Переводчик все просрал?

Статья написана мною в ковидный март, но актуальности вроде не утратила. Поэтому я решила выложить ее тут.

Я часто слышала слова вроде «Книга на английском хорошая, а перевод говно. Переводчик все испортил», но всегда относилась к таким тезисам скептически. Скажем, Желязны мне нравится в любом переводе, я везде слышу сквозь строк фирменную авторскую иронию. Точно так же Толкин для меня в любом переводе — занудный морализатор, которого до смерти скучно читать.

Но сейчас я импрувлю свой английский и в связи с этим читаю английские книги в оригинале. Обычные книги, неадаптированные. В данный конкретный момент Сару Маас «Королевство шипов и роз». Впечатление о книге неоднозначное, но об этом в другой раз. Важно то, что это была не первая моя книга на английском — до этого я успела прочесть порнушку мжм и один романчик Картланд. И на фоне предыдущих книг я обратила внимание на удивительно хороший язык Маас. Гораздо более богатая лексика, интересные образы. Стало интересно — это эффект связанный с чтением на чужом языке или у нее действительно красивый язык. Поэтому я открыла русский перевод.

Ну что тут скажешь... я была, мягко скажем, разочарована. То, что выглядело чарующе образным в английском на русском показалось плоским и скучным. Как будто даже интонация внутренней речи героини изменилась. Но при этом смысл вроде был передан верно.

Я окончательно заинтересовалась, и попробовала перевести самостоятельно начало. Понятно, что я у мамы переводчик, да и точность очень часто мешает образности, дословная калька с английского на русском часто звучит просто нелепо. Но мне все же кажется, что даже по этому кусочку можно судить, насколько много переводчик добавил отсебятины. Даже в именах. И перемена интонции мне вовсе не почудилась.

Мой перевод

Лес превратился в лабиринт из снега и льда

Я наблюдала за чащей уже час, и уже стало ясно: выбранное на ветках дерева место оказалось неудачным. Порывистый ветер гнал поземку, заметал мои следы, но хоронил вместе с ними любые надежды на добычу.

Голод увел меня дальше, чем я обычно рисковала заходить, но зима это трудное время. Животные прячутся, уходят глубже в леса. Мне остается добивать отстающих и молиться, чтобы так продлилось до весны.

Не продлится.

Я растерла глаза озябшими пальцами, смахнула с ресниц снежные хлопья. В окрестностях не было видно деревьев с обглоданной корой - признака проходивших оленей. Олени останутся в этих краях, пока не кончится кора, затем двинуться севернее, мимо территории волков и, возможно, через земли фейри - Притию, где смертные не осмеливались показываться, если не хотели погибнуть.

Холодная дрожь пробежала по спине от этих мыслей, и я отбросила их, возвращаясь к реальности, к своей цели. Это все, что я могла сделать, все что способна была делать эти годы: думать о выживании в ближайшую неделю, день, час. Сейчас, с таким снегопадом, мне повезет, если увижу хоть что-нибудь в пределах пятнадцати футов. Сдерживая стон от боли в затекших конечностях, я ослабила лук, прежде чем соскользнуть с дерева.

Заледеневший снег захрустел под моими изношенными сапогами. Я скрипнула зубами. Плохая видимость, лишний шум - все обещает еще одну бесплодную охоту.

Осталось всего несколько часов дневного света. Если я не вернусь вскоре, придется искать дорогу домой в темноте и предостережения городских охотников еще были свежи в моей памяти: здесь охотятся стаи гигантских волков. Не говоря уже о слухах о странных людях, замеченных в этих краях: высоких, жутких и смертоносных.

"Что угодно, только не фейри", - умоляли охотники, обращаясь к давно забытым богам, и я тайком молилась вместе с ними. Восемь лет мы жили в нашей деревне, два дня пути от бессмертной границы с Притией. Мы избежали нападения, хотя странствующие торговцы порой приносили истории о далеких пограничных городах, от которых остались только обломки, кости и пепел. Эти сообщения, когда-то настолько редкие, что деревенские старики отмахивались от них, как от слухов, в последние месяцы обсуждались на каждом углу, в рыночные дни.

Я сильно рисковала забираясь так далеко в лес, но мы доели нашу последний кусок хлеба вчера, а остаток сушеного мяса днем раньше. Но я бы предпочла поголодать еще ночь, чем стать добычей волка. Или фейри.

Не то чтобы я была лакомым кусочком. К этому времени я так отощала, что легко могла пересчитать свои ребра. Двигаясь между деревьями настолько проворно и тихо, насколько это было возможно, я протянула руку к ноющему от пустоты животу. Знаю, какие лица будут у сестер, когда я снова вернусь с пустыми руками.

После нескольких минут осторожных поисков я присела за заснеженной ежевикой. Через шипы частично виднелась поляна и небольшой ручей. Несколько отверстий во льду подтверждали - звери бывают здесь. Надеюсь, кто-нибудь придет напиться. Надеюсь.

Я выдохнула через нос, зарыла кончик лука в землю и прислонила лоб к грубому изогнутому дереву. Мы не проживем еще одну неделю без еды. Многие семьи уже начали побираться, в надежде на подаяния от состоятельных горожан. Я воочию убедилась, как недалеко простирается их милосердие.

Заняв более удобную позицию, я успокоила дыхание, всматриваясь и вслушиваясь в лес и ветер. Снег падал и падал, танцевал, кружился, как искрящаяся морская пена, белый, свежий и чистый вопреки коричневому и серому миру. И несмотря на озябшие руки и ноги я ощутила, как неустанная, злая часть моей души успокаивается, вбирая в себя заснеженный лес.

Когда-то это было второй натурой: наслаждаться контрастом молодой травы на черной вспаханной земле, или аметистовой брошью, уложенной в складках изумрудного шелка. Я дышала и мыслила цветом, светом, очертаниями. Порой я позволяла себе помечтать о дне, когда сестры выйдут замуж, и останемся только мы с отцом, и будет достаточно еды, достаточно денег, чтобы купить немного красок и достаточно времени, чтобы нанести их на бумагу, или холст, или стену коттеджа.

Вряд ли это случится в ближайшее время. Возможно, и не случиться вовсе. Все что мне осталось - такие краткие моменты наслаждения отблесками бледного зимнего света на снегу. Я не могла вспомнить, когда в последний раз пыталась заметить что-нибудь прекрасное или интересное.

Украденные часы в дряхлом сарае с Исааком Хейлом не в счет; эти мгновения были голодными, пустыми и в чем-то мучительными, но не прекрасным.

Воющий ветер успокоился и тихо вздохнул. Снег падал лениво, толстыми хлопьями, покрывая деревья - каждый изгиб, каждую впадинку. Гипнотический, смертоносный, нежный прекрасный снег. Скоро я должна буду вернуться на грязную промерзшую дорогу к деревне, вернуться в тесный и плохо протопленный дом. Крохотная часть меня ужаснулась этой мысли.

Оригинальный текст

The forest had become a labyrinth of snow and ice.

I’d been monitoring the parameters of the thicket for an hour, and my vantage point in the crook of a tree branch had turned useless. The gusting wind blew thick flurries to sweep away my tracks, but buried along with them any signs of potential quarry.

Hunger had brought me farther from home than I usually risked, but winter was the hard time. The animals had pulled in, going deeper into the woods than I could follow, leaving me to pick off stragglers one by one, praying they’d last until spring.

They hadn’t.

I wiped my numb fingers over my eyes, brushing away the flakes clinging to my lashes. Here there were no telltale trees stripped of bark to mark the deer’s passing—they hadn’t yet moved on. They would remain until the bark ran out, then travel north past the wolves’ territory and perhaps into the faerie lands of Prythian—where no mortals would dare go, not unless they had a death wish.

A shudder skittered down my spine at the thought, and I shoved it away, focusing on my surroundings, on the task ahead. That was all I could do, all I’d been able to do for years: focus on surviving the week, the day, the hour ahead. And now, with the snow, I’d be lucky to spot anything—especially from my position up in the tree, scarcely able to see fifteen feet ahead. Stifling a groan as my stiff limbs protested at the movement, I unstrung my bow before easing off the tree.

The icy snow crunched under my fraying boots, and I ground my teeth. Low visibility, unnecessary noise—I was well on my way to yet another fruitless hunt.

Only a few hours of daylight remained. If I didn’t leave soon, I’d have to navigate my way home in the dark, and the warnings of the town hunters still rang fresh in my mind: giant wolves were on the prowl, and in numbers. Not to mention whispers of strange folk spotted in the area, tall and eerie and deadly.

Anything but faeries, the hunters had beseeched our long-forgotten gods—and I had secretly prayed alongside them. In the eight years we’d been living in our village, two days’ journey from the immortal border of Prythian, we’d been spared an attack—though traveling peddlers sometimes brought stories of distant border towns left in splinters and bones and ashes. These accounts, once rare enough to be dismissed by the village elders as hearsay, had in recent months become commonplace whisperings on every market day.

I had risked much in coming so far into the forest, but we’d finished our last loaf of bread yesterday, and the remainder of our dried meat the day before. Still, I would have rather spent another night with a hungry belly than found myself satisfying the appetite of a wolf. Or a faerie.

Not that there was much of me to feast on. I’d turned gangly by this time of the year, and could count a good number of my ribs. Moving as nimbly and quietly as I could between the trees, I pushed a hand against my hollow and aching stomach. I knew the expression that would be on my two elder sisters’ faces when I returned to our cottage empty-handed yet again.

After a few minutes of careful searching, I crouched in a cluster of snow-heavy brambles. Through the thorns, I had a half-decent view of a clearing and the small brook flowing through it. A few holes in the ice suggested it was still frequently used. Hopefully something would come by. Hopefully.

I sighed through my nose, digging the tip of my bow into the ground, and leaned my forehead against the crude curve of wood. We wouldn’t last another week without food. And too many families had already started begging for me to hope for handouts from the wealthier townsfolk. I’d witnessed firsthand exactly how far their charity went.

I eased into a more comfortable position and calmed my breathing, straining to listen to the forest over the wind. The snow fell and fell, dancing and curling like sparkling spindrifts, the white fresh and clean against the brown and gray of the world. And despite myself, despite my numb limbs, I quieted that relentless, vicious part of my mind to take in the snow-veiled woods.

Once it had been second nature to savor the contrast of new grass against dark, tilled soil, or an amethyst brooch nestled in folds of emerald silk; once I’d dreamed and breathed and thought in color and light and shape. Sometimes I would even indulge in envisioning a day when my sisters were married and it was only me and Father, with enough food to go around, enough money to buy some paint, and enough time to put those colors and shapes down on paper or canvas or the cottage walls.

Not likely to happen anytime soon—perhaps ever. So I was left with moments like this, admiring the glint of pale winter light on snow. I couldn’t remember the last time I’d done it—bothered to notice anything lovely or interesting.

Stolen hours in a decrepit barn with Isaac Hale didn’t count; those times were hungry and empty and sometimes cruel, but never lovely.

The howling wind calmed into a soft sighing. The snow fell lazily now, in big, fat clumps that gathered along every nook and bump of the trees. Mesmerizing—the lethal, gentle beauty of the snow. I’d soon have to return to the muddy, frozen roads of the village, to the cramped heat of our cottage. Some small, fragmented part of me recoiled at the thought.

Официальный перевод

Лес превратился в лабиринт из снега и льда.

Устроившись на изгибе толстой ветки, я битый час всматривалась в окрестные заросли, и все напрасно. Беспрестанно налетавший ветер кружил снежные вихри, заметал мои следы, а вместе с ними — и следы возможной добычи.

Голод добавил мне смелости, и я отправилась в места, в которые прежде забираться не решалась. Но зима — тяжкое время. Зверье ушло в такие чащи, куда и сейчас я бы ни за что не сунулась. Мне доставались лишь одиночки, по разным причинам отбившиеся от стада. Вот бы они попадались мне до самой весны! Наверное, я плохо молилась. Лес опустел.

У меня озябли пальцы. Я поднесла их ко рту, чтобы немного согреть, заодно смахнула снежинки, прилипшие к ресницам. Сколько ни вглядывалась, я не заметила ни одного дерева с обглоданной корой — верным признаком оленьих стад. Похоже, олени еще не трогались с места. Обычно они обдирали всю кору, а потом устремлялись на север, через волчьи владения, в ту часть Притиании, которая принадлежала фэйри. В те места не сунется даже завзятый храбрец, сохранивший хоть каплю мозгов. У фэйри с людьми разговор один — смерть.

От этой мысли меня прошиб озноб. Я отмахнулась от нее, сосредоточившись на окрестностях и на том, ради чего здесь торчала. Все, чем я занималась последние годы, — выживала сама и помогала выживать семье. Продержаться неделю — это здорово. Нередко я благодарила судьбу за прожитый день. Бывало, что и за прожитый час. При таком снегопаде вперемежку с ветром я бы обрадовалась любой добыче, посчитав ее редкой удачей. Оставаться на дереве было бессмысленно. Я не видела дальше собственного носа, все тонуло в снежной мгле. Ноги одеревенели и не желали двигаться. Стиснув зубы, чтобы не застонать от боли, я вначале сняла и сбросила вниз охотничий лук, затем спрыгнула сама.

Заледенелый снег хрустнул под тяжестью моих истрепанных сапог. Я скрипнула зубами. Дрянная видимость вынуждала меня шуметь больше, чем позволительно охотнику. Скорее всего, сегодня я опять вернусь ни с чем.

Зимние дни коротки. Еще два-три часа — и стемнеет. Если сейчас я не поверну домой, придется возвращаться в темноте. Я хорошо помнила предостережение городских охотников: в наших краях появились громадные волки, рыщущие крупными стаями. А тут еще и участились слухи о странных существах, похожих на людей, — рослых, жутких, смертоносных.

Но уж лучше волки и незнакомцы-великаны, чем фэйри. Наши охотники не ахти какие набожные, но стоило прийти зиме — сразу вспоминали про богов и молились, чтобы те уберегли деревню от набегов фэйри. Я тоже молилась, только втайне. Вот уже восемь лет, как мы жили в этой деревне. От нее — всего два дня пути до границы, за которой начинались земли бессмертных фэйри. Хвала богам, на нашу деревню набегов не было. Странствующие торговцы рассказывали про дальние пограничные города, где после набега фэйри оставались лишь развалины, пепел да кости убитых. Поначалу таких рассказов было немного, и деревенские старики отмахивались от них, называя досужим вымыслом. Но за последние месяцы положение изменилось, и про набеги фэйри шептались едва ли не в каждый базарный день.

Отправляясь в лес, я изрядно рисковала. А что прикажете делать? В доме — хоть шаром покати. Вчера мы доели последний хлеб, позавчера — последний кусок сушеного мяса. Если пораскинуть умом, лучше улечься спать с урчащим от голода пузом, чем самой послужить обедом волку или фэйри.

Правда, на мне особо не попируешь. К зиме я сильно отощала и могла пересчитывать собственные ребра. Двигаясь быстро и, насколько возможно, тихо, я приложила руку к животу, который свело от голода. Мысленно я уже видела вытянутые физиономии двух старших сестер. Если опять вернусь домой с пустыми руками, увижу воочию.

После нескольких минут напряженных поисков я добралась до заснеженных кустов ежевики. Сквозь них просматривалась полянка, где протекал ручеек. Дыры во льду подсказывали: зверье частенько приходит сюда на водопой. Оставалось надеяться, что кто-нибудь пожалует, пока я здесь. Надежда — вечная приманка, особенно для голодного ума.

Я вздохнула, уперла конец лука в снег и привалилась лбом к грубому изогнутому древку. Без еды следующая неделя может оказаться для нас последней. Многие семьи в деревне уже побирались, рассчитывая на подачки богатых горожан. Меня на такие упования не поймаешь. Я собственными глазами видела, как быстро сытым надоедает возиться с голодными и неимущими.

Я встала поудобнее и успокоила дыхание, напрягая слух и стремясь за воем ветра расслышать что-нибудь еще. Снег падал и падал, торопясь укрыть чистым белым покрывалось все, что до недавнего времени оставалось коричневым и серым. Вопреки себе, наперекор озябшим рукам и ногам, я наслаждалась белизной окружающего пространства. Мой утомленный мозг постепенно успокаивался.

Когда-то я могла целыми днями любоваться сочной зеленой травой на фоне темного свежевспаханного поля или восхищаться аметистовой брошью в складках изумрудного шелка. Тогда меня занимали лишь краски, свет, очертания. Я этим жила… Уже потом, оказавшись в деревне, я иногда мечтала о благодатном времени, когда сестры выйдут замуж и мы с отцом останемся вдвоем. Нам и с едой будет попроще, и денег хватит на краски. А главное — хватит времени, чтобы заполнить красками бумагу, холст или голые стены дома.

Эти мечты едва ли осуществятся в ближайшее время. Не исключено, что им вообще не суждено сбыться. И потому мне оставались лишь мгновения вроде нынешнего, когда можно полюбоваться узорами неяркого зимнего света на снегу. Уже и не помню, когда в последний раз я останавливалась, привлеченная чем-то красивым или интересным.

Редкие часы, проведенные в покосившемся сарае с Икасом Хэлом, не в счет. То были голодные, пустые и порою жестокие мгновения без капли прекрасного.

Завывания ветра сменились негромкой песней. Теперь снег падал крупными ленивыми хлопьями, густо покрывал ветви. Его мягкая красота завораживала. Такой нежный и пушистый снег бывал смертельно опасен, но я все равно любовалась им. Мне не хотелось возвращаться по замерзшим глинистым дорогам к скудному теплу нашего дома.