Зачем писать исторический роман?

…ибо таковое действие раскрывает мир.

Люк Тёрнер, «Манифест метамодерниста»

Правды не существует, как в общем смысле не существует истории. Человек склонен перепридумывать воспоминания, простодушно лгать в свидетельствах – а история состоит из воспоминаний, свидетельств, событий. Но даже и последние не имеют объективной реальности, поскольку отражаются в глазах очевидцев, каждый из которых всего лишь человек.

Правда человеческой судьбы – в ее хрупкости. Трагизм человеческой доли – в бесконечных и бесплодных попытках эту хрупкость преодолеть. 

А раз истории не существует, то не может быть и конца истории.

Зачем писать именно исторический роман, пусть даже он – авантюрно-исторический? Почему писатели рассказывают чужие жизни, тем самым рассказывая через них свою? Время влечет, как дорога, как путь, как средство проникнуть за ту грань, откуда не возвращался никто. 

Время – дверь, в которую можно войти. 

Другое дело, что не всегда можно выйти…

Ушедшие оставили нам сотни ключей, тысячи свидетельств. Правда, большей частью это артефакты исчезнувшего мира мертвых: руины домов, поврежденные украшения, остатки тканей, порой извлеченные из склепа. Но ничто не привлекает так сильно, как ощущение того, что они в той же степени живые, как мертвые. Смерть отталкивает, завораживает, ужасает, но за ней проступает жизнь. И вот за этим телесным теплом назад в прошлое идут такие, как я, демиурги, в тексте воскрешающие былые имена и лица.

Не осталось портрета, есть стопка писем и три подлинных автографа, есть руины стен и изменившийся ландшафт мест, есть фамильный герб, гербовая печать и эмблема семьи. Много это или мало, чтобы создать человека и влюбиться в него? Есть послужной список: заговорщик, государственный изменник, придворный, политический агент трех королей, любовник королевы, приграничный рейдер. Что из этого правда?  

На самом деле, они ведь такие же, как мы, в основе своей. Многое определяется условиями жизни и многое поменялось: медицина и мода, положение женщины в обществе и взгляды на секс, вера и религия. Но в основе своей эти люди – из того же самого мяса, и кровь их также солона, как солоны слезы. И они умеют смеяться не более грубым штукам, чем наши, и они жертвуют собой во имя долга и семьи, как многие и сегодня. Они одинаково с нами лгут в письмах и любят своих детей – так же, как мы. 

В Хейлсе, родовом гнезде фамилии Хепберн, есть привидения, и это отмечено в специальном культурологическом отчете, хитро запрятанном на сайте Historic Scotland,  больше того, с ними можно договориться.

У меня нет ощущения того, что Патрик Хепберн, третий граф Босуэлл, мертв.

Скорее, напротив.

Они среди нас, они – и есть мы.

Живая история – еще одно средство победить смерть.

Кроме любви, конечно, кроме любви. 

Любое побуждение годится для того, чтобы написать исторический роман, перечислю свои: любопытство; психотерапия; потребность спорить; потребность воскрешать; жадность до лишней жизни; гимнастика ума; обаяние времени/персонажа; и чтобы развлечься, наконец.

Проще всего с последним пунктом – про развлечение понимают все. Начнем же с первого – любопытство. Если вы одарены им не в меру, то станете докапываться до корней вещей и событий, что бы ни случилось, - так оно произошло и со мной. Я люблю знать, как все устроено, я люблю говорить об этом. Кроме того, возможность говорить обуславливает и возможность выговориться, то, за чем люди ходят на сеанс к психотерапевту. Я же для этой цели использую персонажей, могущих звучать на разные голоса, но всегда поющих с авторского, разумеется. Потребность спорить объясняется просто – именно за этим люди пишут фанфики, рассказать, как оно было с любимым героем на самом деле. Моя база для фанфика – история человечества. В некотором роде любой исторический роман – всего лишь фанфик. Я люблю недоумевать над источниками о судьбе героя и предлагать свою трактовку мотивации – через персонажа. В данном случае, в споре рождается не истина, а отдельное видение, еще одна возможность былого, и это разнообразит прошлое, столь же, по сути, нестабильное, как настоящее, как будущее. Истины в последнем приближении не существует, есть только трактовки. Так почему бы не предложить свою? Потребность воскрешать… пожалуй, для меня самый сильный наркотик исторического жанра. Это дает мне иллюзию власти над тем, с чем невозможно, не получится договориться – со смертью. Отсюда же идет и жадность до чужой жизни, - когда невозможно преодолеть страх того, что и твоя собственная завершится. Согласно Вовенаргу, «мысль о смерти вероломна: захваченные ею, мы забываем жить» - так вот вспоминаю я о собственной жизни, пропуская через себя чужие. Гальванический разряд, возникающий от прикосновения к иной судьбе, дает мне головокружение – и импульс двигаться дальше. Гимнастика ума – в этот пункт следует включить такое захватывающее приключение, как исследование, изучение прошлого. Перефразируя Наполеона – человек, который не желает учить свою историю, вскоре будет учить чужую. Но и человек, не желающий знать чужой истории, никогда толком не поймет своей. Написание годного исторического романа требует такой документальной базы, что снабдит вас почвой для размышления о природе человеческой на годы вперед – если, конечно, вы находите в подобном занятии вкус. Обаяние времени/персонажа, выбранных для повествования, может быть двояким – так притягательно положительным, так и завораживающе отталкивающим. Исторический роман предоставляет писателю бездну вариантов маскарада, свободу переживаний себя и беленьким, и черненьким, и в момент подвига, и в час подлости. Огромное, огромное разнообразие возможностей быть собой без особых затрат. А, собственно, что есть не наиболее полная цель жизни, как быть собой?

За тем и живем.