Все целуются, а я что, рыжая?!:) Хороший флэшмоб!

Пушистая Сестричка и Янтарный начинали целоваться вот так: 

__________

Глава двадцатая:  ВО ВСЕМ ВИНОВАТА  ШЕСТАЯ…

Во всём виновата, разумеется, Шестая.

Уныло прошли новогодние праздники. Луна уже успела стать полной, потом умереть, потом народилась и опять начала увеличиваться в талии, когда в  бурном романе Шестой с кем-то из охранников (но уже не с тем, с которым она целовалась осенью в саду) произошёл душераздирающий поворот.

В чем была суть драмы, мы не знали, могли только наблюдать её внешние эффектные проявления. 

Неделю Шестая ходила бледная и гордая, как вдовствующая королева, и, проходя мимо одного из охранников, довольно симпатичного, темноволосого и круглолицего, презрительно вздёргивала хвост и вообще в упор его не видела.

Охранник её тоже как будто не замечал, только хвост его горестно подрагивал.

Потом две ночи  подряд Шестая взахлёб ревела от заката до рассвета, тем самым заставляя бодрствовать вместе с ней всю нашу комнату. Уснуть было невозможно.

Потом ещё одну ночь, трагически вздыхая и издавая стоны разной тональности, она писала загадочное письмо, обильно уснащая его капающими слезами. 

Вздрюченные предыдущими ночами, мы уже были не в состоянии заснуть и поневоле бодрствовали вместе с Шестой, искренне желая, чтобы этот кошмар поскорее закончился.

На следующий день  Шестая ходила тихая и умиротворённая, мы начали успокаиваться и предвкушать сладкий сон, но  к ночи выяснилось, что письмо она адресату не передала. 

И желает передать немедленно, не то опять будет рыдать. Но сама не пойдёт, потому что гордая.

Дураков переться в ночь не было. 

Шестая залилась слезами, похоже, на всю оставшуюся жизнь.

Спать, когда она страдала, не смог бы даже закалённый жизненным опытом палач. Шестая и его быстренько привела бы в невменяемое состояние, поэтому наша комната под всхлипы Шестой подумала, подумала и обречённо кинула жребий.

Жребий выпал мне.  

Было бы даже странно, если бы всемогущие боги упустили такую чудесную возможности вытолкать меня ночной порой на улицу. 

Шестая просияла, как солнышко после дождя, вручила мне письмо и, счастливо улыбаясь сквозь слезы, сказала, что  не уснёт, пока я не приду. 

Лица у остальных дружно вытянулись. Счастья в их глазах не наблюдалось.

Вздохнув, я накинула капюшон пелерины и, как обычно через окно, покинула дортуар.

***

На улице посвистывал ветер, небо было чёрное и звёздное, значит, скоро будет ещё холоднее. В такие ясные ночи всегда морозно. 

Вот если бы набежала добрая тучка, насыпала бы пушистого снежка, тогда всё вокруг стало бы не таким резким, а мягким и тёплым…

Но до этого, похоже, далеко.

Мне надо было пересечь двор, опять перелезть через стену, спуститься в сад, пройти его и выйти к казармам. 

Да не нарваться на какого-нибудь дурака, который решит, что женщина в казарме – дело сверхъестественное и поднимет шум на всю Пряжку. 

Спасибо Шестой, нечего сказать, удружила!

По своим делам я ходила по Пряжке и днём и ночью, и зимой и летом. Но в этот раз идти было неприятно, чтобы не сказать страшно.

Может быть, из-за ветра. Он врезался в высокую северную стену Пряжки так, что, казалось, она гудит и вибрирует, как струна.

Когда я забралась на ограду, отделяющую сад, неприятное ощущение усилилось. Ветер словно создавал невидимый барьер, который пришлось пробивать, чтобы проникнуть дальше. 

Цепляясь и руками, и ногами, и хвостом, я спустилась в сад, благо теперь не надо было жаться вдоль стены, и пошла по дорожке. Мне было как-то ужасно не по себе. Страшно было оглянуться. Так страшно,  что я даже удивилась и оглянулась. За спиной было пусто.

Ускорив шаг, я почти побежала. 

Перескакивая через ступеньки,  влетела на крыльцо казарм, рванула дверь и, только очутившись внутри, перевела дух. 

Здесь, между наружными и внутренними дверьми было что-то вроде  предбанничка. Маленького, но освещённого. 

 Прислонившись к стене около светильника, я достала письмо, развернула и прочла.

Правило настоящей дамы гласит: никогда не читать чужих писем!

Правило нормальной настоящей дамы другое: читай всё, что попадёт тебе в руки, но делай вид, что никогда не читаешь чужих писем!

Прочтя письмо, ничего нового я не почерпнула, но поняла, что мы сглупили. Вместо того, чтобы мучиться три ночи подряд, надо было решить дело ещё тогда, когда Шестая только начала интенсивно страдать. 

По уму, её надо было, взявшись разом, закатать с головой в одеяло, отнести сюда, в казармы, сдать под расписку воздыхателю и пусть  бы он голову ломал, как зазнобу в чувство привести.

Я аккуратно сложила письмо и решительно толкнула вторую дверь.

В караулке сладко спал за столом дежурный. То-то никто не стремился узнать, почему это входная дверь хлопнула, а внутренняя нет. 

Дежурным, как водится, оказался старый знакомый – тот самый охранник, что сексуально помогал мне отбывать наказание в пыточной. 

Мерзкая Шестая!

Охранник приподнял голову. 

Увидеть меня он тоже меньше всего ожидал.

- На! – сунула я ему письмо, пока он ещё не пришёл в себя.

- Это что? – спросил он, переводя пустой сонный взгляд то на меня, то на письмо.

- Передай срочно адресату. Пусть протрёт глаза, прочитает и строчит тотчас же ответ.

Я не собиралась возвращаться с пустыми руками в дортуар, где льёт слезы Шестая. Себе дороже. Ночь всё равно потеряна и скоро собьюсь, какая по счету.

Да и кроме этого, мне почему-то очень не хотелось выходить сейчас обратно в сад. 

Нет, красавец-охранник тут был не причём. Просто шерсть на хвосте  дыбом вставала при мысли о том, что надо выйти за дверь. Неприятное чувство.

- Но он же не сможет так сразу и написать, - оценил по достоинству умственные способности своего товарища охранник.

- А мне плевать! – отрезала я. – Не уйду, пока не получу ответа. А если он неграмотный, пусть идёт со мной, берет в охапку своё сокровище и решает проблемы на словах. Только не в нашей комнате.

Охранник как-то странно на меня посмотрел, молча встал, одернул форму и пошел будить жертву страсти Шестой.

Я села у стола.

Потом встала. 

В караульной было узкое окно, выходящее в сад, сейчас оно казалось длинным чёрным ковриком,  пришпиленным к стене частой решеткой. 

Передвинув табурет, я села в уголок так, чтобы между мной и окном был шкаф. И почувствовала себя гораздо уверенней.

- Он попытается написать ответ, но надо подождать, - сообщил охранник, вернувшись. – Хочешь чаю?

А как же. Я не только испытала приступ необъяснимого страха во время своей прогулки сюда, но ещё и самым обычным образом замерзла.

На небольшой печурке, заботливо сложенной в караулке (о нас, воспитанницах, так бы кто позаботился!) грелся чайник. Разумеется здесь не признавали разделения чая на заварку и кипяток, всё упревало в одном сосуде.

- Хочу, - коротко сказала я.

Охранник снял чайник, достал из стола чашки, плеснул в чашку мне, после секундного раздумья и себе. Открыл запертый на несколько замков шкаф, под защитой которого я сидела. 

Оттуда появились сахар, сухари, вяленая рыба. По набору припасов и степени защиты шкафа  было видно, что гонять чаи на дежурстве, вообще-то, запрещалось. Можно было на ходу перехватить чашечку, без сахара и прочего.

- Ну, за знакомство! – чокнулся своей чашкой с моей охранник. – Двадцать Вторая, меня зовут Янтарный.

- Безумно приятно, - без энтузиазма откликнулась я.

Чай был на той тончайшей грани крепости, которая позволяла ему оставаться утоляющим жажду бодрящим напитком, а не скатиться в разряд вызывающих опьянение или галлюцинации средств.

Но дубить кожу им уже было можно.

Три ложки сахара дело не спасли. А жаль. Я перекатывала во рту первый глоток, как-то не решаясь проглотить. Люблю хорошо заваренный чай, но не настолько же хорошо…

- Ты на меня не обижаешься? – спросил, залпом опустошив свою чашку, охранник. Что он Янтарный, я ещё не привыкла.

- За что? – искренне удивилась я.

- За то… - помрачнел охранник, увидев моё удивление и правильно сообразив, что, значит, у меня в памяти он зацепился не так крепко, как мог рассчитывать. – За пыточную.

- А-а, это… Медбрат с тобой, если я начну обижаться на каждого… - протянула я. – Вы не первая здесь смена охраны и не последняя.

- Значит, всё нормально? – не унимался охранник.

- Да нормально, - пожала плечами я. – С чего всему быть не нормальным?

- Ты бы хоть смутилась или возмутилась… - попросил охранник.

- Чего? – изумилась я, подавившись чаем.

- Чего-чего. Ну покажи хоть чем-нибудь, что тебе не безразлично было. Тогда. Неужели же совсем никак?

Похоже, чай всё-таки скатился за грань, где он  мог соперничать со слёзкой и подействовал на моего собеседника. Я собрала все силы, чтобы не прыснуть со смеху. Ну надо же, что человека тревожит, с ума сойти можно!

- Нет, что вы, - вежливо сказала я. – Мне было достаточно приятно, так что ваши усилия не пропали даром.

- Ещё и издеваешься! – сделал вывод охранник и резко встал.

Вот так всегда. 

Говоришь правду, и ты же виновата. Я немного испугалась и решила, что если он будет драться, то выплесну в него остатки чая.

Но у охранника не драка была на уме. 

Пользуясь тем, что из угла между шкафом и стеной сбежать мне было некуда, он принялся меня целовать. В наказание, надо понимать. Или себе в утешение. Длилось это мероприятие довольно долго.

- А если я скажу, что божественно, ваше самолюбие удовлетворится? – осторожно спросила я, когда он всё-таки меня отпустил. – Вы до меня докопались, потому что я реагирую не так, как это обычно происходит с девушками, удостоенными вашего внимания?

Вопрос охраннику почему-то не понравился, он надулся и замолчал, снова принявшись тянуть невообразимо чёрный чай.

Но уязвлённое тщеславие, видно грызло его изнутри, потому что он не удержался и некоторое время спустя бросил:

- Другая бы на твоем месте!..

О-о! Знакомая песня!

Припев:

"Знала бы ты, сколько женщин растаяли бы от счастья, посмотри я только в их сторону, а сколько сами вешались мне на шею, кидались под ноги, лишь бы только я их приласкал! А ты холодна, как табуретка, и не понимаешь, дурочка, собственного счастья!"

- А мне нравится другой тип мужчин, - сообщила я, наливая себе ещё чаю.

- Какие же? – заинтересовался охранник.

- Толстые, лысые и кривоногие.

- Ну и на здоровье! – окончательно обиделся охранник. – Что же ты тогда здесь сидишь?

- Так ведь не присылают мужчин моей мечты, всё таких красавцев как ты направляют, - пропела я.

Дело неминуемо шло к физическому столкновению, охранник, если верить выражению его лица, или бы просто треснул меня от избытка нехороших чувств, или бы трахнул, что более вероятно, учитывая направленность нашего разговора. 

Но тут разродился письмом кавалер Шестой.

У него были такие ошалелые со сна глаза, что я его невольно пожалела. Влип, бедолага, одним письмом не отделается, или я Шестую не знаю. 

Но ещё раз тащиться сюда меня уже никакой жребий не заставит.

Я выхватила листок с ответом, накинула капюшон пелерины и заторопилась к выходу, забыв в пылу разговора про все страхи.

- Давай провожу! – крикнул вслед охранник.

Я предпочла не услышать и рванула внутреннюю дверь...

ПУШИСТАЯ СЕСТРИЧКА, книга первая: ПОЛЕТ ДРАКОНА

А продолжили они это интересное дело вот так: 

______________________

.... Я спала, и мне снилось, что тёмная, угрюмая ночь придавила Хвост Коровы  тяжёлой пятой, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Звёзды острыми лучами впивались в лицо, в грудь, в живот. 

А может быть, меня уже закопали и это земля давит своей толщей?

Проснулась – словно вырвалась из ловушки, звериной западни. 

В подвале было темно, язычок  ночного светильника трепыхался мотыльком – и огромная чёрная тень Ряхи металась на тёмной стене. 

И кто-то в подвале говорил, точнее, ронял слова, словно не мог удержать в слабеющих руках.

Я не сразу поняла, что слышу Янтарного. 

- А зачем? – безразлично выталкивал из себя слова Янтарный. – А зачем мне жить? Незачем.

- Ну, ты загнул. Ловко они тебя там обработали, - зашевелилась Ряхина тень, словно там, в темноте, в тени, отбрасываемой широкой спиной, могучей шеей и крепкой головой угнездился сам Медбрат – и молча наблюдал за двумя бывшими вояками. 

- Они не причём. Куда я пойду? Домой? Зачем? Здесь болтаться? Зачем? Я сдохнуть хочу, так проще. А ты меня мучаешь, держишь. Я бы уже несколько дней назад ушёл на поля Медбрата. 

- Ты, парень, не дури! – возмутился Ряха. – Такой лоб здоровый, а раскис! За жизнь зубами цепляться надо, на рёбрах ползти, если рук-ног не осталось! 

- Зачем? Я не хочу жить, - безразлично повторил Янтарный. – Хватит. Пожил. Я всем чужой. Надоело. Незачем всё это тянуть. 

- А ты поправляешься, - вдруг одобрительно сказал Ряха. – Вон сколько слов сказал и не поперхнулся. Молодец. Хорошо я тебе рот от запёкшейся крови почистил. И зубы целы: не шепелявишь. Обычно человек -  оттуда возвратясь -  одними обломками остаток жизни щерится, а тебе ни одного не выбили, чудеса. Зубы на месте, глаза – оба при тебе, нос не сломан, красавчик просто.

- Уйди, - попросил вежливо Янтарный. – Не будь такой же гнидой, как те на Родинке. Вы просто успели раньше, чем они.

- Огрызаешься. Хорошо, - не сдвинулся с места Ряха. – Дело, собственно говоря, твоё: если человек решил концы отдать, кто ж его удержит? Мне, конечно, обидно будет – столько сил впустую потратили, тебя вытаскивая, – но я переживу. 

- Спасибо. Я меня вытаскивать не просил – но всё равно спасибо. Это было круто. 

- Хорошо говоришь. Словно завещание вслух оглашаешь, - загремел трехногим табуретом, вставая, Ряха. 

Тень его так вообще заполонила половину подвала, вторглась и на потолок, и на  стены. 

- Я, и правда,  на боковую отправлюсь. Денёк ещё тот выдался, а завтра чуть свет снова на ногах. Я пойду, а ты вот о чём подумай: мы с моей королевой решили по весне, как корабельные тропы после зимних штормов откроются, на юг сходить. Почистить морские дороги от разного сброда, на новые земли посмотреть, по новым островам прогуляться. Мне толковый человек в команду позарез нужен: путешествие в южные моря будет тяжёлым. А уж опасным – это как Медбрат чихнул. Я бы тебя взял, ты мне нравишься. Но пойдёшь ли ты со мной – дело твоё.

- А ты кто? – прозвучало с тёмного ложа. 

- Король Рыбницы. Ряха Первый Непобедимый, - с достоинством представился Ряха и ушёл. 

***

Наступила тишина. Я приоткрыла глаза.

Ряха всё-таки собрался в южные моря – вот это новости!  Найдёт своих приятелей из Легиона, раскиданных по всему Чреву Мира – и поплывёт к новым землям, неоткрытым островам. 

А Янтарный жить не хочет. 

Уже почти выкарабкался – и не хочет. Ну что за дурак! Зачем только спасали…

А, может быть, они ему там повредили что-нибудь?  Раз он вот так настроился на поля Медбрата ушагать? Может, он из-за этого жить расхотел? 

В подвале было совсем темно. Масло в светильнике на исходе. 

Тропинка крепко спала на кушетке рядом со мной.

Янтарный, похоже, тоже заснул – во всяком случае, в том углу было тихо. Светильник погас. Подвал стал склепом, а мы – заживо погребёнными в нём. И закапывать никого не надо. 

Я не то сползла, не то скатилась на пол. Еле разогнулась – так скрючило и сковало тело во сне. Вот и прямая дорога к кошмарам. Села, привалившись к нашему с Тропинкой ложу.   Долго сидела. Затёкшие руки и ноги стало пощипывать – кровь возвращалась в конечности. 

Я с ума тут сойду. 

Свод магии похищен, сейчас грянет самая настоящая война, а я, как привязанная, сижу в подвале около человека, который на тот свет собрался. 

С трудом я поднялась, ковыляя, как старушка, обошла кушетку. Подошла к постели больного, Медбрат его подери. 

Села на край, то есть, сначала, в темноте чуть мимо не села, а потом уже приземлилась более точно.  С этим запретом на магию теперь и светлячка не зажечь!  И как мы без неё обходились? Даже удивительно!

Пошарила рукой в темноте – наткнулась на грудь Янтарного. 

Грудь мерно вздымалась, он спал. Ага, ноги там, а мы начнём с головы.

Осмотр – это когда человека осматривают. А если темно и его изучать приходится  (в сугубо научных целях) наощупь – это что? 

Я трогала Янтарного ладонями, тихо-тихо гладила пальцами, проверяя, всё ли на месте. Лоб, нос, линия губ. Уши, шея. Затылок, к которому не подобраться. Вроде бы всё там, где полагается.  Да если бы что-то было не в порядке, я бы заметила, когда светло было. Отёк почти совсем спал, под пальцами ощущался прежний Янтарный – скульптурный красавец.

Шея, ямка, ключицы. Плечи. Левая рука, она ближе.

Надо же, бицепс по-прежнему тугой.

Так, локоть есть. Предплечье, кисть. Пальцы. Распухшие  слегка, но все пять,  если я правильно считаю в темноте.

Пульс ровный.

Да я коновал не хуже Ряхи!

В обследованной части тела покойный пока жив – так будет гласить вердикт нашей экспертизы.

А вот как к его правой руке подобраться? Грудная клетка широкая, я не достану. 

Ладно, пройдусь по торсу.

А вот интересно: или мне кажется, или у Янтарного волосы на груди появились, раньше не было. 

Матереет? 

Живот мягкий, это хорошо. Если бы там внутри воспаление было, он бы закаменел – я так думаю. О, Ряха  Янтарного совсем раздетым под простыней держит. 

И тоже, вроде бы, все цело, если не вдаваться в излишние подробности. 

Надо же, а я, оказывается, по нему скучала… Приятно чувствовать Янтарного под рукой.

Но если с этой стороны он в порядке, то, может быть, со спиной проблемы? Почки? Хвост? Поясница? 

Или с правой рукой, всё ж таки, непорядок? 

Надо разобраться – значит, надо как-то дотянуться.

Ладно, заодно и проверим, не сломаны ли у него рёбра, как опасался Ряха. 

Я села на Янтарного верхом. Не на грудь, чуть пониже. Он не дернулся, не вскрикнул – значит, рёбра, более-менее, целы.  

Теперь дотянуться до правой руки не составило труда.  Ага, вот плечевой сустав, а теперь можно и за спину просочиться:  лопатка (вроде бы) как лопатка. Рука. Опять неплохой бицепс. Локтевой сустав. Кожа на внутренней стороне предплечья нежнее, чем на внешней. Кисть и пальцы – тоже присутствуют. Похоже,  всё на месте. 

Да он здоровый, как жеребец! Какого сюда принесли – и как быстро восстановился. И чего ему не живётся?  Не понимаю! Может быть, ему коленки в хлам размочалили?...

Перейти к коленкам я не успела – вдруг почувствовала, как другой хвост коснулся моего хвоста. В темноте! В то время, как я…

Чуть не закричала от неожиданности, дёрнулась – и почти упала на Янтарного.

 Его хвост (прямо как в старые добрые времена) оглаживал мой. А  правая рука прикоснулась к моему лицу.

- Двадцать Вторая, - и это был не вопрос.

- Пушистая. 

Теперь Янтарный уже ощупывал меня, успевая расстегивать всё, что попадалось под руку. 

Я замерла, вдруг испугавшись, что Тропинка сейчас проснется.

Янтарный тоже на мгновение остановился, потом вдруг с силой притянул меня к себе, нашёл губы. 

Я решила не сопротивляться – пусть делает всё, что пожелает. Мне нравится, когда он меня гладит. 

Язык его был солоноватым. Но вкуса запекшейся крови – во всяком случае, как я этот вкус представляла – не было. От поцелуев Янтарного таяло напряжение последних дней, теперь мне самой уже хотелось ощутить его всей кожей. И как-то так получилось, что общими усилиями мы меня раздели. 

Теперь можно было вытянуться на нём, сколько хватало моей длины. И замереть. 

- Чего хвост повесила? – шепнул Янтарный. 

- Не знаю…

Расслабилась, наверное, вот он и обмяк.

Глупо было закрывать глаза в полной темноте, но они закрылись. 

Да уж, что-то, а таланта целоваться Янтарный не утратил.

Тело начало отзываться на его призывы. И неожиданно сильно.

***

Это было как-то совсем по-другому, не так, как раньше. 

Где-то мягче, где-то сильнее. 

Я взлетала – и парила, и снова взлетала. 

***

ПУШИСТАЯ СЕСТРИЧКА, книга четвёртая: ОСКОЛКИ МАГИИ

Как приятно вспомнить!:)