Как правильно писать?

Чем больше ознакамливаюсь с учебниками и лекциями гуру по обучению литераторов - как писать правильно - тем чаще вспоминаю страрый рассказец - то ли Чехова, то ли Аверченко, где школяру надо было написать сочинение про то, как он провел лето. Помочь взялся папа - литератор. И сочинение получило кол. Потому пришлось звать спеца - гимназиста, который это дело умел.

Покормили его, попоили и высокомерный гимназист начал диктовать: типа слева - речка, справа березовая роща.

Ему возражать, что дескать у нас деревня у озера стоит и речки нет, а тот посмотрел, как на дураков и ответил, что так положено писать.

И да, сочинение было оценено на "отлично"...

Прям точь в точь гуру нынешние...

Хотя, а что меняется в жизни? Вот к примеру рассказ Аверченко "Хлебушек".

"У главного подъезда монументального здания было большое скопление карет и автомобилей.

Мордастый швейцар то и дело покрикивал на нерасторопных кучеров и  тут же низкими поклонами приветствовал господ во фраках и шитых золотом  мундирах, солидно выходящих из экипажей и автомобилей.

Худая деревенская баба в штопаных лаптях и белом платке, низко надвинутом на загорелый лоб, робко подошла к швейцару. Переложила из одной руки в другую узелок и поклонилась в пояс…

— Тебе чего, убогая?

— Скажи-ка мне, кормилец, что это за господа такие?

— Междусоюзная конференция дружественных держав по вопросам мировой политики!

— Вишь ты, — вздохнула баба в стоптанных лапотках. — Сподобилась видеть.

— А ты кто будешь? — небрежно спросил швейцар.

— Россия я, благодетель, Россеюшка. Мне бы тут за колонкой  постоять да хоть одним глазком поглядеть: каки-таки бывают конференции.  Может, и на меня, сироту, кто-нибудь глазком зиркнет да обратит свое  такое внимание.

Швейцар подумал и, хотя был иностранец, но тут же сказал целую строку из Некрасова:

— «Наш не любит оборванной черни»… А впрочем, стой — мне что.

По лестнице всходили разные: и толстые, и тонкие, и ощипанные, во  фраках, и дородные, в сверкающих золотом сюртуках с орденами и лентами. Деревенская баба всем низко кланялась и смотрела на всех с робким  испугом и тоской ожидания в слезящихся глазах.

Одному — расшитому золотом с ног до головы и обвешанному целой тучей орденов — она поклонилась ниже других.

— Вишь ты, — тихо заметила она швейцару. — Это, верно, самый главный!

— Какое! — пренебрежительно махнул рукой швейцар. — Внимания не стоит. Румын.

— А какой важный. Помню, было время, когда у меня под окошком на  скрипочке пиликал, а теперь — ишь ты! И где это он так в орденах  вывалялся?..

И снова на лице ее застыло вековечное выражение тоски и терпеливого ожидания… Даже зависти не было в этом робком сердце.

Английский дипломат встал из-за зеленого стола, чтобы размяться, подошел к своему коллеге-французу и спросил его:

— Вы не знаете, что это там за оборванная баба около швейцара в вестибюле стоит?

— Разве не узнали? Россия это.

— Ох, уж эти мне бедные родственники! И чего ходит, спрашивается?  Сказано ведь: будет время — разберем и ее дело. Стоит с узелком в руке и  всем кланяется… По-моему, это шокинг.

— Да… Воображаю, что у нее там в узле… Наверное, полкаравая деревенского хлеба, и больше ничего.

— Как вы говорите?.. хлеб?

— Да. А что ж еще?

— Вы… уверены, что там у нее хлеб?

— Я думаю.

— Гм… да. А впрочем, надо бы с ней поговорить, расспросить ее.  Все-таки мы должны быть деликатными. Она нам в войну здорово помогла.  Я — сейчас!

И англичанин поспешно зашагал к выходу.

Вернулся через пять минут, оживленный:

— Итак… На чем мы остановились?

— Коллега, у вас на подбородке крошки…

— Гм… Откуда бы это? А вот мы их платочком.

Увязывая свой похудевший узелок, баба тут же быстро и благодарно крестилась и шептала швейцару.

— Ну, слава Богу… Сам-то обещал спомочь. Теперь, поди, недолго и ждать.

И побрела восвояси, сгорбившись и тяжко ступая усталыми ногами в стоптанных лапотках.(с)