Арктический дневник. Сила утки

Сила утки

Наша рабочая локация — крутой восточный склон, переходящий в плоский каменистый широкий уступ вблизи берега. Трудимся мы совсем неподалеку от станции, но уже известных вам мер предосторожности это не отменяет. Осмотрительность, фальшфейеры, непременный дозорный на крыше с биноклем и рацией. Проплывающие иногда мимо моржи и белухи с недоумением косятся на нас:

«А это еще кто такие?»

Каждое утро, огибая здание станции, мы проходим мимо утки, сидящей на гнезде. Ну и местечко она себе выбрала! На самом краю склона, посреди валяющихся на земле кабелей и проводов. Хорошо хоть током не шарахнуло, бедняжку. 

Наша каждодневная тропа — в каких-то двух-трех шагах от самоотверженной наседки, но она не шевелится. Вокруг свистит ветрище, поднимая мелкий сор в воздух, а птица сидит сиднем, не шелохнется. И ведь не маскируется, не застывает нарочно перед любопытными двуногими великанами, нет! Даже когда украдкой глядишь на нее из кают-компании — утка неподвижна, как неживая. Словно пристроили под окнами искусно выполненное подсадное чучелко охотничьей приманки для пролетающей мимо стаи. Только одно и выдает будущую мамашу — когда меняется ветер, она поворачивается к нему задом.

Мусора хватает. 

Привычных мне бочек почти нет. Прошлые экспедиции, которых здесь с 2011 года состоялось немало, вывозили бочки сотнями. Нам досталась, в основном, «бытовуха»: проржавевшие консервные банки, посуда, обручи от деревянных бочек, строительный мусор, пластинки, техника, детали, инструменты. Много мусора, который можно было бы сжечь: древней мебели, дсп, двп, тряпок. Однако мы находимся на территории национального парка, где разводить открытый огонь нельзя, и потому условное «дерево» вместе со всем собранным распихиваем по бэгам. 

Среди камней под ногами вижу коричневую, колышущуюся на ветру массу. «Синтепон какой-то вылез из дивана?» — наклоняюсь, чтобы ухватить, и вдруг понимаю, что передо мной пух. Торчат во все стороны махонькие перышки. 

На острове Хейса активно гнездятся гаги, насколько мне известно. Скидываю перчатку, провожу по пушистому облачку. Словно ласковую мурлыку погладил. Гагачий пух в прежние времена ценился очень высоко; у поморов он был одним из ходовых товаров, его целенаправленно собирали, карабкаясь на крутые скалы. Потом собранный пух долго и муторно перебирали, избавляя от веточек и песка, — но прибыль покрывала все издержки.

Однако передо мной все же утиный пух. Так мне думается. Невольно вспоминаю про нашу наседку наверху. Задумываюсь: утка жертвует своим пухом, частью себя, собственного тела, выстилая гнездо — всё ради потомства. 

А чем готовы поступиться мы, из чего выстроено наше общечеловеческое гнездо? 

Из бесконечного раздора и столь же бесконечного вранья; из ложной заботы о природе, оборачивающейся вырубленными лесами и изуродованной землей, изрезанной охочими до кремнезёма ковшами машин; из мусорных пятен в океане, превышающими своими размерами иные острова.

Что мы оставляем потомству?

Смердящие горы мусора, что мы успели наплодить за свою жизнь, и напускную бодрость о якобы правильно прожитых годах. Наша гонка к всеобщей планетарной гибели столь азартна, что прыжок в пропасть кажется неизбежным.

Терпеливые наследуют землю, сказано в Писании. А какую землю наследуем мы - нетерпеливые и нетерпимые, жадные до лёгкой жизни и свихнувшиеся на ценностях эпохи потребления?

Переполненный тяжелыми размышлениями, возвращаюсь на станцию. Меня провожает глянцевитый блеск коричневых глазков-бусинок упрямой утки.