Всё по-другому

    Евлашова пробралась в реанимационную палату и вытащила из кармана халата цепочку с крестиком. Подложив под голову старика ладонь, другой рукой она стала надевать на него крестик.  
            — Что вы тут делаете? — раздался за спиной голос дежурного реаниматолога.
            Доктор Ковалёв был немолодой уже мужчина, видевший на своём веку много смертей,
отчего на его лице застыло выражение какой-то грустной мудрости.  
            — Цепочку надеваю, перед операцией я её сняла с больного, вот теперь надеваю, — ответила Евлашова.
            — Сестра, как вас, напомните...
            — Евлашова.
            — А имя?
            — Мария.
            — Идёмте ко мне, — я вам кое-что хочу сказать, — сказал Ковалёв. 

            Они вошли в маленький кабинет, расположенный рядом с палатой.
            — Этот старик, — сказал Ковалёв, разливая по чашкам кофе, — бывший моряк дальнего плавания. Не просто моряк — какой-то капитан. Но вот... У него нет никаких родственников. А сейчас ему понадобятся лекарства. Кое-что мы ему даём, но остальное нужно покупать. На нашем одном он не выживет.
            — Нет родственников? Это неправда! Я его принимала на операцию. Тогда он мне и крестик дал на сохранение. Золотой, кстати. И цепочка тоже. Он мне сказал, что родственники уже квартиру его делят. И чтобы крестика я им не показывала, а то пропадёт.
            — Понятно, — вздохнул Ковалёв. — Каждый раз одно и то же… Раньше всё же за счёт государства было. А сейчас на операцию мешок принадлежностей родственники притаскивают. А когда родственников нет? Или нет денег, чтобы купить лекарства на реанимацию? Или не хотят покупать, это тоже бывает.  
            —  И что же тогда? — спросила Евлашова.
            — А что, – хмыкнул Ковалёв. — А ничего. Мы родственникам всегда говорим купить немножко больше, чем надо. Поэтому какой-то запас держим. Кое-что бюджетного есть, но мало. Вот этому деду-капитану, — Ковалёв мотнул головой в сторону палаты, — кажется, не повезло. Так бывает... Родственники сначала прячутся, а потом громче всех рыдают, когда из морга гроб выносят. Я видел эту картину много раз.  
            — Так что же будет? — спросила Евлашова.
            — Вы хотите, чтобы я что-нибудь сказал, да? Хорошо, скажу — я никогда бы не стал реаниматологом, если бы знал... Что когда-нибудь будет вот так.
            — И всё же — что теперь? — вновь спросила Евлашова.
            — Помрёт, — просто сказал Ковалёв. — У вас на столе не помер, так помрёт здесь. Реанимация дело предельно формализованное. Есть стандарты, мы их будем выполнять. Но только, пока есть нужные препараты. Вот и всё. Пока есть. Когда они кончатся, он помрёт.
            Ковалёв  опустил голову.    
            — А много денег нужно на лекарства для этого деда? — спросила Евлашова.
            — Ну, если  по минимуму, то где-то треть вашей месячной зарплаты.
            — Не так много, — пробормотала Евлашова.
            — Я так тоже когда-то думал, Маша, — ухмыльнулся Ковалёв. — Но всем я-то не могу покупать лекарства, правда? А кому покупать, кому нет? Я не знаю ответа на этот вопрос. Поэтому и никому и не покупаю.  
            — Этому деду я не дам помереть, — задумчиво сказала Евлашова. — Не дам. 

            Она встала с дивана и пошла в палату. Через пять минут она вернулась, держа в руках золотой крестик с цепочкой.
            — Доктор, у вас есть какая-нибудь суровая нитка или там тесёмка?
            — Вы что… Вы… сняли с него крестик?
            — Ага, — ответила Евлашова.  
            — Маша… это уголовное дело. Родственники могут знать этот крестик и эту цепочку…
            — Не сомневайтесь. Знают. Дед мне говорил перед операцией, чтобы им не показывала, а то стащут. Сколько примерно времени деду будет не до крестика?
            — Суток двое, думаю, минимум, — ответил Ковалёв.
            — Завтра утром я заложу цепочку  в ломбард, а за двое суток соберу деньги и выкуплю её. Никто ничего не заметит. Пишите список препаратов.  

.