О сиамском

В ту пору не только мы так маялись. Там, в Банчанге, вообще прорва народа скопилась в шестьдесят седьмом, мало того, многие из тех, кому там вообще делать нечего. Народу – страсть! Не то полевой лагерь, не то бордель, не то восточный базар. Тут тебе и пехота и кавалерия и тыловые части и кто ты только хочешь. Одних только офицеров столько собралось, что можно отдельную роту сбить! И все при деле, представь себе. Кто при штабе сидит, карты портит, кто на переформирование направлен или свою новую часть ищет, кто после сражений на севере раны залечивает. Одни только мы болтаемся, как пуговицы без мундира. 

У пехоты и рейтар хоть развлечение было, из джунглей почти не вылазили. Худо ли бедно, если и помрешь, то не от скуки. А нам что? Только карты да рисовое вино. Через две недели и от того и от другого воротило уже, да и рожи друг дружке опротивели. Чем заняться артиллеристу без пушки? Стволы нам обещали прислать только через месяц, вот и протирали мы там портками скамьи в трактире. Тоска смертная, хоть вой. 

Пытались компанию сыскать, да куда там! От пехоты квартировали в Банчанге три батальона Второй пехотной бригады принца Максимилиана, нумеров уже не помню, но души отчаянные, дерьмо сиамское поболее нашего хлебали, некоторые уже второй год. Только нас они в свой круг не приняли. Мягенько, но вытолкали. Хоть и не демонологи мы, но пушкари, значит, с демонами знаемся, с такими лучше дружбы не водить. Оно, по правде сказать, не лишено правды, пушечки наши не только у врага много крови попили, но нам с того не легче. Козлоебы херовы. Сами сами будто зачарованных мушкетов не носят и рун защитных на кирасах не рисуют! Плюнули мы на них. Лучше с кавалерией столковаться, у тех хоть и гонору много, зато к пушкарям привычнее, глядишь, сойдемся.

От кавалерии в Банчанге квартировал Первый королевский саксонский гвардейский полк. Богатыри! Великаны! Каждый с кеппгрундский дуб размером, а силы столько, что сиамца пополам разорвать могут. Как-то раз одного из их эскадрона черти узкоглазые с коня сшибли, так он три дюжины вокруг себя уложил – сперва пистолеты разрядил, потом рейтшвертом их, блядей, пообтесывал, пока лезвие не обломил, а последних уже кулаками забивал, точно гвозди… Да и кони у них подстать были. Не простые кони, козявка ты засушенная, ты таких коней в Броккенбурге сроду не видел, ясно? Издалека вроде как обычные, только масти чудной, караковой, но с каким-то кобальтовым оттенком, что ли. А ближе подойдешь – мать честная! У одного скакуна четыре ноги, как заведено, у другого – пять или там восемь. Мало того, и по дюжине бывало. Представь, двенадцать ног, и все вольфрамовыми подковами подкованы. С глазами тоже чертовщина. У иных между собой на переносице срослись, у иных и вовсе нету. Зубы – стальные, узкие, крокодильи. Гривы – чисто стальная стружка, руку рассечь можно. Вместо мыла они от долгого галопа слизью покрываются, а из ноздрей натуральный дым идет. Понятно, что за лошадки, одним словом, знаем мы, откуда такие породы бывают… 

Но и с кавалерией мы не столковались. И дело тут не в них, их-то как раз наша пушакарская работа не пугала, они и сами с демонами знались. И не в гоноре. Хваленый их гонор кавалеристский в этом болоте быстро слетал, быстрее, чем позолота с эполетов. Тут, видишь ли, другое. Я уже говорил, что рейтарам на той войне самая паскудная работа выпадала? Гоняли их в рейды, что прислугу в огород, они, бедняги, из проклятых джунглей иногда месяцами не вылезали. Зато когда вылезали… Знаешь, мы, пушкари, сами характера тяжелого и спуска не даем ни пехоте, ни прочим, так у нас всегда заведено было. Но рейтары – это другое дело. 

Бывало, стоит возле тебя господин. Одет прилично, при шпорах, кружечку цедит, улыбается, говорит культурно, держит себя с достоинством, шуточку неказистую солдатскую отпустит… А ты вдруг видишь, что взгляд у него какой-то вроде и человеческий, а вроде уже и не вполне живой. Прозрачный, холодный, сквозь тебя. Будто и не на человека устремлен, что в шаге от него стоит, а на тысячу клафтеров[1] вперед смотрит, пустоту ощупывает. Херовый, тревожный взгляд. А потом этот господин улыбнется этак шутейно, достанет из-за пояса колесцовый пистолет, взведет - да и пальнет в затылок служанке узкоглазой, что пиво разносит. Только мозговая жижа по столам и разлетится. Почему? Да потому что шпионка Гаапова, сразу видно, а если печати у ней на шкуре и нет, так значит, спрятанная она или в тайном месте, глазом не увидать. 

А может, не служанке голову снесет, а своему приятелю, с которым минуту назад зубы скалили. Или самому себе, и такое бывало. Помню, один такой Вольфгангу попался. Сидели вместе за ужином, вино цедили, про конскую сбрую болтали, а тут он раз, задумался на минутку, взглядом своим пустым тысячекрафтовым вокруг себя померил, будто бы нащупывая что-то, а потом взял и снял с ремня пороховую бомбу. Вольфганг даже не смекнул, что происходит, так и сидел, пялился. Думал, может, шутка какая рейтарская или еще что… А рейтар, значит, берет, чиркает кресалом, поджигает шнур у бомбы и запихивает ее, горящую, себе за кирасу. Спокойно, будто портупею оправляет. Вольфганг едва успел под стол скатиться, тут и бахнуло. Да так, что из трактира все окна и двери вынесло и обслугу покалечило без числа. Сумасброд? Может и так. Да только многовато таких сумасбродов между тамошней публики ошивалось, чур его, рисковать.

Так что нет, с рейтарской братией мы сближаться не стали. Осатанели они на той войне, рейтары-то. То ли черти в них вселились какие-то сиамские, то ли души в этом проклятущем болоте проржавели. Что ни день, то у них в казарме стрельба или поножовщина. А уж украшения себе завели – мама не горюй… Аксельбанты из витого человеческого волоса, украшенного костяными бусинами – по числу сиамцев, которым головы снесли, эполеты из черепов, связки высушеных ушей заместо подвесок… 

Нет, не стали мы с этой братией сближаться. Не только не цепляли их, но и вообще старались в стороне держаться, даже не заходили в те трактиры, в которых рейтары собирались. Они сами по себе, мы сами по себе. Так и жили. 

[1] Клафтер – старая европейская мера длины, от 1,9 м. до 2,5 м.