Еще одна жизнь в кармане

Лицом и голосом герой… 

Не моего романа – отвечает Чацкому Софья. Я в отношении своего героя, конечно, именно Софья.

Зачем женщина пишет о мужчине? Сам по себе этот вопрос для меня странен (почему никого никогда не удивляет, что мужчина пишет о женщине? Да хоть бы о хомячке!), но он время от времени возникает. Девяносто процентов мужчин ближнего круга, а также читателей, неизбежно пытаются пристроить героя в любовники писательнице. Я в этом плане чувствую себя, как женский урод – ну нету и Патрика Хепберна, того, который в романе, прототипа, кроме реального Патрика Хепберна (да и этот с большой натяжкой). Скажу больше, только для одного персонажа в романе был выбран в прототипы (чисто поведенческие и по приметам внешности) живой человек среди моих знакомых – и нет, это не Босуэлл. 

Почему женщина не пишет о женщине? Вы, наверное, жили в то время! Это, наверное, портрет мужчины вашей мечты! Вы, наверное, в прошлой жизни были его женой! И так далее. Зачем, как спросил меня один англичанин, расскажите мне, зачем современной русской женщине писать про шотландца, который умер пятьсот лет назад?

Даже если отбросить чисто прагматический момент в выборе пола персонажа – в шестнадцатом веке общество отводило даже знатной женщине весьма скромную роль, ограниченную детьми, домом, религией, а мне был нужен герой неутомимо, неугасимо деятельный – есть куда более сильный наркотик, чем возможность эротических фантазий о персонаже, и вот он-то и держит меня в полоне. Возможность воскрешать. Нет, я не была в прошлой жизни его женой. Все куда хуже, госпожа Бовари – это я. 

Для Одина, бога обманщиков и поэтов, мертвых нет. Если я с чем сражаюсь каждым своим словом, так это со смертью.  Есть невыразимая, болезненная зависимость от ощущения воскресения не персонажа, но человека.Вот он был, его не стало, и вот я запустила этот процесс вспять. Копаясь в летописях и исторических книгах, дешифруя прошлое, обжигаешься о чужие судьбы, приуменьшая тем самым боль собственных ожогов. Ему – новую жизнь, мне – возможность забыться. Хотя нет… мне – его новую жизнь, всё мне одной. Но и забавно понимать, что он через меня получил второй шанс вернуться. 

Цитату из Донна обычно приводят неполно, а она ведь прекрасна и точна:

«Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе».
Историческая проза дает мне то самое редкое чувство единства со всем человечеством, причем, не изуродованное временными рамками. Исторический романист есть примерно везде и всегда – в каждом, чья смерть его умаляет, чья жизнь будоражит кровь. И если смоет край мыса, у меня есть средство поднять землю из морской волны – даже если колокол станет звонить по мне. 

Создавать или оживлять – чего требует ваш инстинкт демиурга? Как я могу отдать человека небытию, если он уже был? И разве сравнится с этим ощущением живого нерва придуманный персонаж? С героем фентези проще – он весь твой с потрохами, а герой исторического романа уже прожил свою жизнь так, как тебе, возможно, и не понравится, но ты должна влезть в его шкуру, понять, дать мотивацию абсолютно немотивируемым действиям. Что вдвойне сложней с учетом того, что подлинной мотивации персонажа ты никогда не узнаешь. У героя исторической прозы, у подлинно существовавшего человека уже есть характер – и с ним приходится считаться. 

Нет, я не хотела бы встретиться в реальной жизни с героями моих книг. Но бесконечно любопытно их препарировать.  

Есть моменты, которые я объективно уже не прочувствую, не проживу. Острота чувствительности и эмоциональная жадность во мне от природы выкручены на максимум – мне нужно понять, как все устроено. Мне хотелось прожить максимально противоположную моей и главным образом мужскую жизнь. На момент встречи с подходящим персонажем мои степени свободы объективно были крайне ограниченны – и я избрала нетривиальный путь расширения границ. Моей свободой стал третий граф Босуэлл, - свободой и безусловной любовью к жизни.