Либо охотник, либо дичь (строго 18+)

нассал на пачки денег и убежал, смеясь и подпрыгивая.

Примерный отец семейства, сидя за обеденным столом с женой и детьми, внезапно за считанные секунды отрастил бороду, заговорил чужим голосом на чужом языке, А когда его не поняли, озлобился, отрезал голову жене, изнасиловал детей, связал их и поджег дом.

Это был звездный час каждого из тысяч освобожденных опусами маньяков. Столетиями они сидели в тесных ловушках и строили планы, что будут делать, если окажутся на свободе. Теперь эти планы претворялись в жизнь.

Большинство из серийных убийц были одиночками и сперва ходили по улицам, выискивая таких же одиноких жертв. Но вскоре до многих дошло, что если сбиться в банды, дела пойдут веселее. Тем более количество зашкаливало. За каждым поворотом, в каждом дворе бродил маньяк. Найти себе подобного с примерно похожими интересами не составляло труда

Ближе к ночи сформировались сотни банд, которые расползлись по городу и стали вламываться в дома и квартиры в поисках девочек в белых колготках, мальчиков в коротких штанишках и всего того, ради чего они объединились. Впрочем, значительная часть маньячьих группировок не заморачивалась фетишами, а насиловала и убивала всех подряд.

Город превратился в филиал ада, заполненный изуродованными трупами. Они лежали на улицах, на площадях и тротуарах, в домах, машинах, ресторанах и магазинах.

Одна из банд захватила школьный автобус с пятиклассницами, отвезла на главную площадь города, остановила перед мэрией и теперь напоказ насиловала и резала, заливая окна кровью. Время от времени дверь автобуса открывалась и наружу выбрасывалась очередная отрезанная детская голова. На окнах мелькали блики от разведенного в проходе между креслами костра. Над площадью плыл сладковатый запах жареного мяса. Все это происходило в жуткой, давящей тишине.

— Почему они не кричат? — повторяла журналистка местного канала, стоя на ступенях мэрии. — Почему не кричат?

— Потому что рты заклеены, — буркнул ее оператор, продолжая снимать. — Ты мне лучше скажи, зачем мы все это снимаем. И где полиция?

— Не знаю... Не знаю... Давай подойдем ближе. Там ракурс лучше.

— Ты совсем психованная? Там чьих-то детей трахают и жрут, а ты о ракурсе думаешь?

— В любой ситуации надо оставаться профессионалом, — тонким голоском повторила она чью-то чужую фразу.

— Вот кобыла тупая, — прошептал оператор, но все же потащился за ее круглой, обтянутой джинсами задницей через пустую площадь.

Автобус приближается. Уже видны мелькающие в полутьме тени. И слышно натужное многоголосое мычание. Журналистка покрывается холодным потом, когда вспоминает, где слышала такое же. На бойне, когда туда привели молоденьких откормленных телочек.

В одном из окон, еще не залитом кровью, мелькает испуганное детское личико с заклеенным ртом.

Она быстро оборачивается.

— Ты видел?! Снял?!

Оператор лежит далеко позади в луже крови.

Совсем рядом высится худой, изможденный старик с беспросветно черными глазами.

— Конечно, видел, — говорит он. — Но не снял. А надо было? Могу вернуться, взять у твоего приятеля камеру. Что ты хочешь снять? Убой? Разделку туш? Приготовление? Или может снимем целый репортаж о нашем мобильном мясокомбинате? Думаю, таких скоро будет много. Надо себя рекламировать.

— Кто вы? — выдавила она.

— Я? Дегустатор и оценщик. Дегустирую разные сорта мяса и сортирую их по уровню качества. Знаете, какой мой главный навык? Я классифицирую мясо по внешнему виду живого скота. Мало кто так умеет. Вот и сейчас, я сразу же рассадил стадо по категориям. Тощее класса С в начало автобуса. Средней упитанности класса В — в середину. И премиальный класс А — в самом конце. Разделку С класса мы уже закончили. Сейчас заканчиваем средних. Впереди прекрасные экземпляры. Не слишком жирные, сочные. У одной наверняка будет категория «супер», по крайней мере на вырезке с поясницы и верхней части бедер. Хотите попробовать?

Старик с глазами цвета ночи замолчал, ожидая ответа.

— Что?.. — пролепетала она, ничего не соображая.

Старик вздохнул.

— Милая моя. Давайте я вам кое-что объясню. Я сегодня наелся впервые за сто лет заключения. Поэтому добр и благостно расположен. И предлагаю вам стать одной из нас. Такое предложение бывает раз в жизни. Не упустите его. Может сейчас вам кажется это дикостью, но поверьте. Так устроен мир. Вы либо охотник, либо дичь. Либо едок, либо еда. Третьего не дано. Вам выбирать. Попробуйте, — в его руке вдруг оказался кусок жареного, истекающего жиром мяса. — Оно вам точно понравится.

Старик ощерился, показав здоровые белые зубы.

Журналистка вгляделась и побелела.

На золотистой прожаренной корочке явственно проступала цветная детская татушка. Смеющаяся феечка с расправленными крыльями.

Точь-в-точь такая же, какая была на бедре ее десятилетней дочери.

Мир почернел.

Ноги подкосились.

Старик едва успел подхватить ее под руки.

— Ну что вы какая впечатлительная. Это всего лишь бедро средней жирности. Давайте откроем ротик и скажем ам-ам...

Он сунул кусок ей под нос.

— Нет, — прошептала она, стараясь не дышать и не смотреть вперед, где среди десятка светловолосых и темноволосых отрезанных голов горели рыжие косички. — Нет. Нет.

— Уверены? — старик вздохнул. — Нет, так нет.

Острая боль резанула низ живота.

Старик провернул лезвие ножа, воткнул глубже в ее промежность. И медленно повел вверх, легко вспарывая джинсы, кожу, живот. Остановился только вскрыв брюхо до солнечного сплетения.

Она молча опустилась на колени, пытаясь сдержать вываливающиеся внутренности.

— Какие же вы все-таки тупые, — с сожалением произнес старик. — Предпочтете скорее умереть, чем сменить амплуа.

Он взял ее за волосы и деловито отрезал голову. Отпихнул в сторону тело. Подошел к автобусу. Забрался в открывшуюся дверь, к огненным сполохам, паническому мычанию и запахам жареного.

— Голову-то зачем притащил? — встретил его голос из темноты.

Старик недоуменно посмотрел на голову в своей руке.

— Ах да. Совсем памяти не осталось. Забываюсь.

Он повернулся и выкинул голову журналистки в кучу других голов.