Плывет в тоске необъяснимой...

Казалось, что Бродский был всегда. 

Мир без Иосифа Бродского уже не представим.  Его поют, его читают и цитируют, его изучают, по его творчеству защищают диссертации. 

Плывет Бродский по миру, как большой корабль, а его днище вдосталь облеплено певцами, учеными, декламаторами, литературоведами...

Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.

Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками...

«Какую биографию, однако, делают нашему рыжему!» — невесело пошутила Анна Ахматова в разгар судебного процесса над Иосифом Бродским. Кроме громкого суда противоречивая судьба уготовила поэту ссылку на Север и Нобелевскую премию, неполные восемь классов образования и карьеру университетского профессора, 24 года вне родной языковой среды и открытие новых возможностей русского языка.

Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.

Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый Год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя...

В Ленинграде о Бродском заговорили в начале 1960-х годов, когда  он выступил на поэтическом турнире в ДК имени Горького. Поэт Николай  Рубцов рассказывал об этом выступлении в письме:

«Конечно же,  были поэты и с декадентским душком. Например, Бродский. <…>  Взявшись за ножку микрофона обеими руками и поднеся его вплотную  к самому рту, он громко и картаво, покачивая головой в такт ритму  стихов, читал:
У каждого свой хрлам!
У каждого свой грлоб!
Шуму было! Одни кричат:
— При чем тут поэзия?!
— Долой его!
Другие вопят:
— Бродский, еще!»

Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних,
и пахнет сладкою халвою;
ночной пирог несет сочельник
над головою.

Твой Новый Год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
Даже не вериться, когда слушаю по Ю-Тубу его неумелое декламирование собственных стихов, что, вроде, совсем недавно наслаждался его стихами живьем в “Лягушатнике” или в "Сайгоне", а может просто в закутке гастронома, отведенного для соков и легкого перекуса граждан Питера... и удивлялся их несовременности.

Нет Иосифа, нет Цоя, нет Довлатова... а я все копчу небо "в глухой провинции у моря" среди таких же потерянных стариков - бывших россиян, а теперь евреев на пособие...

Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони...