Эротика в «Белокуром» - визит леди Эллиот/визит графини де Трай/френд-зона венецианской куртизанки

Upd - ииииии... добавила венецианскую куртизанку)))

С одной стороны, мне таки есть что сказать по теме – про секс я люблю и умею, прямо как про вонзаться, с другой стороны, про эротику придется цитировать книгу, которой нет на АТ. В «Младшем сыне» есть пара сцен, но они больше про насилие, чем про эротику, если вы понимаете, про что я. Если не понимаете, поясню: в Средневековье секс мыслился как процесс, осуществляемый активным партнером в адрес пассивного. Активным почти всегда был мужчина. Женщине надлежало претерпевать (поклонники гаремов и патриархата ликуют). Так что секс в Средние века – он в изрядной степени про насилие, это не только я так думаю, а еще историк Рут Мазо Каррас, занимавшаяся исследованием вопроса подробно (неистово рекомендую ее книги тем, кто способен читать по-английски). Вот в «Младшем сыне» - как раз оно.

В «Правах наследства» герой еще слишком юн, чтоб аццки зажигать, хотя там есть пара подростковых опытов, бессмысленных и беспощадных. Зато в «Короле холмов» он вполне себе ни в чем (и ни в ком) не отказывает в своих перемещениях от Эдинбурга до Венеции. Но случались с ним и внезапности – особливо по молодости и в полутьме. Люблю эту сцену, не могу не потроллить публику, и пусть таки мне кто-нибудь скажет, что это не эротика)) 

Герою тут семнадцать лет.

автор не несет ответственности за оскорбленные чуйства брутальных мущщин

Один из караульных Колодезной башни Хермитейджа стоял перед лэрдом, переминаясь с ноги на ногу и шмыгая носом – парень не старше самого хозяина, принятый в свору совсем недавно, после летней присяги.

- Лэрд, тут явилась колючая девчонка, она из Парка, в услужении там… Говорит, у нее вести об Эллиотах.

- Ну, веди ее сюда, - велел Патрик, подивясь про себя, что это вдруг вести об Эллиотах стали передаваться через служанок. И когда несколько минут спустя женские юбки прошуршали по винтовой лестнице, задели притолоку, граф жестом отпустил караульного обратно на пост. 

- Письмо от леди Эллиот, милорд…

Стоял серый, дождливый осенний день, в полумраке комнаты только несколько свечей на столе и затухающий жар камина давали хоть какую-то возможность видеть, узкие окна  сочились сумерками.  Патрик пригляделся к посланнице: девица высокая, стройная, чуть угловатая, однако одета хорошо, а зашнурована так, что груди вовсе не видно, словно у подростка… мордашка очень симпатичная, ясные голубые глаза, блестящий каштановый локон вьется из-под чепца. Вот только руки крупноваты, как то бывает у вилланов. Когда он подошел к девушке, та не отстранилась, присела почтительно, но очами стрельнула на него снизу вверх более чем лукаво. Кого-то она мучительно напоминала Патрику, где-то он видел похожую рожицу, но никак не мог припомнить, где именно, и легкое это беспокойство памяти объяснил тем, что тут, на границе, все друг другу родня. Вот и эта – из Эллиотов, но какая-нибудь троюродная. 

Письмо от леди Эллиот… от которой? Да, впрочем, он вообще сомневался, что хоть одна из женщин Эллиотов умеет написать свое имя. Этот вопрос надлежало прояснить.

Патрик взял девчонку за подбородок, и когда та поднялась, лица их оказались почти вровень:

- И что же нужно от меня твоей госпоже, красотка?

Девчонка молчала, чуть улыбаясь, тогда он легко коснулся губами ее свежего рта:

- И теперь не скажешь?

На галантный поцелуй та ответила с неожиданной щедростью, обвив руками шею Белокурого, прижимаясь к нему всем гибким телом… и именно в этот момент в голове Хепберна, чуть озадаченного пылкостью ее лобзаний, мелькнула догадка, разом все объяснившая: он опустил руку по юбкам вниз, нашел то, что искал, и в то же мгновенье отшвырнул от себя любвеобильную гостью.

Белокурый был настолько взбешен, что от ярости на некоторое время потерял способность и говорить, и действовать. Девица, нимало не смущенная грубым обращением, заливалась хохотом на другом конце комнаты, и звонкий смех ее звучал маняще и почти совсем по-девичьи. 

Почти.

Хепберн перевел дыхание, холодно произнес:

- А под юбками, надо полагать, нож?

- Не, под юбками – член, - отвечал с нахальной усмешкой Робби, Леди-Эллиот. – И тебе бы понравилось, подержись ты за него чуть подольше. Мизерикорд – за корсажем.

Он выудил из-за шнуровки платья тонкий, хищный кинжал, кинул его на стол. 

Звякнула и тускло блеснула сталь. 

- С чем пожаловал? – спросил Белокурый, и только по глазам, узким и темным от гнева,  было видно, какими трудами он зажимает свою ярость в железный латный кулак.

- Есть о чем поговорить… наедине.

- А ты не подумал, что тебе теперь из Хермитейджа уже не выйти?

- Может, и не выйти, да только овчинка стоит выделки, - нимало не смущаясь, отвечал Роберт. – Но, сдается, нет тебе проку в моей смерти. Братья явятся.

- И с ними поговорю.

- Суров не по летам. Поговорить-то поговоришь, а что толку? Давно ли ты тут, граф? Сколько у тебя здесь людей, своих и пришлых? Мы можем выставить до тысячи в поле просто по свисту, а то и поболее, если поклонимся в ноги Бранксхольму да кликнем родню с юга… Сколько ты продержишься в осаде? И надо ли оно тебе вообще? Нет, Белокурый, я пришел не с войной, а без войны.

Это было интересное предложение.

- А отчего бы нам и не повоевать? – поинтересовался Патрик.

- Оттого, что людей у нас в этом случае сильно поубавится, с обеих сторон, причем. И ты еще забыл про Армстронгов, а они-то про тебя не забыли, и тоже в обиде, что ты перекрыл им доступ на прежние пастбища.

Армстронги. Головная боль похуже Эллиотов, как говорил дядюшка-медведь. 

- Допустим, я о них не забыл, но тебе что за печаль? Ты пришел с предложением, Роберт? Выкладывай.

- Я могу привести к тебе Эллиотов, - без обиняков сказал Робби, - или, по крайней мере, уговорить их выступить не против тебя, а против Полурылка Армстронга. Если вместе мы наберем тысячи две, то крепко прижмем его на Спорной земле. У нас с Чокнутым Джоном старый счет, который мы всегда готовы подновить. Но я хочу знать, что в случае свары ты не ударишь нам в тыл.

- Это идея твоя или Малыша? – осведомился Белокурый.

Леди-Эллиот фыркнул:

- Ты думаешь, я к тебе пришел по его наущению? Джок никогда не видит дальше собственного носа. Сейчас он горит желанием расквитаться с тобой просто за то, что ты – Босуэлл, и хочешь быть здесь лэрдом.

- А Уилл?

- Уиллу, - тонко улыбнулся Роб, - все равно, с кем рубиться, лишь бы рубиться. Они оба – храбрые парни и отличные воины, но по мне, чем драться с тобой, лучше договориться.

- А с чего ты взял, Робби, что я стану тебе верить?

- С того, что, кабы я пришел от моих братьев, ты был бы уже мертв, - логично отвечал Роберт. – И то, что твои кишки, Белокурый, еще внутри тебя, а не на полу – вполне достаточная рекомендация. 

- Допустим. Но ты не любишь братьев, Роб, - заметил Патрик, - ты их даже не слишком-то ценишь, придя договариваться со мной без их ведома. Ладно, мне только на руку. Но тебе-то самому это зачем?

Роберт помолчал минутку, потом вдруг ответил:

- Я хочу тебя, Босуэлл. Возможно, я даже влюблен. Я буду драться вместе с тобой, даже если никто из наших тебя не поддержит. Я не пойду с тобой против них, не надейся, но я и не пойду с ними против тебя. Хочешь – принимай мой клинок, хочешь – откажись, но учти, рука Леди-Эллиот ничуть не слабей, чем лапы моих старших братьев. Я тебе пригожусь, Белокурый.

- Не знаю, что мне мешает убить тебя, парень, - пробормотал Патрик, ошеломленный таким признанием. Он заметил, как Робби поглядывает на него при встрече, но не придавал этому особого значения и никак не ожидал, что Леди-Эллиот так легко сдаст все свои карты. Патрику до сей поры не приходилось иметь дела с содомитами, и он сию минуту не мог решить – считать ли ему себя кровно оскорбленным или просто посмеяться над подобной претензией Эллиота. 

- Не, можешь попробовать, конечно, - флегматично согласился Робби, - но, может, у меня еще один ножичек – в чулке… и потом – за что убивать-то, за слова? Я ж не поимел тебя против воли. Ну, поцеловал – да… подумаешь, велика обида! 

От напоминания о поцелуе Белокурого слегка подмутило. Стоящий напротив Хепберна Леди-Эллиот выглядел, как девица, и голос у него был вчистую девичий, мелодичный, и рожица лукавая и кокетливая, и при том Патрик знал, что на совести этого внешне безобидного, обаятельного парня, разве что двумя годами старше Белокурого, уже человек двадцать христианских душ.

- Ты и чулки носишь? – спросил Патрик, находясь еще в несколько пограничном состоянии ума: его не покидало ощущение нереальности происходящего. 

- Так баба я или кто? – отвечал Леди-Эллиот. – Ношу, конечно!

И задрал подол до подвязки. Голенастая и волосатая, но ровная нога в чулке, вышитой лентой перехваченном выше колена – этого зрелища Белокурый уже не выдержал, фыркнул, и оба заржали в голос.

- Послушай, Робби, - сказал, вволю отсмеявшись, Хепберн. – Предложение лестное, что и говорить, но ничего не выйдет. Тебе наша сделка без надобности – мне по вкусу девчонки, и вряд ли они мне когда-нибудь прискучат. 

- Слухи, стало быть, врут?

- Слухи всегда врут, Роберт…

- А ты пробовал с мужчиной? – осведомился Роберт, и глаза его остро блеснули.

- Нет, - хмуро буркнул Патрик, вновь ощущая растущее раздражение от этой беседы. – И не собираюсь.

- Это по-другому, чем с бабами. Я пробовал по-разному, - осторожно отвечал Леди-Эллиот. – Пока сам не проверишь, не узнаешь, что тебе нравится. 

- Послушай, Роберт, - повторил Патрик, хмурясь все больше, - ты и так выставил меня  идиотом…

- Я? – удивился Робби. – Нечего лапать каждую встречную девку!

- Я ценю то, что ты меня не зарезал, но проваливай подобру-поздорову. Нет нужды злить меня лишний раз. Что до твоего предложения, так я подумаю и дам знать. Худой мир с вами, конечно, лучше доброй ссоры, но еще два-три твоих намека, и я не посмотрю, что ты там носишь в чулках. Я слушал тебя достаточно, я должен подумать. 

Роберт усмехнулся, кивнул, но суровый тон Белокурого произвел на него мало впечатления:

- Так помни – я согласен быть у тебя капитаном, если позовешь, - и с этими словами исчез. Только юбки прошуршали, будто и впрямь комнату покинула женщина.

Босуэлл остался один, раздраженный и озадаченный. 

На столе тускло поблескивал кинжал Эллиота.

Прототипом Робби послужил Дэви «Леди» Армстронг, один из самых жестоких налетчиков первой трети шестнадцатого века в Приграничье, младший брат Сима, лэрда Армстронга, вождя «конченых» со Спорных земель. За укрывательство Дэви как раз первый раз официально и сел за решетку реальный Белокурый Босуэлл.

А в следующей сцене герою уже двадцать пять, и он такой, поживший, опытный, круче только яйца Фаберже. И ему очень нечего делать во Франции, пока король Джеймс V, выехав туда с тремя четвертями своего двора, почти год сватается к дочке Франциска I. А когда коту нечего делать… ну, вы поняли. Парижские приключения графа написаны местами прямыми цитатами из мемуаров аббата Брантома. Знатоки Бальзака заценят мой оммаж одному из героев «Человеческой комедии». 

для консервативно настроенного читателя

Граф Босуэлл переодевался к парадному ужину, первому в череде празднований помолвки хрупкой принцессы Мадлен, выбирая из шкатулки с украшениями те, что были побогаче, алмазы в перстнях и броши, или те, что наиболее верно оттеняли его яркую внешность, сапфиры в нагрудной цепи. На стук закрытой в спальню двери он не шевельнулся, только бросил, не глядя, через плечо:

- Хэмиш, другой дублет, черный с золотом...

Но отвечал ему - неожиданно - грудной женский голос:

- Не зовите слуг, ваша светлость, я отпустила их выпить за мое здоровье.

Патрик обернулся - невысокая изящная дама, светлые волосы, отливающие в рыжину, темные глаза и такие формы, что любой мужчина отдал бы правую руку за ее благосклонность. К счастью для кавалеров, радушие графини Элеоноры де Трай не требовало столь высокой платы. Лучший бюст среди парижских дам и задний фасад, который вдохновит и мертвого. Король Франциск, признанной фавориткой которого она слыла, в свое время округлил ей не только чрево, но и поместье, а Джеймсу Стюарту она отдалась просто из любви к искусству. Не далее, как третьего дня кузен Джейми со вкусом повествовал Патрику о ее утонченных прелестях. Сам Белокурый усиленно не обращал внимания на авансы с этой стороны и, разозленная неуступчивостью, бесстрашная красотка решила взять упрямца штурмом. Босуэлл не стал делать вид, что ему невдомек цель ее прихода. Легкая усмешка поползла по его губам, Патрик чуть склонил растрепанную светловолосую голову к плечу, отчего сразу приобрел вид очаровательно мальчишеский:

- Однако, мадам, вы явились сюда с такой решимостью на челе, как если бы намеревались получить желаемое силой.

- А вы любите такие игры, граф? - с интересом спросила та.

- Только если я - сверху... я могу вам чем-нибудь помочь? 

- Можете, - отвечала она с завидной прямотой, - перестаньте ломаться, лорд-адмирал, от вас не убудет. Вы же знаете, что я вас хочу. 

Полуодетый, Патрик Хепберн являл собой зрелище и живописное, и не в меньшей степени соблазнительное. Темно-синий, в цвет глаз, дублет, расшитый серебром и шотландским жемчугом, был распахнут, приспущен с широких плеч, и ворот рубахи не зашнурован - взгляд дамы, подобно дротику, впился в открытую грудь, в тонкую, поблескивающую цепочку шейного крестика, в край рваного шрама, которого ей так хотелось коснуться губами... Хепберн, по-прежнему не шевелясь, позволял Элеоноре любоваться собой, забавляясь ее терзаниями. Графиня сглотнула комок в горле, потянула завязки плаща, и темное сукно поползло на пол - пришедшая на свидание знатная дама была одета дешевле иной служанки, сорочка, пара юбок, простой корсаж. Под тонким полотном исподнего упруго колыхалось ее лучшее украшение, Элеонора явно не собиралась тратить много времени на раздевание... Она решительно сделала несколько шагов к молодому человеку, взяла руки Босуэлла, привычно лежавшие на поясном ремне, в свои и возложила себе на грудь, а затем прижалась к нему, закрывая ведьминские глаза, вдыхая теплый и резкий запах мужского тела.

Босуэлл улыбнулся, руки его, нимало не отторгая соблазнительницу, прошлись по формам Элеоноры, затем, подхватив даму под бедра, он посадил ее на стол напротив себя - так их глаза, его, синие и насмешливые, и ее, теплые карие и одурманенные желанием, были вровень, а колени дамы сжимали бока лорда-адмирала. Белокурый коснулся ее губ поцелуем, неторопливо проник в рот языком, пробуя на вкус новую добычу, а мадам де Трай, в восторге, что строптивец пленен, принялась распутывать шнуровку его гульфика, подбираясь к самому желанному. Небрежно граф откинул юбки гостьи, и рука его заскользила по чулку, выше подвязки, выше и еще выше, безошибочно находя меж бедер гостеприимную гавань, дама вздрогнула, ахнула и выгнулась навстречу ласке... Но тут лорд-адмирал прервал поцелуй, отстранился, с усмешкой глядя на женщину, прильнувшую было к его полуобнаженному торсу, убрал из-под юбок дразнящую руку, слизнул прозрачную влагу с кончика пальца. И сказал:

- Обворожительное бесстыдство, прелесть моя. Вы и в самом деле должны быть хороши в постели... но, право же, не со мной. Двух королей вам более чем достаточно, я - только королевский кузен.

- Где прошли два монарха, там и вам найдется место, надменный вы гордец, - возразила мадам де Трай, обозленная внезапным окончанием любовной игры. - Какого дьявола вы остановились, Хепберн?

- Мне жаль, мадам, но не в моих привычках делить любовницу с кем бы то ни было.

Это уж было слишком, глаза графини де Трай сузились от гнева:

- Вы будете спать со мной, адмирал, или я опозорю вас, поклявшись перед королем, что  вы меня изнасиловали. Любой - Валуа или Стюарт - повесит вас хотя бы за то, что вы посягнули на королевскую собственность. Так не лучше ли порешить дело миром?

- Мадам, - молвил Белокурый, окинув ее внимательным взглядом, - я польщен, что вы уравниваете в цене ваше желание и мою жизнь, однако не в такой  нежной комплекции мне противостоять.

- Франциск Валуа и Джеймс Стюарт уж вряд ли отрастили себе меньше вашего, - ядовито отвечала та. - Я справлюсь! А вот чем можете похвастаться вы, кроме красоты и дерзости, хваленый Белокурый граф?

И раздраженно принялась распутывать завязки на юбке. Патрик потянулся, зевнул, окончательно сбросил с себя дублет, освободился от тонкой вышитой рубахи, спустил штаны, чулки и туфли полетели за изголовье кровати... поиметь саму Элеонору де Трай - каверза недурная, особенно, если она так упрашивает об этом, а что сказать кузену Джеймсу в ответ на неизбежные злость и ревность, он уж придумает завтра. И граф завалился на постель, предоставив даме самой справляться с ее тряпками.

Для желающих прочесть продолжение сцены - книга есть на Ридеро и Литрес.

И третья сцена - тут уже никто ни к кому не приходит, потому что Босуэлл отправлен в заграничное изгнание без срока и с отчуждением всех титулов, земель и средств, и дорогую куртизанку ему купить тупо не на что. А монна Фриули - дама с интеллектом и бесплатным сексом не интересуется. Поэтому они кхм дружат и треплются о сексе на берегу венецианской лагуны ))

семя, кровь и морская вода

Однажды она почти далась в руки, но все-таки соскользнула с крючка.

Синие глаза, сощуренные на море, слепило адское солнце юга, делало их еще невозможнее, острей, лазурней обыкновенного. Кудри, выбившиеся из-под боннета, выгорели до светлого, почти до платины. Поблекший тартан «гордон-хантли» был между ними и предательским песком лагуны, и песок струился меж пальцев, твердя о вечности, о бренности, о времени, когда Хепберн лениво выпускал его из горсти, любуясь на строгий полет песчинок к земле - мгновенья в твоей руке.

- Любовь, Фаустина - вот для чего Бог создал женщину. И мужчину также. И это я умею.

Мужчина и женщина лежали в объятиях друг друга на старом клетчатом сукне и были, тем не менее, весьма далеки друг от друга. Она только улыбнулась в ответ, рыжая кошка, притулившаяся к его теплому боку, как тот белый песок, постоянно утекающая из рук:

- Все это умеют, граф, и вы, и последний козопас. Вы говорите ведь со мною не о любви.

Над гребнем насыпи, по верху песчаной отмели в отдалении выстроились слуги - носильщики портшеза, арапы с опахалами, конная охрана монны Фриули. Кобылка графа уныло нюхала соленый воздух - поживиться тут было нечем. Свита в полсотни человек наблюдала за расположившейся на берегу лагуны и беседующей парой, своим отдалением в триста шагов обеспечивающая и публику, и уединение одновременно.

- Об обладании, верно, душа моя, - Босуэлл не глядел на Фаустину, он, щурясь, смотрел в набегающие на песок волны, не обратив на «козопаса» внимания. - О чем же еще говорить мне с вами? Я говорю о том, что умею и чего желаю. И из чего вы, моя дорогая, сделали ремесло. Впрочем, вы правы. По моему мнению, все, на что годится женщина - это раздвигать ноги. Это лучшее, что умеет каждая из вас, и за этим вас создал Бог.

- Вот как? - с иронией спросила куртизанка. - Обсудите это, граф, с фра Бартоломео, он будет у меня сегодня. А мне-то всегда рассказывали, что Господь создал Еву для целомудренного житья в раю.

- Ну, так вам врали, - с усмешкой отвечал Белокурый. - Зачем тогда Он, по-вашему, сотворил их нагими, ее и Адама? Жажда плоти начертана в каждом из нас, как знак Божьей воли, Божьего промысла. Вы спорите ведь со мной из чистого противоречия...

- Я спорю с вами оттого, что вы мало цените женщин.

- То есть, не хочу платить вам? Я утешу вас, дорогая. Лучшее, на что вы годны - это лежать снизу, верно. Но и лучшее, на что годен я - находиться сверху.

- Какое однообразие поз...

- Позу выберете сами. Ну, разве что, убивая, я столь же угоден Богу, наверное. Вы знаете, что значит отдаваться, Фаустина, но вам неведомо, что значит брать. Когда под вторжением размыкаются нежные лепестки, когда брызжет сок из плода, когда женщина обвивает тебя ногами, не в силах противостоять похоти, которую зажигаешь в ней каждым ударом - вот оно, то бессмертие, в котором я хочу оказаться, когда Господь призовет мою душу. Это ли не лучшее, когда попадаешь в цель, когда изливаешься на ждущее тебя поле? Это ли не жизнь сама, когда утоляешь порожденную тобой жажду? Лучший голос женщины, что я слышал – когда она стонет подо мной, умоляя не останавливаться…

- Красноречиво. Если предположить, что я поверю вам на слово.

- Вот уж в вашей вере я точно не нуждаюсь, друг мой. 

- А в чем вы нуждаетесь, господин граф?

- Сейчас? В средствах, в первую очередь. Будут деньги – куплю остальное. Что не куплю – возьму силой. Это только вопрос времени, душа моя.

- Итого – у вас нет ни средств, ни силы, и только времени сейчас предостаточно. Зачем вы завлекли меня сюда, граф? Всюду песок, я ощущаю себя рыбацкой девкой.

- Я люблю смотреть на море, но мне выдается для этого мало случаев. Разве что в детстве оно всегда было к моим услугам. И то – наше, северное, днем и ночью полное ледяного ужаса, одиночества, мертвых тюленьих тел... А разве вы не рыбацкая девка, дорогая? - спросил он, забавляясь.

- О нет, - коротко отвечала она, помолчав, - я выросла в Венеции.

Хепберн принял ее молчание, но завершил про себя недоговоренное куртизанкой - в борделе.

- Всюду песок... В туфлях, в чулках, и даже, кажется, там, куда вы стремились бесплатно.

- Покажите, - предложил граф небрежно.

Потянулась всем телом, ножку в изящной туфельке, подарке Перуцци, возложив на сапог Босуэлла:

- Извольте.

- Не вижу.

- Да вот же, вот и вот!

Покачал головой:

- Не вижу. Вы преувеличиваете размеры бедствия... разве что на ощупь?

Пальцы мужчины легко пробежались по щиколотке Фаустины, обтянутой шелковым чулком, и вдруг охватили ее плотно, словно кандальное железо. Первый раз ощутила себя монна Фриули неуверенно, почти неприятно, со своим милым другом, беззаботным приятелем, с этой его скрытой силой. Если он станет назойлив или опасен, она закричит, конечно же, позовет слуг, но... но ведь отсюда, издалека, если не услышат голоса за шумом прибоя - и не разобрать им будет, в беде она или просто в любовной игре. Хепберн тем временем, удерживая одной рукой ее ножку, другой медленно, небрежно снял кожаный башмачок и скользил ладонью по маленькой стопе, по крутому своду ее, выше, по лодыжке, по поверхности чулка, стряхивая невидимые глазу песчинки:

- Так… вам лучше? 

- О… право, не знаю.

- А так?

Рука его поднималась все выше, потом в одно мгновение коснулась пряжки подвязки – и вот уже он ладонью скатывал вниз, к щиколотке, шелковый чулок, жестом, полным силы и ласки одновременно.

- Как ловко обращаетесь вы с дамскими подвязками, господин граф.

- Я изрядно попрактиковался при французском дворе... было дело.

И смотрел в лицо женщине хладнокровно, с любопытством исследователя, глядя, как она вздрогнула, когда дело дошло до сокровенной точки. Кончиками пальцев ощущал, как она отдается - и все равно отдаляется, сохраняет себя.

- Желаете развить тему, монна Фриули?

Но едва лишь другая рука скользнула под платье, она сжала бедра, выталкивая, противясь вторжению.

- Обойдемся без пощечины, милый друг - только за то, что вы кое-что понимаете в женском теле.

Подтянула чулок, обулась, поправила юбки, как иные поправляют доспех, жестом равно полным силы и презрения к сопернику в битве. Хепберн подал даме руку, поднимая ее с плаща, уже не глядя на женщину — только лишь на лагуну. Фаустина наслаждалась им целиком, в том числе, и тем, как умело держал удар.

- Семя, кровь и морская вода – вот из чего мы состоим на деле… не из праха и глины, - пробормотал как бы про себя.

- Хотите, я поцелую вас?

- Нет. Если только теми устами, - он усмехнулся, большим пальцем ласково обведя контур ярких губ женщины, она ощутила собственный легкий запах, исходящий от его руки, и едва удержалась от того, чтобы не прикусить, дразня... отчего-то этот простой жест взволновал ее больше, чем вся предыдущая ласка. - Теми устами, - повторил граф, - и - ниже пояса. Все прочее - для смешной любви, о которой говорят в вашем салоне, Фаустина, не для меня. Я и проще устроен, и более жесток.

- Вы льстите себе, ваша светлость.

- Меньше, чем мне льстят остальные, милый друг мой.

- Льстите, Патрик. Нежная натура в теле убийцы - этим вы берете в полон женское сердце. Но остаетесь убийцей, вот в чем ваш секрет.

- Так вы знаете мой секрет, Фаустина?

- В этом мое призвание.

- О! Ваше призвание, дорогая, в том, чтобы открывать любой кошелек любого мужчины… но со мной тут вышла промашка, из меня вам извлечь нечего.

- Только семя, кровь и морская вода?

- Они одни, Фаустина. Вряд ли вас заинтересует что-то из перечисленного.

- Возможно… - темные, без блеска глаза смотрели на него, даже суженный под солнцем зрачок не просветлял радужки, черный бархат волшбы и порока. – Когда-нибудь.

Хепберн коротко засмеялся:

- Когда-нибудь не бывает, Фаустина. Сейчас или никогда, и вы это знаете лучше многих.

На мгновение показалось, что она ляжет с ним здесь же, на берегу, на виду у всех.

- Боже мой, дайте руку, я хочу в город, домой, избавиться от песка!

Вообще, так случилось, что в «Белокуром» секса куда больше, чем эротики и, тем более, романтики – изначально я собиралась писать условно дамский роман, но потом что-то кхм пошло не так. Очень не так) да так и осталось))