Жак де Монтгомери: пощечина архиепископу Сент-Эндрюсскому

Шотландия, Стерлинг, Стерлингский замок, июнь 1545

Джеймс Гамильтон, граф Арран, был не в духе, а от раздражения желчи на него всегда посягала мигрень. Лекарь отворял жилу, и в таз мутно текла почти королевская кровь, оставляя по себе боль чуть более легкую, чем была, но и приступы слабости также. Последние дни его милость лорд-правитель пребывал в мучительном беспокойстве. Гринвичский мир, с подписанием которого он лавировал столь долго, развалился, однако Арран выжал из него до капли всю пользу, какую мог. Джеймс Гамильтон был далеко не дурак, как о нем злословили, и простак также — только когда желал составить о себе подобное мнение. Гринвичский мир дал ему почти год покоя в стране — без вторжения с юга, и если бы не постыдная слабость, настигшая его под Эдинбургом при виде орд Хартфорда… Но теперь произошло то, ради чего Арран был готов примириться даже с двоюродным братом кардиналом Битоном: французы все-таки пожаловали в Шотландию. Чувства от прибытия де Лоржа регент испытывал смешанные: с одной стороны, всякий француз был для него врагом потому хотя бы, что означал усиление королевы-матери как соперницы за верховную власть, с другой стороны… теперь, когда Тюдор подтвердил серьезность своих намерений воздавать и мстить, регенту очень пригодились бы и люди, и деньги, и оружие — все, что привез с собой капитан шотландской гвардии короля Франциска. Призванный в Стерлинг, регент вел себя с пришлецами милейше, принял и приветствовал весьма тепло, и с кардиналом пребывал в видимом единодушии, и с Марией де Гиз был крайне предупредителен… но думал тогда он, собственно, об одном: какой превосходный момент для того, чтобы лишить лордов Шотландии любых иллюзий на счет королевы-матери — именно теперь, когда Сословия смотрят на нее, добившуюся наконец французской помощи, как на истинную спасительницу страны. Сразить и сместить ее именно теперь — и для этого ему не требовалось даже смерти, ибо Джеймс Гамильтон не любил нелепого кровопролития. Достаточно было бумаг.

Верно говорят, когда регент обеспокоен — жди беды.

Кардинал и канцлер Дэвид Битон, напротив, пребывал в настроении довольно приподнятом. Французская помощь была в той же мере делом рук его, как и Марии де Гиз, посему он пожинал лавры, прикрывая ими свое постыдное отступление от Эдинбурга прошлой весной. Он достиг успеха в попытках внести согласие между королевой-матерью и Арраном, однако следующим шагом было сменить Аррана на королеву-мать на посту регента. Не то, чтобы кардинал доверял женщинам на престоле — скорей напротив, но с Марией они были давними политическими соратниками, чего никак нельзя было сказать об Арране, невыразимо склонном к двурушничеству. Не нравился кардиналу только сам де Лорж, за своей любезностью скрывавший явную неприязнь — Монтгомери во Франции был близок с Ленноксом, ныне мужем племянницы Генриха Тюдора, Ленноксом, которого Битон завлек в Шотландию, сыграв на глупости и тщеславии Мэтью Стюарта, выставив его против Аррана… и Босуэлла, как выяснилось. И сам Босуэлл сейчас представлял для кардинала серьезную проблему, ибо, неровен час, регент пожелает или, что хуже, сможет использовать эту слабость королевы против нее. С тех пор, как Битону стала ясна природа отношений Хепберна с королевой, кардинал весьма прохладно наблюдал знаки возвышения Босуэлла — возвращенные земли, титулы, деньги… и то, что раздавались они регентом, холодности кардинала не уменьшало. Либо Хепберн, ласкаемый регентом, пойдет у него на поводу и сделает какую-нибудь подлость, на которые он великий мастер, либо Арран попытается свалить его… а падение Босуэлла неминуемо заденет и королеву, особенно, если всплывут какие-нибудь бумаги, которыми, знаете ли, имеют оплошность обмениваться все влюбленные. За королеву и ее осмотрительность Битон был готов ручаться… но все-таки она — женщина, и этим сказано все. Босуэлл дерзок, своеволен, обладает огромной властью и постоянно стремится эту власть приумножить. Босуэлл становится слишком силен, и его нужно убрать — прежде чем он одним своим существованием помешает королеве-матери в ее восхождении к власти, ибо, видит Бог, сама избавиться от него королева не в состоянии.

И сделать это нужно чем быстрей, тем лучше.

Словом, к моменту, когда граф Босуэлл в превосходном расположении духа прибыл из Крайтона ко двору, два сильнейших лица в королевстве сошлись на том, что Патрик Хепберн мешает им – и судьба его была решена.

Двор в Стерлинге опустел в самый неподходящий момент, Сазерленд был у себя, Аргайл отжимал на Бьюте новые атаки полоумного Дональда Ду, от Ситона во времена свар внятного слова не добьешься — потому и взывал к Босуэллу застрявший на беспорядках в Нагорье Хантли, что надо было встречать французов, и встречать кому-либо, знающему толк в придворной игре — с достаточной тонкостью, но непреклонно. Но чего-чего, а тонкости в этот раз от Хепберна ждать не следовало, в приемный зал королевы он вошел, как входит брошенный камень в стоячую воду — скоро, неумолимо, жестко, всколыхнув согласное общество своим появлением, видом, дерзким взором, самим звуком своего имени.

Рука его лежала на рукояти даги за поясом.

– Это, простите, кто? – спросил Жак де Монтгомери, сьер де Лорж, своего коллегу де ла Бросса. – Не тот ли, кого я помню по одной сваре в Шенонсо, и не сказать, что помню с приятностью?

– Он самый, – отвечал французский посол. – Это Босуэлл, один из ближних лордов мадам Марии. Лорд-адмирал Шотландии и хозяин половины шотландского Приграничья.

– Сколько стоит?

– Боюсь, он нам не по карману, де Лорж.

– Неужели до сей поры не куплен Его величеством?

– Он жаждет брака с королевой-матерью, деньги ему не нужны.

– Это ему-то не нужны? – возразил де Лорж, демонстрируя глубокую посвященность короля Франциска в денежные дела строптивого шотландского рейдера. – Он и вполовину пока не погасил свои долги на континенте.

– Судя по тому, на что он тратит средства здесь — на оружие и людей в седле — не погасит еще долго. Но и наших не берет.

– А давно ли предлагали? Что же до брака — не обещал ли графу Ленноксу кардинал Битон тот самый брак, чтоб использовать Леннокса самым постыдным образом?

– Предлагали давно, – подтвердил де ла Бросс, – но с тех пор его запросы только возросли. И поосторожней с ним, друг мой, ведь это холодная тварь, расположенная к мелким пакостям ради самой их природы — просто для удовольствия.

И то, что случилось потом, пошло ровно в подтверждение пророческих слов ла Бросса.

Битон, его сытое округлое тело, облеченное переливающимся алым атласом, вмещающее в себе столько гнева, алчности, страстей, что и не всякому мирянину вместить под силу. Арран — покривившийся богатый боннет над покривившимся слабым ртом, тощие ноги в шелковых чулках, блеклые холодные глаза умницы, стратега, актера. Высокий и сухой де ла Бросс — в темном строгом сукне. И яркий, словно солнечный день, Жак де Монтгомери, изящный кавалер, умелый любезник, тонкие усики на длинном, чисто выбритом лице, маленькие, глубоко посаженные темные глаза — такие бывают у кабанчиков, рвущихся на рожон. Последний смотрел на него со столь странной смесью чувств — настороженности и отвращения — что Патрик Хепберн тепло и широко ему улыбнулся. Но рука – на рукояти даги по-прежнему, куда ж без того.

– Джордж, – спросил Босуэлл двоюродного брата, – расскажи-ка, о чем шла речь, покуда меня не было. Лягушатники выглядят довольно помпезно. У них такой вид, словно они явились сюда через нас взять реванш за Азенкур.

– И за Булонь, которую бесславно сдали Тюдору, – согласился Ситон. – Да нам-то какое дело, лишь бы польза была. Речь вот о чем: сговариваются выйти рейдом, мы и французские гвардейцы, через Западную марку, чтоб приструнить Тюдора немного…

– В том случае, если Хартфорд зайдет к нам через Восточную? Идея недурная, в том смысле, что разорения нам случится вдвое: по Западной марке через французов, которые станут кормиться от наших полей, а по Восточной — от пушек Хартфорда…

– Что ж, ты прав, но регент желает вернуть утраченное уважение сословий, и раны королевы-матери от разрушенного аббатства Холируд еще не остыли.

– Да пусть бы никогда не остынут, Джордж, но к чему через то множить нищету своего народа?

– Что же ты предлагаешь?

– Ждать. Договариваться, лгать, заманивать обещаниями.

– Не всем дан такой легкий язык, как тебе, Патрик.

– Выйти, наконец, Хартфорду навстречу, а не бегать от него по холмам… Битон боится за собственную шкуру, а регент — за свой престиж, но повод ли это, чтоб уклоняться от боя? Арран отправится совместно с французами осаждать Дамбартон, где уже нет Мэтью Стюарта, а сидит только бедняга Роберт, лишенный епископата Кейтнесс, стало быть, это дело непыльное и нехлопотное, сулящее легкую славу, но настоящих трудов он избегает!

Занятый беседой с Ситоном, Патрик Хепберн упустил, с чего начался спор между французами и кардиналом, а сейчас уже Жак де Монтгомери и Дэвид Битон обменивались репликами на повышенных тонах. Но когда прозвучало это имя — Мэтью Стюарт, граф Леннокс — все стало на свои места. Так и есть, Арран потребовал осады Дамбартона, Битон пытался пригнуть де Лоржа, а тот взорвался, едва прозвучало публичное обвинение Леннокса в государственной измене — с требованием конфискации всех владений, и прямо спросил, не для этой ли «государственной измены» и был вызван из безопасной Франции на родину граф Леннокс — прямым призывом конкретно кардинала Битона.

– Леннокс сам говорил мне, – во всеуслышанье объявил де Лорж, – что вы, кардинал, клятвенно обещали ему на родине верховную власть во время малолетства королевы...

А это ведь был отличный случай свести счеты с кардиналом Битоном — за все, и за пренебрежение им также! Босуэлл превосходно помнил, как скуп был кардинал на одобрение в его адрес, несмотря на все знаки внимания графа, и даже пальцем не шевельнул, чтоб уплатить за Далкит, или за Элмонд, или за убеждение Аррана на коронацию.

– Приврал, должно быть, – с раздражающим хладнокровием молвил Патрик прежде, чем кардинал успел что-либо сказать де Лоржу. – Его преосвященство, сколько помню, всегда высказывался в том духе, что графу Ленноксу по уму овец пасти, не людьми владеть.

Это была ложь чудовищная и внезапная.

И даже Арран сей момент воззрился на Хепберна с глубоким изумлением — он, попортивший себе немало желчи со слов кардинала, что Леннокс был бы регентом куда лучшим.

– Вы, стало быть, завлекли графа Леннокса в Шотландию, зная, что ему не быть у власти? – де Лорж заглотнул наживку, и кровь кинулась ему в лицо, придавая дичинку настоящей шотландской породы холеному облику французского придворного.

Битон метнул огненный взор в приграничника:

– Вы, Хепберн, за это ответите!

– Что я такого сказал, канцлер, чего бы не знала вся Шотландия?! Или вы всерьез имели намерение возвести Мэтью Стюарта на престол? Тогда покорнейше прошу меня простить.

Дьявол во плоти, сукин сын, продажная дрянь. Так тонко передернул слухи о том, что именно обещал и обещал ли Битон Ленноксу… Если бы Тюдор осыпал его золотом за то, чтоб он внес разброд в союз шотландского правительства с французами — Хепберн не сделал бы это более точно. Ответь кардинал утвердительно — самолично обвинит себя в государственной измене, в попытке обойти законную наследницу короны; ответь отрицательно — и на него обрушится с обвинениями этот ненормальный де Лорж, который вдруг так к сердцу стал принимать беды болвана Мэтью Стюарта. И граф Арран, тот тоже наблюдал за кардиналом сейчас с такой глубокой иронией в блеклых глазах, что это бесило бы Дэвида Битона еще более, если бы то было возможно.

Удивительна слепота человеческая, думал между тем Патрик Хепберн, глядя на кардинала. Треть лордов Мидлотиана, кто тишком, кто вслух — те, что из протестантов — повторяет «убить Битона», а его преосвященство с редким упорством стремится обрести себе нового врага — в его, Босуэлла, лице. Это он вовремя.

– Стало быть, посулы и обещания ваши с самого начала были обманом?! – Жак де Монтгомери воспользовался минутой общего замешательства. – Ах вы, лживая скотина! Не будь на вас сутаны, я бы сей же час проткнул вас насквозь, как свинью!

И тут раздался смачный звук пощечины — да по холеному лицу Дэвида Битона.

Шотландцы ошеломленно замерли все, да и де ла Бросс с Менажем выглядели так, словно капитан гвардии короля Франциска приложил вместе с кардиналом также и их двоих. Все-таки французский темперамент — немножко чересчур, мелькнуло в голове Белокурого.

Кардинал хватанул воздух ртом, багровея, рука его конвульсивно дернулась и ухватилась за близстоящего Ситона, пытаясь содрать с пояса лорда Джорджа кинжал:

– Твою мать!

Примас Шотландии, будучи оскорблен, выражался как простой скотник.

Босуэлл улыбнулся.

Де Лорж потянул клинок из ножен, но встретил стальной взгляд и широкую грудь Белокурого, который встал между драчунами еще прежде, чем раздался крик королевы-матери:

– Что вы себе позволяете, лорды?!

– А ну, тихо, – очень внятно произнес Патрик Хепберн де Лоржу. – И железо свое уберите, мсье… у нас на каждого галльского петушка найдется по вертелу, коли понадобится.

Заваривший свару, он превосходно смотрелся в роли благородного миротворца.

– Милорд канцлер! – только по тому, что назвала Битона гражданским титулом, не церковным, было видно, в какой ярости пребывает королева-мать, не по медовому ее голосу. – Вынуждена просить вас покинуть двор… для того, чтоб более не случалось на наших глазах ничего, оскорбительного для вашего сана и вашего положения!

– Господа, господа! – вклинился в разговор регент, выжидавший развития событий и получивший немало удовольствия от пощечины кардиналу. – Мы, враги одного врага, станем ли ссориться из-за слухов и сплетен, распускаемых перебежчиком Ленноксом? Де Лорж, друг мой… ваше преосвященство…

Кое-как разошлись без того, чтоб две свиты не сцепились во внутреннем дворе замка Стерлинг. Кардинал, пребывающий от лютого гнева в состоянии, близком к апоплексическому удару, отбыл в Сент-Эндрюс, довольный Арран – в Эдинбург, де Лорж остался при королеве-матери и имел от нее неженской крепости выволочку.

– Ну вот, – обреченно молвил, узнав о том, Хантли, возвратясь с Севера, – умеешь ты, Патрик, устроить все, как надо, что ни говори. Удружил!