Немного юной эротики

Я догнала Эмиля у дверей госпиталя. Мы влетели по лестнице на второй этаж, встретили  возвращающихся гвардейцев, обогнали шушукающихся медсестер. Эмиль резко распахнул дверь в палату стационара и сразу наткнулся на госпожу Шток. В половину его роста, полная и очень строгая фельдшер решительным напором вынесла Эмиля назад, в коридор: 

- Эт-т-то ещё что?! А ну! Марш отсюда! 

Она вцепилась в наглеца грозным взглядом, заметила сходство с только прибывшим избитым студентом и сердито раздула мясистые крылья носа. - Брат? А ну, покажи спину, брат! - И госпожа Шток бесцеремонно, за локоть, развернула высоченного юношу к себе спиной, задрала его рубашку и, оценив увиденное, снова, как куклу, повернула Эмиля лицом к себе. - Замечательно! Великолепно! И сколько вас таких?

- Таких только двое. - Эмиль поправил рубашку и сглотнул. -  А наказанных всего девять. Госпожа Шток. Пожалуйста! Можно мне к нему?

- Нет, - от вежливой просьбы Эмиля голос фельдшера немного потеплел, и она участливо тронула его за рукав рубашки. -  Ты ему сейчас не нужен. Только мешать будешь. Ему обработают раны и дадут снотворное. Завтра приходи… Ладно, погоди минутку... - Я слышала, как всегда сдержанная и строгая госпожа Шток кипит от справедливого негодования, и это негодование адресовано вовсе не Эмилю. - Постойте тут... Герои, прости Солнце… - фельдшер ушла в палату, вернулась с двумя банками и с одним пузырьком, и все всучила Эмилю.

- Мазь для спин. Пустырник чтоб спать. Поделишься с остальными. После отбоя к вам зайду. Все! Выметайтесь. Постельный режим. И рот на замок. Вроде бы учат вас, учат, а дураки дураками!

Мы поблагодарили госпожу Шток и ушли восвояси.

В комнате близнецов Эмиль, едва разувшись, сразу упал лицом в подушку. Я присела рядом, подала ему воды. Он жадно осушил стакан и снова уронил голову.

- Болит? Давай намажу. Я осторожно. Может, будет полегче.

Он послушно снял рубашку, лег на живот. Сволочи! Мерзавцы! Такая красивая спина, нежная юная кожа… и вся покрыта вздувшимися бордовыми змеями…  Я сжала зубы, чтобы не всхлипывать и не позориться, открыла банку с мятным вазелином и принялась накладывать мазь на пунцовые отметины. Эмиль старался не дергаться, но я чуяла, что каждое мое слабое прикосновение доставляет ему ещё каплю адской боли.

Наконец он поймал мою руку за запястье и попросил:

- Хватит. Лучше… ляг рядом.

И он, освобождая половину подушки, слегка потянул меня к себе. 

Я скинула ботинки и легла рядом с ним. 

Наши лица оказались напротив друг друга, а не так как обычно: его где-то на недосягаемой высоте. 

- Знаешь, я твердо убежден, что жизнь берет с нас плату буквально за все прекрасное. И я точно знаю, за что заплатил.

- За что?

- За то, чтобы ты лежала рядом со мной. На моей подушке. - он улыбнулся. 

Сердце мое разрывалось от жалости и нежности. Я запустила пальцы в его кудри и поцеловала в губы, а он поцеловал в губы меня. Очень робко и очень осторожно, потом еще раз, уже чуть смелее, а потом в его натянутых нервах что-то оборвалось, он  поднялся на локте, навис надо мной и начал целовать по-настоящему - не отпуская моих губ своими, топя меня в нарастающей нежности.

Ушли все прочие мысли, тяжёлые чувства, и даже боль притупилась. Не было в мире больше никого, кроме нас. Не было больше в мире ничего, кроме его губ и рук.

Мы целовались наверное целый час, стерли губы и так извелись в этом томлении, в этом “хочу и нельзя”, в этом смущении и возбуждении, что Эмиль перешел с моих губ на подбородок, потом на шею, и наконец попросил разрешения расстегнуть верхнюю пуговицу моей рубашки.

Сначала дрожащей рукой погладил мою грудь через ткань, а потом взялся за костяную пуговицу и спросил:

- Можно? Одну!

- Можно, - улыбнулась я. - Можно даже две пуговицы. Три или четыре... Ты же топлес. С этими жутко привлекательными шрамами на спине. Надо уравновесить силы.

Он не дослушал мою длинную, глупую реплику. После слова “можно”, сел на колени, и все остальное я говорила уже, пока он разбирался с пуговицами, снимал с меня синюю рубашку Эрика, а потом, путаясь в крючках, расстегивал и снимал лиф их матери.

Я так волновалась и так смущалась, что мне обязательно надо было говорить хоть что-то. И я говорила, а он меня раздевал...

(Эпизод из второй книги "Белая Гильдия." Новую главу выложу вечером.)