Немножко упоминаний запахов (к флэшмобу Марии Берестовой)

Как известно, у здорового человека чувств довольно много: зрение, слух, вкус, даже таинственная проприоцепция (на самом деле, всего лишь "чувство своего тела"). Ну и обоняние тоже. По сравнению со зрением и слухом, оно может показаться пустяком, не заслуживающим внимания... Ну-ну! Господа переболевшие ковидом, как оно, без обоняния-то?

В общем, я думаю, что это очевидно: картинка, дополненная описаниями запахов, делается живее. Несмотря на то, что обоняние играет в жизни человека явно подчиненную роль. Но я страшусь подумать, каково было бы писать от фокала какой-нибудь собаки или лошади, или даже свиньи! Вот они, в отличие от наc, по-настоящему живут в мире запахов.

Но мои герои - более или менее люди (а если кто и не совсем, то сверхобонянием все равно не обладает). Так что всё в рамках.

Итак, ароматные (иногда без кавычек, иногда в кавычках) отрывки из впроцессника. Ссылки не даю: здесь не выложено.

Между тем жизнь на корабле шла своим чередом. Оказалось, за вечер моряки успели убрать все паруса, и теперь реи двух передних мачт темнели на фоне серебристого неба перекладинами исполинских восьмиконечных крестов. Из трубы, торчавшей позади средней мачты, лениво поднимался дымок и изредка вылетали яркие искорки. К острому запаху моря примешивался уютный аромат костра.

Получалось не всегда. Казалось бы, чем не жених для Анастасии был Катен ап Ноуи, брат тогдашнего диведского короля? И какой замечательный император Восточного Рима мог бы из него получиться!
Но не сложилось. Анастасия, пожив в окружении кочевников-авар, теперь грезила степью – волнами колышущегося под ветром седоусого ковыля, пряным ароматом полыни, ржанием коней в бесчисленных табунах, белыми войлочными шатрами... И потом в Кер-Сиди вдруг объявился молодой степняк-булгарин Кубер – статный, красивый, да к тому же еще и сын хана Кубрата, старого друга ее отца...

Олаф тоже не терял времени даром. Отойдя шага на три от Таньки, он склонился над маленькой лиловой куртинкой низеньких растений, напоминавших самый обычный чабрец.
– Ух ты какая штуковина... – вдруг тихо пробормотал Олаф. И сразу же Танька повернулась к нему. Зная привычки Олафа, она уже не сомневалась, что тому попалось нечто по-настоящему интересное. Вскоре она не утерпела и, бесшумно подкравшись сзади, заглянула Олафу через плечо.
Как уже не раз бывало, старый друг узнал ее, даже не оборачиваясь.
– Посмотри-ка, Танни, – увлеченно произнес он. – Вот вроде такой же чабрец, как у нас, – но если посмотреть внимательнее...
Растение и правда немного отличалось от привычного ей чабреца: листья у него были мельче, и их покрывал густой пушок. Смущало в нем и еще что-то – правда, что именно, Танька никак не могла сообразить.
– Дай-ка я тоже гляну, – наконец не выдержала она.
Присев перед куртинкой на корточки, Танька сорвала веточку, растерла ее в пальцах, потом поднесла к носу. Странный, непривычный аромат защекотал ей ноздри. Казалось, кто-то разбавил запах чабреца легким оттенком лимона и еще чем-то терпким, незнакомым.
– Пахнет иначе, – подумав, объявила она.
– Ну вот, – подвел итог Олаф. – Наверняка другой вид. Кстати, по книжке Диоскорида здешний и наш чабрецы, пожалуй, и не различишь.
– А ведь чабрецов-то и у нас растет несколько разных, – глубокомысленно откликнулась Танька. – У них даже лекарственные свойства различаются. Мэтресса Анна Ивановна когда-то экстрагировала их эфирные масла – так она рассказывала, что...

Больше, однако, сколько ни всматривалась Танька в прибрежные заросли, ей упорно не везло: на глаза не попадались не то что зимородки – даже самые обыкновенные воробьи. К тому же сосредоточиться на наблюдениях изрядно мешал сидевший возле нее Родри – вернее, тошнотворный едкий запах, исходивший от его давно не мытого тела. Полуденный зной и влажный речной воздух сыграли с Родри дурную шутку. Не успела шлюпка отплыть от корабля, как он весь взмок от пота. Темными пятнами пот проступил сквозь ткань подаренной ему больничной туники, крупные капли градом катились с его лица, одна из них упорно висела на кончике крупного чуть крючковатого носа.

Впрочем, выглядел заезжий дом и в самом деле неказисто. Приземистое двухэтажное строение некогда было оштукатурено, но теперь штукатурка во многих местах отвалилась, и кто-то побелил стены прямо по каменной кладке. Над распахнутой широченной входной дверью красовалась грубо вырезанная из дерева вывеска – странного вида птица с короткими, как у ощипанной курицы, крыльями, но при этом с крючковатым орлиным клювом. Почти под ней, перекрыв проход, сосредоточенно чесала ухо задней ногой тощая рыжая собака. Из дверного проема тянуло хорошо знакомым всякому жителю побережья запахом подгоревшей рыбы. И в довершение всего Родри не покидало ощущение, что здесь чего-то не хватает – неуловимого, но очень важного.
Так до конца и не поняв, что́ именно его смутило, Родри сделал еще пару шагов и, благополучно миновав собаку, зашел внутрь. Его встретили чад, полумрак и невнятные голоса, переговаривавшиеся на такой же исковерканной, как у мальчишки, латыни. Чуть погодя, когда глаза пообвыклись, Родри наконец разглядел помещение – тесный зал с низким сводчатым потолком. По сложенным из крупных камней стенам были развешаны плетеные корзины и темно-красные подковы колбас. Под потолком висела одинокая лампа, в которой колебался и чадил язычок тусклого пламени.
Разговор на латыни доносился из дальнего угла. Там за небольшим круглым столиком на низких табуретах устроились трое мужчин. Лицом к Родри восседал похожий на грека или армянина человек с курчавой черной бородой и огромной блестящей плешью, простиравшейся ото лба через всё темя подобно тонзуре ирландского монаха. Но монахом человек не был определенно: одет он был в просторную желтую тунику, расшитую вокруг ворота и по рукавам крупными красными, белыми и голубыми узорами. Под стать бородачу были и его приятели, наряженные в столь же пестрые одеяния: один – в бело-красное, другой – в желто-зеленое.
Встреть Родри таких щеголей на Придайне – пожалуй, он счел бы их по меньшей мере королевскими рыцарями. Здесь же, в неведомой стране, они могли оказаться кем угодно: хоть купцами, хоть королевскими чиновниками – разве что не простыми крестьянами или ремесленниками. Воинами они тоже были вряд ли: по крайней мере, оружия у них Родри не углядел. Что ж, всё складывалось очень недурно: этих людей можно было и не жалеть, и особо не опасаться.
Пока Родри предавался размышлениям, к нему подбежала замотанная в просторную накидку смуглолицая девчонка. Быстро поклонившись, она что-то торопливо прощебетала. Родри разобрал лишь одно слово – уже знакомое обращение «домнэ». Однако догадался: спрашивает заказ.
– Кружку пива, – потребовал он. Надо же было найти повод задержаться в заезжем доме хотя бы на некоторое время!
– Пи-и-ва? – с недоумением повторила девчонка.
Родри с досадой поморщился. Затем повторил заказ по-бриттски. Тщетно: девчонка не понимала ни в какую. Ни на что уже особо не надеясь, попытался в третий раз.
– Элу! – произнес он по-саксонски.
– Алу? – фыркнула вдруг девчонка и, уперев руки в бока, возмущенно затараторила что-то совсем непонятное, но явно обидное.
Тут только Родри и сообразил наконец, что ́же было неправильно в этом заезжем доме. Здесь совсем не ощущалось привычного по Придайну пивного духа. И на столе у компании пестро одетых мужчин не было ни одной пивной кружки – только пузатый кувшин с узким горлышком и три маленькие чарки. Для пенного напитка такая посуда определенно не годилась. По всему выходило, что здешние горожане, подобно ромеям, совсем не знали толку в пиве, тратясь на куда более дорогое вино.