фыркнула Ванда.

Я решила не спорить, хотя почему-то стало обидно за Луку и, вообще, за всех мальчиков и девочек, кому досталась невыразительная внешность.

Луку так и не решился пригласить Ванду. Дождался, когда к ней подойдет ослепительный Рир в модной рубашке с широкими рукавами, и гордо удалился на другую половину зала, к физикам.

Рир с Вандой умчались вальсировать, а я осталась стоять и слушать играющих на сцене музыкантов, среди которых Эмиль был самым высоким, юным и тоненьким.

Мне очень нравилось на него смотреть, но все же я горячо желала, чтобы танцы побыстрее закончились, мы получили фанты и отправились в столовую общаться. Мне было неуютно от этой несправедливой женской роли, когда тебя выбирают на танец, как товар на рынке, а ты стоишь и волнуешься: выберут — не выберут, не зная, хочешь ты на самом деле того или нет.

Впрочем, то, чего я не хотела, случилось совершенно неожиданно.

Рыжий Ларик — Илларион Роппель, знатный болван и задира с четвертого курса харизматиков, крепкий как племенной бычок, болтался между девушками, посмеиваясь и подшучивая над их одиноким видом. Он присматривал себе пару. Но делал это из рук вон отталкивающе. И чему их только учат — будущих дипломатов? Я с трудом могла представить, как этот богатенький, разодетый в дорогой камзол хлыщ, с напомаженными рыжими волосами и закрученными бакенбардами, ведет умную, полную церемониальных тонкостей беседу с представителями иностранной делегации.

Здесь, на балу праздника середины зимы, он вел себя как конь в посудной лавке.

Дамина отшила его сразу. Выставила руку вперед и сказала:

— Мимо иди, Ларик. Прямо и не сворачивая, — Дамина умела послать четко и внятно. У нее на лице было написано: «Не подходи!» И к ней не подходили, хотя хотели многие.

Ларик добрался до меня совершенно незаметно. Я сначала следила за тем, как его отшивают, и тем, как он пытается хватать девушек за руки, а потом отвлеклась на Эрика. Заметила его голову на противоположной стороне зала. Он шел через толпу танцующих вроде бы по направлению ко мне, но при этом на каждом шагу останавливаясь и перекидываясь со знакомыми короткими фразами.

Ларик его опередил.

Рыжий был со мной одного роста, и это его удивило и весьма подзадорило.

— Первый курс? — улыбаясь слегка набок, спросил он. — Художка? Слыхал про тебя. Ты вроде бы краля Борея?

— Вроде бы... — с вызовом ответила я.  Слава победителя прошлогоднего турнира и впечатляющие физические данные моего друга не раз уже спасали меня от докучливых подкатов старшекурсников. Но, видимо, не сегодня, и не с Лариком.

— И где же он? — детина демонстративно покрутил головой. — Что-то я не наблюдаю тихоню-чемпиона на горизонте.

«Да, кстати, где Борей? — спохватилась я. — В холле я его не видела. Небось, в туалете отсиживается, прячется от поклонниц. Но, скорее всего, вообще не приходил на бал, он мог».

— А раз я его не вижу... то, значит, его и нет. Верно? Пойдем потанцуем, малышка?

И Ларик крепко взял меня за руку, потянул на себя, чтобы обнять, пахнул слабым, но все же явным запахом алкоголя. Принял, видать, для храбрости, козлина.

Я дернула руку, но рыжий держал меня крепко.

— Ну, не ломайся. Ты же большая девочка. Пора попробовать танец с настоящим мужчиной.

— Не помешаю? — Эрик вырос рядом тощей и очень решительной каланчой. — Илларион Роппель, вас там Глаз обыскался.

— Чи-и-во?

— Картофельный Глаз обыскался, говорю, — повторил Эрик, боком оттесняя Ларика и втискивая между нами свое длинное тело.

— Чего ему от меня надо? — дурень Ларик мгновенно повелся на разводку.

— Как чего? Картофелину тебе в одно место хочет вставить. Чтоб ты к чужим девушкам не приставал.

— Ах ты говнюк! — взревел Ларик.

— Какой уж есть. Но это моя девушка. Так что иди поищи другую.

Ларик, конечно, немедленно захотел Эрику врезать, не из-за меня, а из-за оскорбления достоинства. Он отпустил мою руку, раздул ноздри и угрожающе хрюкнул. Но наглый подросток дружелюбно похлопал взрослого Ларика по плечу, а потом многозначительно обвел рукой вокруг себя, очень эффектно, как в театре. Мол, напоминаю, болван ты эдакий, мы — на балу праздника середины зимы, драться здесь — вообще не вариант, а если после, так я готов.

Так вот жестами все сразу объяснил, Ларик понял и отстал, растворился среди танцующих, предварительно грязно выругавшись и назвав нас борзыми малолетками.

— Ну вот и все! — Эрик повернулся ко мне с широкой, самодовольной улыбкой. — Ни на секунду вас, красоток, нельзя без присмотра оставить. Танцуем?

— Спасибо, Эр... — я смутилась, даже покраснела, — и за комплимент, и за спасение, и за предложение... но я плохо умею танцевать вальс. На коньках хорошо умею, а танцевать не очень.

— Ты правда считаешь, что я поведусь на такую чушь? — Он перестал улыбаться, взял меня за руку и чуть наклонился. От него пахло выглаженной рубашкой и сладким дыханием. — Не тяни театральную паузу, темная дева. Все же смотрят. Я пока шел тебя приглашать, еле от желающих отбился.

Под всеми он, наверняка, имел в виду девушек, но я подумала об Эмиле и бросила взгляд на сцену. Эмиль не смотрел на нас, он глядел в расставленные перед ним на пюпитре ноты и дул в свою серебристую флейту, чье хрустальное звучание слышалось в мелодии вальса словно бы отдельно. Словно ухо мое специально выхватывало только Эмиля.

Я снова посмотрела на Эрика. Тот стоял передо мной и ждал. Все его внутренние чувства были совсем не такие беззаботные и веселые, как внешние. Он очень боялся, что я ему откажу, что опозорю его перед всеми. Глупый, да если бы ты меня звал прыгать в водопад Бушующий или в адскую бездну Подтемья, я бы и тогда пошла, не раздумывая...

Мы вышли на свободное пространство, поближе к сверкающей елке.

— Ну, погнали? — Эрик положил руку на мою талию и, все еще держа во второй мою ладошку, вдруг вздрогнул, легко отнял меня от пола и закружил, понес среди белых мальчишеских рубашек и красивых девичьих платьев.

Мы буквально летели, легко и свободно, подхваченные общим движением танцующих пар. То ли прекрасная музыка помогла, то ли ловкие руки Эрика, то ли то доверие, с которым я отдала себя во власть любимого мальчика, но танцевали мы здорово. Даже, пожалуй, немного нагло. Потому что на нас оборачивались, кто с раздражением, кто с восхищением и завистью. Душу мою укачало от чувств, от любви и внутреннего восторга, что вот прямо в эту секунду сбываются сокровенные мечты, и тот, кто мне так нравится, крепко держит меня за талию и уверенно кружит в танце.

Скрипки правили бал, виолы, виолончели и контрабас служили скрипкам верой и правдой, и только флейта, да еще саксофон призывали слегка унять пыл, добавить немного лиричной, грустной темы в эту искрометную радость. Но их не слушали. Мелькала сверкающая елка, мелькали фигуры танцующих, плечи и волосы, сцена, кудрявая голова далекого Эмиля, близкое лицо Эрика, его шея и бьющая на ключице жилка.

Я вдруг подумала: кто его научил танцевать? Отец или, может быть, мама... И какие они — родители близнецов? Серьезные и строгие как Эмиль, или веселые и общительные как Эрик? И почему ребята никогда не говорили о них? Надо будет спросить, осторожно... Вот эти глаза... чьи они? А курносый нос? Губы и волосы... Чье все это? Да еще в двойном экземпляре. А родители... они не путают своих сыновей?

Мысль мелькнула и растаяла, как часто бывает со случайными мыслями.

Музыка смолкла, все остановились. Эрик обнял мою талию второй рукой, приблизился почти вплотную, склонился к выпущенному на щеку локону и сказал:

— У тебя над губой маленькая родинка. Только сейчас заметил. — Он выпрямился, и сверху вниз посмотрел мне в глаза, внешне — весело и задорно, а внутренне — ужасно волнуясь. — Я наврал Ларику, что ты моя девушка. Ты же не обиделась? Как считаешь, некоторая доля правды в этом есть?

Эрик, ну как же ты умеешь... сразу и в лоб... Я покраснела и так разволновалась, что мои ладони на его плечах тотчас вспотели, талия почти расплавилась под его руками, и внезапно оказалось, что свободно дышать вовсе нелегко.

Ужасно хотелось сказать: «Доля правды? Да в мечтах я твоя девушка с первой нашей встречи...» Хотелось сказать так, да. Но тогда пришлось бы добавить: «Твоя и его...»

И поэтому я молчала.

— Да ладно тебе... — начал он в своей манере, но тут зал взорвался аплодисментами. Мы с Эриком повернулись к сцене. Музыканты вышли кланяться.

Эмиль тоже сдержанно поклонился, а когда выпрямился, то нашел нас с Эриком взглядом и замер, просто обомлел, перестав шевелиться. Музыканты поклонились снова, но Эмиль так и стоял истуканом, продолжая смотреть на нас. Тусклые лампы бросали мрачные тени на его вытянутое лицо, но глаза его сверкали как звезды...

Кто-то, тот кто управлял лампами, перевел свет со сцены в зал, луч порыскал между танцующими, выхватил медное солнце на верхушке елки и упал на растерянное лицо Эрика, скользнул по колечкам волос, блеснул капельками пота на его висках, а когда вернулся на сцену, аплодисменты уже смолкли, Эмиль отвернулся и одним из первых направился за кулисы.

Затем в зал внесли горящие канделябры, а следом вбежали клоуны и ведьмы в потешных масках, несущие подносы с горками разноцветных конфет и фант. Ряженые стали раздавать подарки, и началась такая неразбериха, шум и гам, что нас с Эриком враз оттеснили друг от друга, и мы бросились подбирать конфеты с таким ребячьим азартом, будто примерили взрослые проблемы только на время, а теперь с радостью снова стали детьми.

(Эпизод из зимней новеллы. Глава выложена.)