Три сестры

За долгой осенью следует злая зима. За багрянцем и светом воздух остылый, оседающий солью, горчащий отборной рябиной, скует этот мир.

И тогда ты решаешь сама: расплетать ли косу да, на колкие стерни ногой наступив, не уйти ли за птицами вдаль до хрупкой и теплой весны, или грудью вдохнуть терпкий яд из калины, смерти и снега.

Уйдешь — а вернешься тогда ты назад?

Будешь здесь — а не жалко ли будет ушедших?

Нас было три: три сестры, три подруги-невесты.

Я была младшей, смотрела все за порог да жалела себя за невольничью долю.

(Волки рядом ходили, выли со мною, голосу вторя, но едва ли я слышала зов).

После жатвы пожаловал первый на двор. Он был красен лицом и богат одеяньем. Старшая хмурилась, а после надела платок.

Мы с сестрой ее больше уж не видали, но говаривал люд, муж рядит ее в жаркий шелк, что завидная у нее доля и дай боги каждой мужа такого.

Только ложь меж перстов, как песок, просыпается и правды нет на ладонях.

Нас тем временем стало лишь двое.

Обернулось тогда колесо.

Снова осень с багрянцем и златом, плачут ивы дождями над плёсом.

Средняя вышла из дома бо́са и не вернулась, как ожидалось. Говорили, что в вольные степи хан татар ее взял женою.

По полянам тявкали лисы: врут все люди, горька ее доля.

Я молилась луне старой и новой, все гадала на косе долго. И узнала: не найдешь счастья, дом покинув свой ради чужого.

С той поры повелось: как зарница разукрасит кармином рябины, так бегу я в поля и по сте́рням ухожу перепелкой за море.

Вот идет уже третье лето, как в лесах я танцую с волками и как тайны шепчу тихо змеям, как моя невольничья доля разлетелась в семь сторон ветром и как я не гляжу вон за по́лог.

Только вот… от чего в духе вольном тьмой гнездится «ты одинока…»?

***

В снопы пшеницу собирают за спасом.

Косы падают срезанным житом.

Мне короной — расшитая кика.

Волки плачут и тявкают лисы…

Уходите, девы, за птицами…