Хоть посмеёмся...

Господа,  а давайте организуем  флешмоб: "САМАЯ УМНАЯ МЫСЛЬ, ВЫСКАЗАННАЯ МОИМ САМЫМ УМНЫМ ГЕРОЕМ". 

 Я начну. Мнение инквизитора Джеронимо Империали о свободомыслии.

"— Брат Иероним, — представил Дориа, — в миру Джеронимо Империали ди Валенте, по прозвищу Вианданте[1], генуэзец, в монастыре с семнадцати лет — уже двадцать два года. Он…

 Епископ не успел договорить, как поражённый громким именем Сеттильяно жестом остановил его. Легат молча взял канделарий[2],  медленно приблизился к монаху и откинул с его головы капюшон. В изумлении отпрянул, подняв тёмные, изломанные посередине брови. Нервно сморгнул. Это… это…что?

  Густые смоляные волосы стоящего перед ним монаха обрамляли лик возвышенный и одухотворённый. Такой красоты в мужчине кардинал не видывал отродясь: ангелы на храмовых ватиканских росписях и те казались блеклее. И, кажется, он уже видел это лицо... Ну да, конечно, вспомнил вдруг Сеттильяно. Перед ним мелькнул притвор старой церкви и ниша жёлтого камня. Конечно. Это было в монастыре Святой Екатерины на Синае, где легат был с папской миссией. Архангел Михаил. Да, тот же лоб, белый, как паросский мрамор, стекавший в чеканный нос, тот же едва заметный изгиб тонко очерченных губ, и необычайно живые, огромные, потаённо мерцавшие глаза. Даже гладко выбритый подбородок был также искажён крохотной выемкой. Будто с него писали, ей-богу… 

  Кардинал чуть отодвинулся и теперь заметил, что, несмотря на ангелоподобие, в провалах скул и твёрдом взгляде монаха проступало что-то неотмирное, спокойное, уверенное в себе и даже… дерзкое. Но и заметив это, Сеттильяно ещё несколько минут смотрел на Вианданте словно заворожённый.

 Однако ещё через пару минут легат всё же сумел преодолеть чары, и тут же, разозлившись на себя за невольно проступившее восхищение, кое он вовсе не собирался демонстрировать, отрывисто приказал:

— Spogliarsi nudo[3]. 

«А вот мы сейчас поглядим, чего на самом деле стоит этот ангелочек», — пронеслась в голове легата изуверская мысль. Он ядовито усмехнулся, предвидя, что произойдёт. Империали же  на приказ раздеться не обнаружил ни замешательства, ни удивления, лишь повернул голову к епископу.  Лоренцо торопливо и чуть испуганно кивнул. Монах развязал шейные шнурки, сбросил плащ и белую тунику на пол, методично снял кожаный пояс с чёрным шнурком чёток, спокойно переступил через ворох тряпья и предстал перед Сеттильяно совершенно нагим, напомнив тому Давида с пращой — знаменитую флорентинскую статую папского скульптора из Тосканы.

Монах не сделал попытки прикрыться, убрал руки за спину и не выказал ни малейшего смущения. 

Сеттильяно зло уставился на обнажённого. Увы… сквитаться не удалось. На теле монаха, столь же безупречном, как и лицо, не читалось следов порока. Не было ни пугающих гирлянд блудной сыпи, страшной заразы сифилиса, сгубившей за последнее сорокалетие уже тысячи распутников, ни отпечатков похотливых женских зубов, губ и ногтей, чего неминуемо ожидал увидеть легат.  Кардинал внимательно рассмотрел мощные плечи, безволосую грудь и детородные органы брата Джеронимо, не веря глазам. От доминиканца веяло чем-то запредельным, казалось, страшная сила этого прекрасного тела сдерживается только могучим усилием воли. 

— In сorpus humanum pars Divini Spiritus mersa…[4] — прошептал изумлённый легат, не в силах подавить восторженную улыбку, и даже прикоснулся кончиками пальцев к мускулистому плечу Империали. 

Интонации папского посланника смягчились, взгляд оттаял и потеплел, и провинциал облегчённо вздохнул, поняв, что бурю пронесло. Он улыбнулся. Его любимец, мальчишка, щенок, подлинно становится псом Господним, Domini cane!  Дориа поспешно затараторил, боясь снова быть прерванным легатом:

— Ему тридцать девять, ваше высокопреосвященство, сорок будет в сентябре. Иероним с отличием окончил школу верхней ступени здесь, в Болонье. Философия, основное богословие, церковная история и право — всё блестяще. Последние годы посвятил себя углублённому изучению богословия. Избирался последовательно элемозинарием, ризничим, наставником новициев[5]. Был лектором, бакалавром, ныне магистр богословия, преподаёт на нашей кафедре, — глаза епископа сияли: Империали был его гордостью.

Легат театрально возвёл очи горе, словно соглашаясь, что воистину несть, видимо, равных сему кедру ливанскому, однако сомнений не высказал. 

— Вы сведущи и в философии? – вкрадчиво спросил он. – Я думаю, что вы знакомы с новыми блестящими трудами Марсилио Фичино, Пико де Мирандолы, Лоренцо Валлы, возвращающих нас к античной мудрости?

По лицу монаха прошла чуть заметная тень. Он пожал тяжёлыми плечами гонфалоньера и безмятежно ответил кардиналу, что читал эти труды, но ничего блестящего в них не обнаружил. Нового — тоже. 

— И я не понимаю, — добавил Империали немного раздражённо, — почему они декларируют свою новизну, когда пытаются воскресить мумии, выкопанные среди истлевших костей на погостах, вызвать из Гадеса мёртвых богов и понастроить новые храмы из заплесневевших руин? Возврат к античности? Да что они знают о ней? Ведь из сотни этих глупцов едва ли один понимает, что все эти мраморные торсы Венер и Аполлонов — обыкновенные идолы, перед которыми лились реки человеческой крови. Готовы ли эти восхищающиеся болваны принести в жертвы этим «прекрасным богам» своих детей?

— Но разве Мирандола…

— Пошляк ваш Мирандола, — перебил его монах, — как и все эти новоявленные риторы. Но ведь истине враждебен не столько грех, сколько именно пошлость, становящаяся неотъемлемым свойством любого разума, утратившего понимание Бога. 

Империали вынес этот приговор так, словно стоял на кафедре в университетской аудитории, и досадливо поёжился. Его несколько нервировала необходимость вести диспут с кардиналом голым, к тому же капитулярная зала не отапливалась. Кардинал же бросил уважительный взгляд на собеседника. Ему понравилось походя отлитая им чеканная формула.

— Но ведь сегодня все так превозносят свободомыслие…

— Свободомыслие? — поднял брови Империали. — Мне сложно понять, что это значит. Если Церковь вслед за Господом говорит — «Не убий», «Не прелюбодействуй», «Не укради» и «Не желай имущества ближнего», то — что на этот счёт может сказать свободная мысль? Если то же самое, то в чём же её свобода? А если прямо противоположное — то спаси вас Господь от встречи с таким свободомыслящим в тёмном ночном проулке. Удержаться от дурных дел можно, лишь удерживаясь от дурных помыслов. Мысли движут и направляют деяния. Я боюсь «свободомыслящих».

— Они просто страстно хотят познать истину, откуда бы она ни исходила, —провоцируя монаха на новое высказывание, осторожно произнёс легат. 

— Не могу это приветствовать, —  покачал головой монах. — Можно хотеть пить, но это не повод припадать к любой луже. Конечно, жемчуг можно найти и в навозной куче. Говорят даже, какому-то петуху повезло. Но это не значит, что именно там его и надо искать. Жемчуга творятся в океанских глубинах. Соблазн знания греховен  не потому, что знание греховно, а потому что сам этот соблазн —  ложь. Абсолютное знание даётся лишь слиянием с Богом. 

_______________________

[1]  Странник (ит.)

[2]  подсвечник.  

[3]  Раздеться донага (ит.)

[4]  Дух Божий, вошедший в человеческое тело (лат.)

[5]  послушников