Биохимия

" Мальчик встретил девочку. Завязались отношения – впрыск эндорфинов в кровь, пашет биохимия – генерируется счастье.

Далее, распространенные варианты развязки этой обычной жизненной истории:

1) Отношения, спустя какое-то время, зашли в тупик – обоим стало скучно, почти перестали вырабатываться эндорфины, разбежались ребятишки.

Каков итог? У обоих остались воспоминания, хорошие и плохие, но и те, и другие вспоминаются спокойно – ну было и было.

2) Девочка бросила мальчика (можно поменять их местами..ибо не суть), при этом девочке уже стало скучно, а мальчик все еще влюблен.

Далее про мальчика: потерян источник эндорфина, который подсознанием мальчика интерпретируется как неиссякший. Обыдно да? Но я не об этом: больно, сцуко, аж жуть – как лев обезвожженный к водопою пришел, нагнулся к луже, а ее, изверги-юнаты стеклянным куполом накрыли. Вроде вот она - водичка, а хрен попьешь.

На всю оставшуюся жизнь мальчика, образ этой девочки пролег в его сердце как колкорельефная неизгладимая печать, на которой, острым, как лезвие бритвы, с горельефной выпуклостью выгравированны буквы:"Если еще когда-нибудь, сукин сын, прикоснешься к этой девочке, на тебя снова нахлынет волна эндорфинов...не воспоминания о них, а они самые, и хрен какими отношениями ты затупишь остроту этих буковок, уж коли та девочка – твоя первая любовь! А не прикоснешься – мучайся всю жизнь жаждой того, что организм ожидает по праву, и не получает.""

– Мдаа, и я – тот самый мальчик. – подытожил вслух сам себе Михаил, как только закончил печатать пост.

Михаил вспоминал Ирку почти каждый день, даже по прошествии многих лет после их разлуки. В крови уже совсем другая биохимия, но боль утраты первой любви не дает покоя не токма ментально – на уровне воспоминаний, уязвленного самолюбия, осознания содеянной непоправимой ошибки....все так же, как в далекой юности, боль ощущается физически, как ощущает жажду лев, пришедший на застекленный водопой. Печать утраты  ранит сердце острыми письменами.

Но нет же уже тех эндорфинов, некогда доставивших столько счастья, почему же так больно то, неужели все таки из-за уязвленного самолюбия отвергнутого любовника?

Однажды, когда Михаилу уже стукнуло семьдесят, в очередной раз, в ночи, ему пригрезился образ Ирки...нахлынули воспоминания, а с ними и сердечная боль.

– Да какое там нахрен самолюбие? Сам же давно решил – мой косяк, винить можно только себя. Неет, это жажда организма по неиссякшему источнику счастья. Он(организм), все еще знает, где найти блаженство. Жива ли еще Ирка? Не знаю, но если жива, то ведь карга же старае уже, какие нахрен эндорфины, и почему этот вывод отказывается принимать мой организм...подсознание? Нужно найти Ирку(если жива), и трахнуть ее в чертям собачьим в сморщенную вдовью жопу! Почему жопу, почему вдовью? Найду и выясню, – решил Михаил, и посмотрел в штаны,– какие, нахрен, эндорфины сейчас?

Не нашел он ее, точнее, померла уже Ирка.

Стоя над ее могилкой, семидесятипятилетний Михаил рисовал веткой под надгробьем "печать неиссякшего источника", и разговаривал с Иркой:

– Вот так, давно определил я для себя наши отношения в циничных терминах прагматика-атеиста, не верящего ни в бога, ни в черта, обьясняющего все биохимией, а любовь от этого никуда не делась, и все так же больно...

Михаил завершил свои каллиграфические потуги палкой на могильном холмике, еще раз взглянул на печать, и вдруг прозрел:

– Печать смотрит на меня впуклыми, мягкими гранями, острые обращены к тебе, Ирка, так я ж впервые в жизни гляжу на обратную сторону медали, тьфу ты..печати! А с обратной стороны не боль расставания и вечная, неутоленная жажда..нееет. Там теплые воспоминания о нашей любви..дурак я, что не осозновал, что они не где-нибудь там, а здеесь, на той же самой болезненной печати неиссякшего источника моего счастья!

Михаил вспомнил все счастливые моменты с Иркой, и действительно – они промелькнули в его голове не полузатертыми картинками, а именно теми жизнеполагающими кадрами из ленты юности, которые так же вызывают эндорфиновый взрыв, как если бы Ирка все еще была рядом, и они еще не посорились.

Счастье нахлынуло на Михаила – годы с плеч долой: старик отбрасывает ветку в сторону, выбегает из-за могильной оградки, и несется по кладбищенскому проспекту, будто крылья выросли у него. На выходе из кладбища Михаил ворует велосипед у обалдевшего подростка, и мчит на нем...куда глаза глядят, слезы брызжут из его глаз, и наворачиваются ветром вперемешку с соплями на уши:

"Тебя нет, но ты как встарь продолжаешь дарить мне любовь!"

Михаил не замечает тратуарный бордик, сталкивается с ним, летит через руль велека дальше – через перила в строительный котлован, где заливают рабочие бетон, и из серой жижи торчат куски арматуры, ржавой, но все такой же острой, как грани букв "печати неиссякшего источника".

К эндорфинам присоединяется адреналин, за секунду вся жизнь промелькнула перед мысленным взором Михаила, но не болью привычной стороны печати, но ее обратной – светлой, наполненной счастьем.