Фото чужого отпуска

Вот человек, переклеенный наспех. Крепко

держит детёныша, шепчет ему про репку.

Солнце печёт блины, а напротив ссуза

голый полощет горло глотком арбуза.

От золотой палитры ломает кисти.

Хочется взять по литру, но всё прокиснет,

краем сушёной воблы — пырять прохожих,

освобождая их от сожжённой кожи

до беговых сандалий и детских плавок,

коими здесь завален любой прилавок.

Это приморский город, где я ночую.

Имя не то, что помню, скорее, чую.

И, выпивая глазом бокал графина,

приобретаю разом бока дельфина,

лаковый блик-загар, недоступный людям...

Как бы понять, что завтра меня не будет?

Здесь зелены дворы и дары бесслёзны.

В душном витке жары — колдовские блёсны.

Дети играют в «стуки» и «третий лишний»,

моют в фонтане руки и просят вишни.

Плачет наф-наф, поверяя ведро соломы

неутолимой жаждой чужого дома,

но уловив обрядность гостеприимства,

вдруг постигает жадность свою и свинство.

Дом — это звук свирели вдали от рая.

Мы каждый год старели, не умирая,

но дозревая страстной душой Язона

до бытовых мытарств санитарной зоны.

Я возвращаю взгляд на песок аллеи,

где сувенирный ряд со следами клея

забарахлён, как память, вещами лета.

Бабочки льнут мощами на грудь скелету,

что в голубых лосинах и мятой кепке

шепчет на ухо сыну: «Потянем репку?»