Запрещенная роза для капитана Чанова

Глубокое разочарование от постигшей капитана Чанова участи тыловой крысы отступило утром.

Он проснулся с чувством лёгкого потепления в области груди и, с непривычки спутав его с жаром, потребовал у денщика градусник. Температура у Чанова держалась нормальная, но при этом тепло никуда не делось.

Хотелось немедленно кофе и не хотелось делать зарядку. Капитан Чанов был старый солдат и слабины не дал: встал, умылся холодной водой, побрился, размялся и подтянулся на свежесколоченном между яблонь турнике привычное количество раз. Затем позавтракал, надел форму и направился в университетский кремль на утреннее построение. Сегодня он собирался вызвать к себе завхоза и потребовать от него полный доклад о расходе продовольствия. Студенческий паек следовало придерживать, не то месяц, другой, и кормить детей будет нечем, а полноценного урожая в этом году не жди. Юг горит. По той же причине необходимо решить, как хранить уже имеющиеся запасы, все посчитать и взвесить. Со свечами тоже самое. Не будет в этом году свечей. Сгорел завод в Допле до головешек. Тут только если из Кивида подвезут. И об этом тоже следует отдать необходимые распоряжения завхозу. А ещё один банный насос вышел из строя. И опять же, пока можно в речке помыться, а дальше... Но банный насос так просто из столицы не выпишешь. Сейчас не до него...

Служба на вверенном капитану объекте проходила тяжело, особенно в последнюю неделю. Студенты все прибывали и прибывали, а личные дела на них все пухли и пухли, и конца этому не было видно. Не к такой войне он себя готовил, совсем не к такой...

По дороге в административный корпус Чанов попал под моросящий дождик, но не рассердился, а даже обратил внимание, что от дождя запахи трав и цветов стали острее... К тому же студенческой столовой приносило аромат ванили. Что и следовало доказать. Завхоз опять балует этих бездельников блинами. Каша — оно бы куда экономичнее и полезнее. Ну ничего, сегодня этому празднику придёт разумный конец.

Капитан Чанов поднялся в свой кабинет с мыслью о своей участи и о том, что надо будет сопроводить мадам инспектрису на объекты общественного труда. Пусть полюбуется, как он тут все организовал без всяких новомодных глупостей, предлагающих на такое неблагодарное поприще женский педагогический состав.

Мадам Виола пришла перед самым построением. Явление инспектора по воспитанию молодежи было воспринято капитаном Чановым весьма благосклонно. Сегодня она была ещё привлекательнее, чем вчера: румяная, слегка заспанная и особенно ароматно надушенная. Капитан Чанов пожал инспектору руку, вдохнул ее духи и поплыл.

— Доброе утро, господин комендант, — дама улыбнулась, не отпуская при этом его сухой, жесткой руки. — Прекрасный гостевой дом. Все удобства, я отлично отдохнула, и готова приступить к своим обязанностям.

— И в чем же они заключаются? — Чанов не без сожаления высвободил руку и как-то сам для себя неожиданно указал этой своей, уже вспотевшей рукой на кресло.

Дама с удовольствием присела, целомудренно поправив юбку и сложив колени чуть боком, при этом край ее строгого платья зацепился за башмачок, и капитан Чанов увидел затянутую в чулок розовую крепкую лодыжку, такую беззащитную и почему-то неприлично притягательную, что задержал на этой лодыжке взгляд и дернул щекой. Когда он опомнился, дама уже давно что-то мягко говорила:

-...и после, конечно, опрос и долгая беседа о чести и умеренности. Если вы не возражаете, разумеется, то я бы хотела начать именно с него. По свежим следам... нарушений.

Чанов кивнул, он задним умом уже осознал, что речь шла о том кудлатом молокососе, которого он собирался ещё не раз бить поперек зубов, но отказывать мадам причин не было, да и пусть попробует вразумить этого негодяя, пусть немного развеет веру в лояльную педагогику. Ей полезно.

— Не возражаю. Однако прежде не угодно ли мадам инспектору ознакомиться со всем, хм, коллективом? Общий сбор перед отправкой на работы... — Чанов несколько опасливо глянул в окно.

— Вам не по сердцу это назначение?

— Мадам. Я военный человек. И не привык к подобным вопросам. В королевстве война. Что мне по сердцу, а что нет никого не должно касаться.

— Простите. — Мадам инспектор опустила ресницы, но тут же подняла их, чтобы посмотреть прямо в глаза капитана. — Я вижу, вы сожалеете, что оказались здесь, а не на передовой. Вы доблестный, горячий человек. Позвольте мне вам помочь.

— Я не верю в эти ваши новомодные методы. Как не верю в то, что этого засранца можно исправить.

— Я бы заключила с вами пари. Но сейчас не время для пари. Извольте, познакомьте меня с подопечными. Буду рада на них взглянуть.

Теплый дождик дружески постукивал по плечам мрачных студентов, толпившихся перед памятником Имиру Фалерсу без всякого порядка. Несколько дней трудов отразились на их позах равнодушным принятием, и Чанов с удовольствием отметил, что с заспанных лиц молодёжи начисто улетучилось желание дерзить и петь песенки. Восемь утра, они такие, да, детишечки. В восемь никто никому не дерзит. Ага.

Однако после переклички по рабочим группам, настроение Чанова слегка качнулось в сторону бури. Не хватало двадцати двух человек, а именно, всей команды высеченных за драку студентов, их девиц и самого этого выскочки Василя Комаровича.

Чанов побагровел, инспектор по воспитанию молодежи старалась сдерживать улыбку.

И тогда они явились, всей толпой. Нетвердой походкой втекли в арку и в наглую встали в первом ряду, подпирая друг друга плечами.

— Смир-р-рно! — скомандовал капитан Чанов, от гнева совсем позабыв, что студенты — не гвардейцы и командам не обучены.

Гнев капитана ударил ему в голову не только потому, что студенты опоздали, и даже не потому, что от них за два метра разило алкоголем, бессонной ночью и всем прочим непотребным.

На лбу каждого явившегося синей тушью была нарисована роза ветров — символ запрещенной организации прошлого века, о которой и знали то немногие, а те, кто знал, помалкивали.

Если бы Чанов мог в тот момент говорить, то это были бы только непроизносимые при дамах слова, но говорить Чанов не мог секунд десять. Он хватал воздух побелевшими губами, он дышал носом, он сверкал глазами. Но молчал. Естественное желание немедленно всех высечь, а потом заковать парней в кандалы пришлось подавить. Присутствие инспектора по воспитанию молодежи необъяснимым образом сдерживало его пыл. Щека его периодически дергалась, как от боли, и мадам Виола подумала, что этому мужчине вряд ли поможет даже ее фирменный массаж головы. Скорее всего он занимается любовью, не снимая мундира. Если вообще занимается...

Все смотрели на капитана и понимали, что тучи сгущаются вот прямо сейчас и вот-вот грянет гром.

И гром грянул.

Раскатисто и внятно:

— Всех в строй!

Гвардейцы бросились расставлять студентов в три шеренги. А господин комендант встал перед строем, сложив руки на причинном месте, как настоящий военачальник, полководец и отец всем подчиненным.

— Некоторые думают, — скрипящим от ненависти голосом начал он, — что они умнее всех, раз начитались запрещенной литературы, жирно кушали и сладко жили. Некоторые полагают, что рисовать на рожах знаки запрещенной организации — это смешно. Некоторые считают, что им все должны. Эти некоторые жестоко ошибаются. Вы — ничтожества, которые бесполезны в бою, и поэтому сидите здесь, как животные в клетке, чтобы потом, когда вырастете, принести пользу своей стране. Милостивый король обеспечил вам безопасность, кров и еду. Собираетесь ли вы это ценить? Нет! Потому что вы молокососы и идиоты, которые почитали учебники и решили, что умнее других и знают жизнь. У меня к вам плохие новости. Жизнь вы не знаете. И не моя задача вас с ней знакомить. Зато моя задача обеспечить порядок на вверенном мне объекте. Тридцать гектаров леса за южной стеной следует очистить под поле, а древесину доставить сюда, в Туон. Впереди зима. Университет надо будет топить. Уголь в этом году не привезут. Раньше это была проблема моя и завхоза. А теперь ваша. Тридцать гектаров леса, и вам раз и навсегда разонравится паясничать. Это я гарантирую! — Чанов презрительно оглядел три с половиной сотни онемевших студентов и скомандовал: — Знаки смыть! Прорабы — в мой кабинет! Мадам, прошу меня извинить...

Господин капитан уже собрался красиво исчезнуть в своей крепости, чтобы больше не видеть этих наглых мерзавцев, как его окликнул стоящий в первом ряду Василь Комарович:

— Господин комендант!

Чанов, который уже спустился на дорожку к административному корпусу, остановился и повернулся к наглому выскочке всем телом, сохраняя прямую спину и каменное выражение лица.

— Мы оба знаем, — пылко заговорил Василь, — что лесоповал — недетское дело. На нем работают пленные или преступники, взрослые мужчины. Вы позволяете себе уничтожать умы нового поколения. Это прямой садизм! Произвол! Преступление перед страной. Я так этого не оставлю!

— Вам следует очень хорошо валить деревья, Василь Комарович. — Чанов надменно улыбнулся. — И следует научиться держать ваш глупый язык за зубами. Плеть для лучшего студента Туона уже приготовлена. Подайте мне еще один повод! И я с наслаждением вас высеку!

Дождь, который ненадолго утих, разошелся снова. И, когда все мальчики от четырнадцати до двадцати лет строем шли по главной дороге на юг, их действительно охраняли, как пленных, и даже подгоняли тычками дубинок в спины. Капитан Чанов приказал не церемониться, чтобы потом не искать по лесу этих мерзавцев. Вот где-то между складом продовольствия и архивом, в который так стремился попасть Эмиль Травинский, и потерялся Василь Комарович. Исчез, точно корова языком слизнула, а потом появился из кустов возле конюшен, сказал работнику, что ему нужна его лошадь, а когда вывел ее из стойла, то взнуздал, оседлал и так воткнул ей пятки в бока, что та взвилась и понесла Василя Комаровича, лучшего студента, душу любой компании и счастливого владельца королеских бумаг, через северные ворота, на юг...

(лютый черновик)