О Статусе и Свободе часть первая

Когда дверь камеры с протяжным скрипом отворилась, я вначале не поверил. Что, правда, что ли? Вот так, запросто? Иди, парень, ты свободен? Поэтому остался лежать на месте, прислушиваясь к соседним застенкам то одним ухом, то другим. Тихо. Против ожидания, никто не ломится на выход, ломая когти. Ждут.

Угрюмый шел дальше по проходу, открывая каждую темницу, широко распахивая двери, не задерживаясь, но и не торопясь. Они это что, серьёзно? Напустят нашу разномастную стаю на ничего не подозревающий город? Я слышал, конечно, эти разговоры. Много раз Добрая жаловалась Угрюмому, что пожертвований на корма не хватает, и все чаще приходится залезать в собственный карман, чтобы выкрутиться. Так сварили бы каши, ё-мое, или макароны с тушёнкой, как варили мне в деревне. В Семье. Дёшево и хорошо.

Здесь, в приюте, я точно по ошибке. Домашний я. И породистый. Поэтому и поселили меня не на улице, а в Ангаре, вместе с ценными. По мне сразу видно, что я немец, настоящий. Ну, а что без ошейника – так это просто я свободу люблю. Поэтому ошейник снимаю, хоть Папа и орёт.

Собственно, за тягу к свободе и поплатился. А ещё за любовь, да… Но обо всем по порядку.

В Семью я попал глупым щенком. Они приехали, когда из помёта нас осталось только двое, но брат, крупнее и более светлого окраса, чем я, уже носил ленточку, так что взяли меня. Мужчина и женщина, сами только вышедшие из щенячьего возраста, сразу приняли меня, как родного.

- Иди скорее к маме, сынок, - маленькая девочка-женщина протянула руки и подхватила меня, тогда уже здорового десятикилограммового лба. Но долго держать на руках не смогла и скоро присела на скамейку. И вот, документы подписаны, контакты оставлены, список прививок и примерное меню озвучены, можно ехать в новый Дом.

- Ну, что, Юрлемат Ван Ваг Хайгар, ты рад? – довольно спросил Папа, запихивая меня в машину к Маме на колени и передавая ей пластиковую штуку, на которой и было написано это моё красивое имя. Они и звать меня сначала пытались целиком – Хайгар, но скоро устали, и я превратился в Хая или, совсем по-свойски, в Сынка.

Поселили меня в доме, в комнате Мамы и Папы. Даже выделили отдельный диван, когда я подрос и смог на него залазить. Жилось мне хорошо и приятно, потому что меня не дрессировали, а воспитывали. И за провинности – например, погрызенные мамины сапоги – не наказывали, а журили. Правда, я потом только понял, что это оттого, что Мама сапоги спрятала и не сказала Папе. Папа бы наказал, он мог. Да я бы сам помер от ужаса, что разочаровал Папу.

Папа со мной часто занимался и многому меня научил. Я и слова всякие знаю, потому что Папа со мной любил разговаривать. Например, слово «Статус». Это было очень важное для Папы слово. Насколько я смог понять, Статус должен быть как можно больше. Поэтому и машина у папы была очень блестящая и большая. И меня он выбрал из-за Статуса. Ну, я пока машину по размеру не догнал, но стараюсь есть очень хорошо. Правда, тут не всё понятно. Вот, например, телефон, на который мы с Папой часто фотографировались – он же небольшой совсем, а тоже Статус. И не совсем понятно, почему сам Папа не старается – я все присматривался к нему, и так, и эдак, но нет, Статус у Папы не растёт. И Мама тоже как-то не вписывается в ряды Статусов. Она такая маленькая, её даже жалко. Поэтому я решил, что пока из нас звания «Статус» заслуживает только автомобиль.

Мама очень добрая, несмотря на размеры. Всегда угощает меня вкусным, когда Папа не видит, никогда не наказывает и не ругает. Мне нравится, как она пахнет – это запах моего Дома. Они показали мне, как правильно любить – Папа научил обниматься, а Мама – целовать.

А ещё Папа рассказал мне про Свободу. Когда мы мчались вдвоем через поле на реку купаться, и Папа орал во всё горло, размахивая опиленным черенком от лопаты: «Хай, свобода! Свобода! Здорово же, да?». Тогда я понял, что Свобода – это вот так бежать. Со всех ног бежать с Папой, куда бы он не позвал.

То, что я вырос, стало понятно в одну из таких пробежек. Я, уверенный, что палку для бросания в воду должен нести лично, вырвал её из папиной руки в прыжке. Попутно сбил его с ног. Папа тогда поднялся, отряхнул одежду, хмуро на меня взглянув, и грозно сказал: «Рядом!». Я внезапно осознал, что настоящий Статус не бросает родственников на землю.

Папа расставаться со своими Статусами не любил. И очень расстраивался, когда с ними что-то случалось. Например, однажды он вернулся домой поздно, у Статуса был разбит блестящий нос, и один большой глаз не светился. Папа расположился на кухне один, наедине с телевизором и непонятной бутылкой. Мы с Мамой сначала прятались в комнате, потом осторожно пошли уговаривать Папу лечь спать. Я тогда впервые увидел Папу – как Мама сказала – пьяным . Было очень страшно. Особенно когда Папа стал говорить Маме злые слова чужим голосом и угрожающе надвигаться на неё. Мама плакала, она боялась. Её страх пах сладко и остро. От Папы же несло чем-то плохим и опасным. Я тогда втиснулся между ними и принял папину злость на себя. Всё-таки мой Статус больше, чем мамин. Как сказал старый папин Папа, с которым мы очень дружим, Мама у нас – соплёй перешибёшь. Поняв, что до Мамы не добраться, Папа скис, вяло пнул меня ногой и отрубился на кухонном диване. Утром он ползал перед Мамой на коленях (звал поиграть, наверное!), Мама сердилась и молчала. Я наблюдал и контролировал, чтобы Папа не взялся за старое, как вчера. Всё-таки терпения у Папы маловато, вдруг, уговорить Маму не получится, и он снова расстроится?

Вот так мы и жили втроём, когда хорошо и спокойно, когда не очень, пока вдруг не случилось странное – Папа и Мама решили завести собственного щенка. Я только не понял, когда они успели, я-то почти всегда спал на соседнем диване и ничего подозрительного не видел. Может, когда на кухне ночевал у входной двери, спасаясь от зимней домашней жары? Не знаю, но факт есть факт - живот у Мамы рос, и она наконец-то больше стала похожа на Статус. Папа был очень добр и внимателен к нам обоим. Он чувствовал себя довольным и готовился воспитывать второго ребёнка.

Однажды весной я ввалился домой после прогулки. Снег весь уже растаял, и лапы утопали в месиве из прошлогодней листвы, травы и жидкой грязи, а я патрулировал участок. Служба, что поделать. Устал. Прошлёпал через весь дом и завалился на своём собственном личном диване. Мама не успела словить меня на пороге, и дорожка грязных следов на ковре предательски показывала весь путь моего следования. Папа психанул и выселил меня на веранду – там, де, линолеум, убирать легче. А Маме сейчас всё трудно. Ну, на веранде у нас висят батареи и тепло, места много, так что я не сильно пострадал. Но обиделся. Как так – был диван, и нету. Разве можно родного Сына на веранду прогонять?

Я смирился, ради Мамы. Она по-прежнему была добра и любила меня. Только дома мне все равно было жарко, так что гулял я часто. Как Папа ругался – шлялся взад-вперёд, взад-вперёд. Задумчивый Папа мыл линолеум по пять раз на дню и в один прекрасный день затеял стройку. Сначала он заколотил любовно устроенную им ранее собачью дверь в стене веранды рядом с человеческой большой дверью, потом все выходные мастерил что-то на улице. Через два дня на участке у нас появилось страшное – Вольер! Для меня. Ибо, как объявил Папа, на минах, которыми я обложил участок, уже реально подорваться можно. Вольер был благоустроенный, с навесом над всей территорией и небольшим теплым домиком внутри. Я никакой вольер не хотел, я вырос даже без ошейника и сидеть взаперти не привык. И из-за крыши там было темно! Но пришлось – Папа надел на меня ошейник и за шкирку отвёл к месту нового поселения. Весь тот первый тоскливый и отвратительный день я был занят тем, что пытался снять удавку. К вечеру удалось. Перед сном Папа пришёл и открыл вольер, чтобы я гулял и охранял. Я тогда, наматывая круги по периметру участка, вспомнил папины рассказы, что в моей породе есть волчья кровь, и завыл. Вернее, попробовал. Присел прямо в мёрзлую грязь и, задрав морду в звёздное небо, исторг из глотки всю свою обиду и грусть. По детству, по Маме, по Дому. Удивительно, как много соседей отозвалось. Многоголосый лай, полный любопытства, а у некоторых, и тоски, наполнил деревню. Кто-то поддерживающе тявкал, кто-то истерично голосил. Тогда я впервые ощутил чувство дружбы, хоть и не знал никого из этих псов.

Утром хмурый Папа снова меня запер. Он не выспался и в общем был недоволен жизнью. Ему наперебой звонили соседи и спрашивали «почему у вас собачка воет?». Это было начало. Потом они уже не были вежливы, и Папа перестал отвечать на звонки.

Однажды наступил день, когда Папа отвёз Маму в больницу, и через пять дней они вернулись обратно уже втроём. Правда, новый ребёнок был скорее похож на личинку муравья, полностью завёрнутый в одеяло и завязанный бантом. У нас на участке были муравейники, и я не раз видел, как муравьи таскают такие яйца туда-сюда. Только наша личинка надрывно кричала, когда ей что-нибудь было нужно. Очень беспокойный детёныш получился, и от его крика мне хотелось скулить.

В тот день Мама и Папа собрались ехать в город – везти личинку к доктору, наверное. Я понял это потому, что Папа с утра вышел прогревать Статус. Потом он вернулся в Дом, но вскоре вышел снова и вынес мне миску тёплой еды. Её зовущий запах я чувствовал даже в оглушительной вони выхлопа Статуса, под которым прятался. Папа решил, что я сплю в будке, но проверять не стал, и запер вольер, после чего распахнул въездные ворота. Но я терпеливо ждал, вылезать было слишком рано.

Наконец, мои люди вышли из дома. Папа усадил Маму и личинку в машину и сел за руль. Аккуратно выехал из двора и снова вылез из машины – закрыть ворота. Я обходил Статус по кругу, чтобы он не увидел меня, и когда машина покатила по дороге, двинулся следом, держась строго за ней. Я же умный. Так Папа не сможет увидеть меня глазами на затылке. А стоит только отклониться вправо-влево и высунуться из-за машины, как он тут же заметит меня и вернёт домой. Так уже однажды было.

До большой дороги все было нормально. Я трусил сзади, глотая машинную вонь. Папа ехал медленно и спокойно, так что я бежал, не напрягаясь. Но на большой дороге Статус вдруг взял разгон и резко оторвался от меня. Как меня Папа не заметил – не знаю, наверное просто не смотрел, не ожидая встретить меня здесь. Я ускорился, но догнать не смог. Какое-то время я ещё чувствовал знакомую вонь Статуса, но вскоре она смешалась с запахами других машин. Я остался один.

Я сошёл на обочину и продолжил путь. Был уверен, что быстро нагоню своих, ведь потеряться тут было просто негде. Когда я достиг города, то понял, как ошибался. Город показался мне страшным сплетением дорог и огромных домов. Этаким муравейником, перенаселённым статусами невообразимых размеров и людьми. Я брёл по широкой улице, шарахаясь от слишком громких звуков, а люди, наоборот, шугались от меня.