Про собак тоже есть. Я люблю про собак.

Длинный летний день клонился к закату. От пади до деревни охотники доберутся уже в лесных сумерках. Что с того, что над деревней и полями вдоль дороги ещё долго будет угасать закат и светлое небо с полной луной простоит почти полночи? В летнем лесу всегда темно и шумно от широких разлапистых крон. А уж ночью и подавно.

Середина поляны ещё была залита неярким солнцем, но светлое пятно заметно уменьшилось. Следовало торопиться, снова проверить и зачистить поляну и кустарник, обиходить коней, приласкать собак, похвалить за работу. От них этой ночью  зависит жизнь. Восстановить линию обороны… и побыстрей, потому что ночью он не рискнёт делать брату перевязку. И где взять на всё это сил теперь, когда внутри только липкая вязкая беспомощность? Всё ли так, смог ли он обмануть, смог ли он доказать свою честность? Выиграл ли он время или всю жизнь? Кто вернётся сюда ночью? Друг или палач?

«Всё-про-всё заняло около часа», — подумал Тор и вздохнул, поднимаясь с колен. Точнее, поднимаясь на колени и точно так же, на коленях, делая шаг к брату. Все это время, разговаривая с егерем, охотниками, отстреливая нападавших, ожидая, когда егеря   уйдут, он следил за травинкой, едва колеблемой дыханием брата, и не заметил, как затекли ноги. Он дышал. По-настоящему только это и имело значение.

***

Время поджимало, в их темном углу уже было очень плохо видно, и сперва следовало заняться перевязками, тем более пока руки ещё чистые. Подтянув поближе лекарскую сумку, откупорил фляжку, намочил платок.

Всё было хреново, всё было очень хреново, потому что совсем не осталось проверенного алкоголя, не было чистой воды, а между ним и речушкой лежала грязная, очень грязная, полная перепаханной крови и трупной жижи поляна. Не находишься. Он вздохнул и снова смочил брату пересохший рот. Промассировал лицо, поправил повязку. Занялся правой рукой. Отек усилился, а пробитая рана и не думала затягиваться, только еще сильнее вывернула наружу белёсые края. Крови не было, видимо запеклась внутри раневого канала, а может, сердце просто не справлялось. Но и сильно хуже не стало: воспаления не было, и мертвечиной от раны не пахло.

Мягко промассировал руку, стараясь отогнать лимфу к плечу. Вроде получилось, но стоило вернуть руку на плащ, как она на глазах начала заливаться снова. Положил её чуть посвободнее и повыше, посгибал пальцы и локоть. Вздохнув, промассировал сломанную руку, насколько это было возможно, чтобы дать хоть немного крови пальцам. Тут всё выглядело страшнее, чем раньше. Подумал и немного ослабил повязку на рёбрах, но дыхание и сердцебиение сильнее не стало. Он грустно улыбнулся: с таким дыханием ребра и не шевелятся вообще… хоть совсем не бинтуй… А надо.

Осторожно просунул под торс руку, приподнял буквально на палец, второй начал массировать ключицы, грудные пластины, верхнюю часть живота, заодно осторожно ощупывая. На коже отпечатались рубцы от ткани, и снизу она была ощутимо отёчная и синюшная: начала скапливаться и застаиваться кровь. Спохватился, что так повредит позвоночник, а живот трогать вообще нельзя, хоть десять раз риск пролежня… осторожно прощупал плащ, убирая малейшие соринки.

Привычные дела успокаивали. Он делал тысячу раз до этого повторявшиеся движения. Сколько выходил лежачих? И это давало надежду, что обойдётся и на этот раз. А глубоко внутри выл и бросался на стенки испуганный маленький зверёк, острыми коготками царапал изнутри сердце. Потому что у него выживал лишь каждый второй тяжелый. А таких тяжелых, как сейчас, не было никогда.

…промассировал грудь и спину, вернул повязку на место, немного ослабив. Ноги решил не смотреть: пока нет смысла. Обескровленные стопы и набухающие  черной кровью повязки на голенях говорили сами за себя. Раз кровь идет, значит, гноя точно нет. Да и пожалуй, с его обезвоживанием и сердцебиением убрать часть черной крови и не повредит?... а то ведь уже на трупные пятна похоже… Он вздрогнул. Оставалось самое страшное.

Откинул с поясницы холст, снял верхнюю повязку и прикусил губу. С того момента, как он обрабатывал рану, прошло несколько часов. Края оставались таким же, как раньше,  не сошлись и не схватились кровяным сгустком. Мышцы не реагировали, раневая поверхность тоже, и только набухший тампон тихонько сочился алой сукровицей. «Ну хотя бы алая, и запаха гниения нет», — попытался он успокоить себя, добавляя на края мазь.

О том, что эта пугающая неподвижность может быть связана со сломанной спиной и тогда останется полным параличом, он старался не думать, как и о страшном ударе в область виска и скулы.

Пока брат дышит, он будет делать все, что может, пытаясь вернуть всё, что возможно.

***

Пришло время заниматься ногами гнедого, собаками, лагерем и всеми теми вещами, которые делать не было ни сил, ни желания. К тому времени, когда прочно опустились сумерки, он уже определился с наименее грязной дорогой к речушке, перелил полностью остывшее содержимое котелка в оставленные егерями бурдючок и две фляжки, вскипятил воды и погасил маленький костерок. 

Больше всего его беспокоили ластящиеся к нему собаки, грязные с ног до головы, и стоящий в воздухе запах гари вперемешку с запахом дерьма. Они не перебивали запах разложения, и вряд ли реально было убрать вонь в ближайшее время. Спасало лишь то, что ветер по-прежнему дул из просеки, а мухи почти исчезли, преследуя караван. Тор знал, что егерь забьет и вспорет последнюю из калечных лошадей в паре миль отсюда, отманивая от него мух и хищников.

Работая, он постоянно прислушивался, то и дело отправляя собак на разведку, но в окрестностях всё было чисто. Наконец, он закончил хозяйственные дела, велел собакам обойти окрестности ещё раз и поставил примитивные ловушки, которые было бы легко и просто насторожить и перезарядить в темноте. Проверил оружие и подумал, что если он сейчас опять задремлет, то наверняка через пару минут его опять разбудят стуком копыт, а ещё вероятнее проснуться от страха, что брат перестал дышать.

Он действительно всё время подходил посмотреть на него, послушать и напоить, и охранявший раненого  старый кобель, один из двоих, пришедший на поляну вместе с Тором и поэтому не такой уж и грязный, так как весь день чинно сидел на травке в засаде, смотрел на него печальными, всё понимающими глазами.

Собственный пёс брата на Тора не смотрел. Едва отвязанный, он бросился не к воде, а к телу хозяина, и с тех пор не отходил. Он попил, когда Тор принёс ему воды, но от еды отказался, и смотрел только на хозяина  или руки Тора, делавшего перевязку. Смотрел, чуть приподняв губы и обнажив клыки, готовый броситься при первом же стоне. Теперь он снова смотрел только на хозяина. Как охранник лагеря он был бесполезен. Но как последняя линия обороны он был бесценен. Дождавшись разрешения, пёс улегся на плащ, прижавшись к левому боку хозяина, и застыл.

***

В какой-то момент снова навалились усталость и отупение, и Тор отправился к реке — искупаться, смыть с себя всю эту гарь и грязь длинного дня и хоть немного освежиться. По его расчетам, до возвращения егеря оставалось около часа, и гарантий, что встреча будет дружеской, он не имел. На самом деле, эта неопределенность тоже выматывала, и тем сильнее, что у него очень давно не было такого состояния.

Попытался понять, что с ним происходит, но осознавал лишь, что испытывает сейчас чувство одиночества и беззащитности, потому что почти остался один, совсем один. От полного одиночества его отделяла лишь тоненькая травинка, все еще шевелившаяся около лица брата. Если брат умрет, он сам навсегда останется половинкой, беспомощным и беззащитным калекой.

Быстро, но насколько возможно тщательно вымывшись, он вернулся к брату, напоил  и лег, обняв его неподвижное тело, грея с правой стороны, как с левой грел старый пёс. Второй сторожевой подумал и тоже лёг на плащ в ногах, по извечной собачьей привычке примостившись в колыбели между голеней  и немного раздвинув их своим корпусом. Под его весом плащ натянулся, провис и туго прижал ноги и поясницу к земле. Тор хотел было согнать пса, но передумал. Собаке видней. Нужно было хоть немного поспать, но ещё важнее было лежать рядом и греть. Потому что они — все четверо — единое целое.

Через несколько минут — по крайней мере, ему так показалось, — его разбудило тихое предупреждающее ворчание собак, а ещё через какое-то время донёсся приглушённый стук копыт. Он встал, влил в полуоткрытый рот  брата немного отвара, затем с головой накрыл плащом и воткнул вокруг десяток  заранее срубленных веток кустарника. Теперь лежащего человека и затаившегося рядом пса, как и окружающие их полукругом со стороны поляны невысокие острые колья, совсем не было видно в темноте. Егерю, если все было нормально, уже давно пора было бы вернуться. Тор предупредил собак и жеребцов о готовности, и, велев ждать, перешёл со своим старым лохматым  адъютантом на первый оборонительный рубеж.