Настоящее время - это не только ценный мех
Автор: Сергей ЧеКак-то так получилось, что худ.литу. написанному в настоящем времени навязывают всякие ограничения.
Мол, это только для действия, стрельбы, драки, динамики или на худой конец для "розового сайта", где девачки любят описывать в настоящем времени свою любовь-морковь, в основном физическую. Никаких описаний или раздумий главного героя о смысле жизни или о том, где взять еду и патроны, в настоящем времени описывать нельзя.
Откуда растут ноги у этого мнения понятно. От читателей ("народ не тот" (с). Сотни раз слышал - "открою книгу, вижу "настоящее время" (НВ), закрою книгу". "Текст в НВ - всегда рваный, постоянно спотыкаешься". "Текст в НВ может быть только от первого лица, я иду, я стреляю. От третьего он выглядит идиотизмом. Он идет, он стреляет. Ты что, автор, прямой репортаж ведешь?"
Однако, если посмотреть на корифеев стиля, сразу становится ясно, что корифеям никакие ограничения в голову не забредали. Действия, описания, размышления. Писали как бог на душу положит. Так положит - будет тебе настоящее время. Положит по другому -- будет прошедшее. Причем сразу же, в пределах одного абзаца.
Ну вот, например:
Вечерние сумерки. Крупный мокрый снег лениво кружится около только что зажженных фонарей и тонким мягким пластом ложится на крыши, лошадиные спины, плечи, шапки. Извозчик Иона Потапов весь бел, как привидение. Он согнулся, насколько только возможно согнуться живому телу, сидит на козлах и не шевельнется. Упади на него целый сугроб, то и тогда бы, кажется, он не нашел нужным стряхивать с себя снег... Его лошаденка тоже бела и неподвижна. Своею неподвижностью, угловатостью форм и палкообразной прямизною ног она даже вблизи похожа на копеечную пряничную лошадку. Она, по всей вероятности, погружена в мысль. Кого оторвали от плуга, от привычных серых картин и бросили сюда в этот омут, полный чудовищных огней, неугомонного треска и бегущих людей, тому нельзя не думать...
Иона и его лошаденка не двигаются с места уже давно. Выехали они со двора еще до обеда, а почина всё нет и нет. Но вот на город спускается вечерняя мгла. Бледность фонарных огней уступает свое место живой краске, и уличная суматоха становится шумнее
Или вот еще, с цветочками:
А вокруг нас расстилается цветущий луг. Колышутся нежные метелки трав, порхают капустницы, они плывут в мягком, теплом воздухе позднего лета; мы читаем письма и газеты и курим, мы снимаем фуражки и кладем их рядом с собой, ветер играет нашими волосами, он играет нашими словами и мыслями.
Три будки стоят среди пламенно-красных цветов полевого мака…
Мы кладем на колени крышку от бочки с маргарином. На ней удобно играть в скат. Кропп прихватил с собой карты. Каждый кон ската чередуется с партией в рамс. За такой игрой можно просидеть целую вечность.
От бараков к нам долетают звуки гармоники. Порой мы кладем карты и смотрим друг на друга. Тогда кто-нибудь говорит: «Эх, ребята…» или: «А ведь еще немного, и нам всем была бы крышка…» — и мы на минуту умолкаем. Мы отдаемся властному, загнанному внутрь чувству, каждый из нас ощущает его присутствие, слова тут не нужны. Как легко могло бы случиться, что сегодня нам уже не пришлось бы сидеть в этих кабинах, — ведь мы, черт побери, были на волосок от этого. И поэтому все вокруг воспринимается так остро и заново — алые маки и сытная еда, сигареты и летний ветерок.
Разве плохо?