Железный конь идет на смену крестьянской лошадке

Тут, в Верхнем Миттельштадте, почти не было конных экипажей, а если и появлялись, то не скрипящие колымаги, как внизу, влекомые разномастными клячами, и уж тем более не дорожные кареты, эти неуклюжие, смердящие табаком и дегтем ящики на огромных колесах, а хорошенькие миниатюрные ландо, кажущиеся увеличенными во много раз елочными игрушками и запряженные грациозными аппалузскими лошадками при разноцветных бантах. Но и тех было немного, большая часть здешних дорог давно была отдана под власть аутовагенов.

Здесь эти механические хищники чувствовали себя в своей тарелке. Широкие улицы Эйзенкрейса, по меркам Нижнего Миттельштадта способные сойти за проспекты,  позволяли им не плестись в хвосте у карет и телег, как внизу, а выкладываться на полную – и они охотно пользовались этой возможностью. Подобно молодым и злым, пробующим свои силы, жеребцам, беспрестанно задирающими друг друга, они соперничали между собой за место на дороге, оглушительно рыча механическими голосами, шипя раскаленными струями пара, бьющими из-под хромированных решеток, и иногда издавая нечленораздельные жуткие вопли, от которых дрожали витрины. 

Кажется, для них не было ничего слаще, чем подрезать другой экипаж на повороте, залихватски проехать на красный сигнал лихтофора или окатить зазевавшегося прохожего водой из лужи, издевательски прогудев напоследок клаксоном. Вечно злые и нетерпеливые, сотрясаемые запертыми в их нутре демонами, они презирали спокойную беспечную езду, превращая каждую поездку в безумную гонку, которая лишь благодаря предохранительным чарам, держащим их в узде, и опытности возниц не заканчивалась страшной катастрофой. 

Но настоящая битва разгоралась стоило только на дорогу выскочить бродячей кошке. Чертовы механические твари, одержимые вечно голодными адскими сущностями, расценивали дороги Верхнего Миттельштадта как свои охотничьи угодья, а всякое существо, оказавшееся на ней - как свою законную добычу. Увидев переходящего дорогу человека, они не снижали скорость, а испускали низкое утробное урчание – и это урчание не было звуком рессор или зубчатых передач. Это было предвкушение, жажда горячей крови, рык опьяненного торжества. Зачастую только твердая рука возницы могла предотвратить трагедию. Но кошки… По какой-то причине, неизвестной Барбароссе, демоны, запертые чарами внутри экипажей, истово ненавидели кошек. До того, что, увидев очередную тварь на дороге, буквально сходили с ума, соревнуясь друг с другом за право размазать ее по мостовой. Иногда это заканчивалось массовыми авариями, вывороченными из земли фонарями и разбитыми витринами.

Саркома утверждала, что как-то видела четыре аутовагена, окруживших дерево, на которое забралась перепуганная кошка. Напрасно хозяева в роскошных камзолах трясли кулаками и грозили своим колесницам всеми карами Ада, напрасно в остервенении били сапогами по лакированным бортам – их механические колесницы, одержимые злостью и голодом, кружили вокруг злосчастного дерева, точно стая голодных гиен, и сам Сатана не смог бы оттащить их.

Может, Саркома и привирала, но не сильно. Она страсть как любила аутовагены и способна была болтать о них без умолку, сравнивая достоинства и недостатки разных кузовов, рассуждая о том, почему демоны из свиты герцога Хорьха резвее демонов из свиты барона Даймлера или о том, отчего хваленые демоны маркиза Порше не стоят и половины того золота, которое за них просят. Там, где Барбаросса видела лишь громыхающий, гремящий и рычащий поток, Саркома без труда определяла модели и типы, иногда даже с закрытыми глазами, по одному только рыку запертых в нем демонов. 

«Это не наши демоны, не саксонские, - легко могла сказать она, едва только услышав отдаленный рокот на улице, - Чувствуешь разнобой? Два из них воют ниже и сильнее, чем четыре прочих. И еще они едва заметно подвывают на поворотах. Это разнесенная схема со звездой, таких у нас не делают. Думаю… Скорее всего, тяжелый трехосный кузов шведских каретных мастеров, а сами демоны – из свиты герцога Сааба. Только у них такой неслаженный хор…»

Если Саркома в этой жизни и любила что-то кроме музыки, так это аутовагены. Кажется, она была единственной «батальеркой», не пытавшейся скрыться с подворья, когда к Малому Замку подъезжал, зловеще ворча, «Белый Каннибал» Веры Вариолы, хозяйки «Сучьей Баталии». А эта тварь могла напугать до дрожи даже закаленного ветерана-ландскнехта и наверняка погубила на своей жизни больше котов, чем их сыскалось бы во всем Броккенбурге. Что там котов, из радиаторной решетки, служившей ему намордником, Кандида не раз выковыривала оторванные лосиные копыта, выпотрошенные и обожжённые вороньи остовы, а то и чьи-то разорванные в лохмотья башмаки.

Аутовагены… Отплевываясь от сажи и грозя кулаком вослед громыхающему на ухабах экипажу, едва не снесшему их с Котейшеством, Барбаросса подумала о том, что без этих тварей жизнь в Броккенбурге была бы куда как спокойнее. Не безопаснее, но определенно спокойнее. Надо будет рассказать Котти историю про Зойхенваген, Чумную Колесницу, решила она. Про то, что бывает, когда самодовольные хозяева забираются в своих экипажах в Унтерштадт и как херово обычно это заканчивается. И обязательно расскажу – как только мы покончим с этим дерьмом…