Просто про оборотней...

Чогер спал плохо. Всю ночь то баюкал больную руку, то укутывал девочку своим одеялом, жарким от согревшегося, наконец, в натопленной избе тела. Проверял, дышит ли его находка. А когда убедился, что кожа ребёнка потеплела, то забылся. Уснул, как провалился. И уже под утро ему приснился сон, некогда бывший верным спутником ночи, а потом отпустивший и со временем почти забывшийся.

Он на пристани. Снова голый. Дует теплый, тревожный ветер, какой случается только в день летнего луностояния. Рядом с ним, на краю причала — такие же четырнадцатилетние мальчики и девочки. Все прикрывают наготу руками, трясутся от страха. И Чогер трясется, но еще он косится на Рею, совершенно сраженный ее развевающимися на ветру волосами, голыми плечами и белыми бедрами. Рэя прекрасна, Чогер давно влюблен. Именно поэтому ему страшно меньше, чем другим. До полуночи всего пять минут. Но они длятся вечность. Есть время рассмотреть Рэю.

Чогер уверен, что его минует, вот просто уверен и все. Он боится за Рэю.

Минуты идут. Там, за белой линией мела, за спинами голых детей — взрослые. Он затылком слышит их напряжение, молитвы. Слишком тихо, только шелест воды о прибрежные камни. Да порой кто-нибудь из ребят глухо всхлипнет или хохотнёт от страха.

Чогер видит луну. Ту самую, что так любит дразнить людей. Луна замерла в звездном небе, тоже считает минуты, ждет.

И потом происходит это. Первый крик. Первый всплеск.

Перекидываться с непривычки страшно и больно. Особенно когда надеешься, что с тобой этого не произойдет. Не с тобой. Уж точно нет.

Тело Чогера резко сломалось, внутренности заполыхали огнем. Зацарапалась острой чешуей, вывернулась лезвиями наружу новая кожа. На миг отпустило, но тут же заломило позвоночник. Чогер увидел, как ноги липнут друг к другу, срастаются, а каменная пристань приближается к лицу. В глазах помутнело, голова треснула обо что-то твердое и когда он сумел моргнуть, мир стал совсем другим — широким, словно он мог видеть спиной, тусклым, словно на лунную пристань напал туман. И враждебным. Отныне мир будет для мальчика таким.

Он катился по камням, как скользкое мыло, имея отчаянное желание ухватиться, остановить падение. Но рук не было и не было ног. Его спеленали, пленили. Вздохнуть не удавалось. Он кричал молча. Скулил, звал на помощь. Тишина внутри, тишина снаружи, ни звука. Ни одного. Даже всплеска.

Сильная волна подкинула на поверхность и сразу проглотила упавшее тело. Надо было замереть и начать работать ногами. Хвостом. Набрать в жабры воды. Так учили старшие. Чтоб они все провалились!

И Чогер замер. Потом открыл жабры, качнул хвостом, и на удивление легко поплыл прочь от пристани, сразу — в глубокие воды. Прочь от позора, от семьи, от Рэи, которая (он видел из воды ее силуэт) осталась стоять на пристани, среди немногих счастливчиков.

Чогеру снилась мутная вода, зубастые рыбы, цепкие водоросли, опасные животы рыбацких шхун, снился первый восход солнца, увиденный через толщу морской воды.

Снова и снова он переживал миг, когда судьба не выбрала его фаворитом, и когда он сам, еще совсем ребенок, выбрал из оставшихся вариантов — свой.

Чогер не вернулся. На исходе луностояния серные ведьмы собрали восемнадцать перекинувшихся обратно испуганных ребят и увезли с собой. Двоих не досчитались. Обычное, в общем-то, дело. Море, есть море.

Он проснулся от того, что хлопнула дверь. С минуту не мог прийти в себя после ужасного сна, пялился в мутное окно. Утренний туман серой простыней отгородил лес. Черные облезлые ели, длиннющие, как мачты заморских судов, да пару бугристых корявых берез во дворе — дальше все — молоко и морок.

Чогер бездумно разглядывал стол перед окном, красную скатерть в белую клетку. На ней — брошенные кровавые повязки, крынка с водой. Захотелось пить. Чогер пошевелился и рука сразу заболела, как ждала. От ноющей боли очнулся, вспомнил про вчерашние события и резко сел на кровати.

Девочки не было. Рядом лежал пустой скомканный штормовик. Значит ушла. Чегер выругался, вскинулся с постели, как молодой, прижался носом к окну и сразу успокоился.

Девочка стояла возле сарая, оглядывалась. В рубахе и огромных валенках Чогера — что нашла у порога, то и нацепила.

«Вот ведь дуреха! — подумал Чогер. — Тут бы и присела. Экая воспитанная. Надо же.»

Он налил себе воды, разом осушил целую кружку и только тогда вышел босиком во двор.

— Туалета нет, иди за елки. Иди скорее, замерзнешь!

Девочка обернулась, кивнула, послушно пошла за елки, тяжело передвигая огромные валенки тоненькими, словно палочки, ножками. Рубаха немного топорщилась на спине — не знать — можно подумать — просто горбатый ребенок. Желтые, как осенняя пожухлая трава, волосы спутанно липли к худеньким плечикам.

Сердце Чогера сжалось. Вернулись давний гнев, старая глухая обида, которые, как ему казалось, он давно изжил, потушил и выбросил. Видимо, нет. Видимо, не изжил. Просто спрятал.

Он сам прошлепал босиком за дом, справил нужду, а затем приволок в избу дрова и принялся здоровой рукой укладывать поленья в печку. Надо было выпить чаю. Или даже кофе. Оставалось еще пару щепоток.

Девочка долго не возвращалась, Чогер не выдержал, отправился искать. Она застряла в грязи на полпути в избу, прислонилась к мокрой березе, держалась за ствол, чтобы не упасть.

«Враг моего врага, — подумал Чогер. — А с виду — тощая птичка»

Он пересек двор, поднял ребенка на руки, валенки соскользнули с худеньких ножек, остались в грязи.

- Ты голодна, — сказал он тихо, чтоб не испугать. — Сейчас будем пить чай. С сухарями.

— Вы меня не убьете? — голос оказался неожиданно взрослым, низким и... спокойным. Чогер безошибочно узнал ненавистное ему, до дрожи, до ярости, до разбитых о береговые камни кулаков — смирение.

— Зачем это еще? Я не ем маленьких тощих девочек. Я даже зайцев редко ем. Только рыбу.

— Я тоже люблю рыбу.

— Вот и хорошо. Значит, договоримся.

От нее пахло морем и немного сырым чужим домом. Чогер подумал, что надо бы и впрямь дать ей рыбьего жиру. Ливана держала в погребе банку, на крайний случай, от болезней и истощения...

* эпизод из Берега Птицелова... 

(Просто так выложила. Я здесь, работаю, только медленно и слегка растерянно...)