Цвет сверхдержавы ­- красный.

Закончил читать грандиозный цикл Сергея Симонова «Цвет сверхдержавы ­ красный». Пожалуй, это самая проработанная «альтернативка» из всех, написанных на сегодняшний день, а значит, может служить своеобразным эталоном. Поэтому попробуем описать «стандарт качества» в формате рецензии, разобрав и наиболее удачные решения и «пятна на солнце»

 Общие принципы.

Начнём с похвалы методу, как наиболее сильной стороне. Основной инструмент альтернативной истории это перевыборочные методы статистики. Причинно-следственные связи между событиями сохраняются неизменными, закономерные события смещаются влево или вправо в зависимости от их соответствия цели, случайные события произвольно перетасовываются. Наиболее интересен сценарий минимакса, в котором желаемые регулярные события максимально смещаются влево, а случайное везение наоборот минимизируется, чтобы проверить сценарий на устойчивость. ЦСК построена на основе многочисленных цитат из воспоминаний и документов: ­  большая часть описанных  проектов и событий имела место быть на самом деле, просто несколько позже и при иных обстоятельствах. Можно сказать, что перед нами художественно обработанная документалистика, и это, безусловно, одно из главных достоинств книги, поскольку читать о реальных событиях оказывается много интереснее, чем о надуманных приключениях. Также автор весьма строг в отношении фантастического допущения ­ в прошлое передаётся пакет политической и технологической информации, а дальше события развиваются по внутренней логике. Иногда даже слишком строг ­ опасение слишком сильно отклониться от канвы истории  начинает нарушать принцип случайности ошибок модели.

Второе важное достоинство составляют ценностные установки автора. Сергей Симонов описывает возможный путь к коммунистическому Полудню от концепции до воплощения. Возможный - ещё не значит единственный: ­ любая теоретическая концепция остаётся предметом дискуссий до своей реализации. Гуманистический идеал справедливого общества, основанного на научно-техническом прогрессе и максимально полной реализации творческого потенциала каждого человека  следует считать основной целью социально-инженерной деятельности.

Содержание эпохи.

«Великое десятилетие» 1954-1964 невозможно понять, если не принимать во внимание один простой факт – численность городского населения сравнялась с численностью сельского населения  по СССР в целом в 1961, по РСФСР в 1957. Спутник и Гагарин – акме советского индустриализма. Тридцать лет борьбы и труда 1922-1952 наконец принесли свои плоды, но темпы роста ещё не испытывали ресурсных ограничений. До 1957 промышленные мощности СССР за пятилетку примерно удваивались. Правда из сорока лет после Октябрьской революции мирному строительству удалось уделить только половину, а вторая половина пришлась на отражение внешней агрессии и  восстановление народного хозяйства. Исторический период с 1914 по 1945, а если брать шире, то с 1911 по 1949 был мегакризисом мировой войны и великой депрессии. Без учёта исторического контекста сопоставление сталинского тридцатилетия и хрущевского десятилетия не будет корректным, тем более что сталинская модель экономики работала до совнархозной реформы 1957. Поскольку советский метод форсирования темпов индустриализации предполагал, что в первой пятилетке изменяется отраслевая структура в пользу увеличения доли машиностроения, во вторую выпускается инвестиционная продукция, и только с третьей начинает заметный выпуск потребительской продукции на расширенных мощностях, то скачок уровня жизни был особенно впечатляющим. Если в 1947 уровень чистого душевого потребления без инвестиций и нематериальных общественных фондов (а образование и здравоохранение это те же инвестиции, только в человека) немногим превышал базу 1913 года, то в последующее десятилетние он рос тем же темпами, как и промышленность, что позволило перейти от бараков и коммуналок к массовому обеспечению жильём и товарами народного потребления. Именно этот скачок в технологическое будущее вкупе с омоложением населения вследствие потерь войны и вступлением в трудовую жизни массового предвоенного поколения, порождал волну невероятного оптимизма. В 1961 казалось, что коммунизм можно построить лет за двадцать – чуть больше чем отделяет от послевоенной разрухи, раз уж от сталинградской битвы до полёта Гагарина меньше двадцати лет прошло. Мироощущение «оттепели» было свойственно не только советским людям  ­ сочетание эффекта отложенного технологического роста и сдвига политики влево сделали 60-е лучшим десятилетием XX века. Причем в СССР «эпоха оптимизма» началась раньше («пришёл Маленков – поели блинков»), а закончилась позже. За десять лет приоритета СССР 1957-1967 в космосе промышленные мощности выросли почти в три раза (точнее 639/210 ТВт*час электрогенерации в 1968/1957 гг), а в последующие  десять еще удвоились (1150/588 ТВт*час в 1977/1967 гг) – выход из экспоненциального режима на плато постоянного роста произошёл после. Программа строительства коммунизма к 1980 году даже в своих количественных показателях некритически экстраполировала темпы роста первой половины индустриально-урбанистического перехода на вторую, предполагая по той же электрогенерации рост выработки в 8-10 раз с 327,6 ТВт*час в 1961 до 2700-3000 ТВт* час в 1980, в то время как реально было выработано 1294 ТВт*час,  и материально-техническая база «коммунизма» с бесплатным транспортом и интернетом сдвигалась примерно на первое десятилетие XXI века. И все же заря атомной энергетики, кибернетики и космических ракет подарила человечеству дерзкую мечту о посюстороннем воплощении принципиально нового общественного устройства.

Ключевые идеи

Сама постановка задачи контрфактического моделирования истории содержит внутреннее противоречие. Простой сдвиг регулярных событий «влево» на стандартное отклонение не порождает альтернативы как таковой. Сценарий, основанный на устранении ошибок и заведомо работающих решениях надёжен, но не нов. Гораздо интереснее решения, которые могли бы сработать, но не были приняты, и дуальные к ним скрытые уязвимости. Однако они же содержат и больше риска, поскольку заранее неизвестно как такие решения сработают. Альтернатива ЦСК, помимо сдвига влево благоприятных решений,  покоиться на трех китах:

1. Развертывание ОГАС на базе раннего перехода к интегральным схемам – ключевой элемент внутренней политики.
2. Организация Всемирного Экономического Содружества ­ присоединение всего движения неприсоединения к соцлагерю как ключевое событие внешней политики.
3. Вложение в зарубежные технологические компании-стартапы ­ чистый эффект апостериорной информации, когда заранее известно какая лошадь придёт первой.

В принципе достаточно одного ВЭС: ­ переход на сторону СССР  крупнейших стран  всех макрорегионов Старого Света это мировая война выигранная маршалом Тито при поддержке агентов генерала Серова. В реале Хрущев и Мао не смогли сохранить союз СССР и Китая, а доброжелательные отношения между СССР и национально-освободительными движениями не переросли в нечто большее. Историческая миссия социализма это рациональное завершение индустриализации мира.

Ключевые уязвимости.

Главная уязвимость плана завоевания мира агентами управления темпоральной безопасности заключается в самом его существовании. Агенты Смиты могут захватить Матрицу.   Офшорные инвесторы, вкладывающие советские деньги в американские и европейские технологические стартапы могут вообразить себя новой мировой элитой­: ассасины против тамплиеров, иллюминаты, свергающие рептилоидов.  Посредник обретает власть над тем, что он опосредует. Соблазн присвоить вложения доходов советского сырьевого экспорта в технологические активы может оказаться слишком сильным искушением для исполнителей, ведь чужие компании контролируются только через агентуру в руководстве офшорных фондов. Более того, в 1950-х валютная выручка СССР была ограниченной, и, в силу высоких темпов роста, должна была вкладываться в первую очередь в развитие народного хозяйства СССР. Соблюдение экономического баланса это вообще ахиллесова пята исторической альтернативы, но для тайных финансовых операций бюджет особенно жёсткий. Сама по себе идея скупить будущих лидеров рынка на старте по дешёвке неплоха, но денег может внезапно не хватить, а безвозмездная передача технологий СССР и его союзникам должна быть обязательным результатом сделки.

Вторая существенная уязвимость – почти полное отсутствие субъектности  партнёров и антагонистов. Несколько сгущая краски, можно сказать, что Айк и Джонни ведут себя как лузеры, беспомощно разводя руками в ответ на любое достижение красных, Де Голль – доверчивый маленький принц, а Гао Ган, Неру, Сукарно и все остальные просто статисты, согласно кивающие на любое предложение Хрущева. Да и сам Хрущев ведет себя не как политик, а как менеджер по развитию, показывающий красивые картинки на презентации. Главный вопрос политики – «против кого дружим?»: ­ развивающиеся социалистические страны не обязаны конфликтовать между собой, поскольку в меньшей степени нуждаются в рынках сбыта, но у них есть собственные интересы и тонкая настройка симфонии совместного развития могла бы быть самостоятельным сюжетом. Как не парадоксально, но больше всего инициативы оказалось у конголезских царьков, а ведь у США, к сожалению, возможностей поломать игру куда больше ­ от аудита корпораций на предмет связи с офшорами, несоблюдения требований КОКОМ и прочей  «антиамериканской деятельности», до прямого ограничения экономического и даже политического суверенитета отдельных стран. Заранее присуждать победу в трудной борьбе за третий мир несколько легкомысленно. 

Наконец, распространённая проблема сценариев альтернативного развития  -­ «суп из топора». Не все решения в равной степени эффективны. Более того, некоторые могут оказаться умеренно неэффективны, но в совокупности это оказывается незаметным. Так индустрия требует концентрации, и малые предприятия с кооперативами, возможно, добавят гибкости, но проиграют в производительности и только технологический скачок и общие высокие темпы роста замаскируют провал. Эффект трёх ключевых решений сильно преобладает над прочими, поэтому анализу девиаций от сдвига влево реальной истории стоит посвятить отдельную заметку.

Культ личности в истории.

Отдавая дань художественной форме альтернативной истории невозможно обойти вниманием личность главного героя. Мало получить информацию о будущем, надо суметь ею воспользоваться. А с этим у реального Н.С.Хрущева были бы проблемы в силу недостатка образования. Хрущев обладал практической смёткой и его коммунистические убеждения были вполне искренними (вероятно потому Сталин его и взял в свою  команду), хотя и ограничены кругозором, ему недоставало системности мышления, обычно формируемого курсом высшей математики в институте или хотя бы школьной геометрией вкупе с историко-географическими дисциплинами. «7 К и одно М» (Крым, Культ, Китай, Кукуруза, Карибский Кризис и Кузькина Мать) за которые сняли Хрущева М. А. Суслов обобщил одним терминам – «волюнтаризм»: ­ если вместо того, чтобы вначале думать, потом делать, поступать в точности до наоборот, даже полезные начинания выйдут боком. Поэтому ключом к сюжету выступает второй слой фантастического допущения: ознакомившись с воспоминаниями о будущем, Никита Сергеевич стал мыслить столь же системно, сколь и автор. Здесь же сосредоточен скрытый риск: получатели посылки из будущего могут оказаться заложниками ошибочных обобщений отправителя посылки. Необходимо уметь различать эмпирические факты, не зависящие от модели, и объяснение теоретической моделью причин этих событий. Для принятия решений важны причины, но в той или иной степени проверяемы только факты. Получи Никита Сергеевич посылку из будущего, он смог бы извлечь из неё пользу для страны… передав материал техническим специалистам. Так оно и происходит, хотя гриф «Тайна», о котором знают все сколь либо выдающиеся люди страны вызывает лёгкую усмешку.  Но если техническая информация из будущего стала бы просто полезной подсказкой для учёных, конструкторов и отраслевых министров, то информация политическая сделала бы главу госбезопасности фактически вторым человеком в государстве, что, вообще говоря, не слишком полезно для общества. Не стоит, полагаясь на репутацию секретных служб, приписывать им несвойственную функцию проектирования социального развития ­ их задача, прежде всего, состоит в предотвращении  политического переворота и сборе информации о предполагаемом противнике. Председатель КГБ не всегда самый тонкий интеллектуал в правительстве, и создавать Ивану Александровичу Серову образ тайного кукловода мировой политики было бы преувеличением его возможностей. Тандем Хрущева и Серова оттеснил  прочих действующих лиц на второй план, подчас несправедливо устраняя тех, кто имел собственное мнение. В первую очередь это касается членов «антипартийной группы» и М. А. Суслова, а также самоустранившегося Г.К. Жукова, что при амбициозности последнего не выглядит убедительным. Надо понимать, что воспоминания Сергея Хрущева об отце источник хотя и подробный, но ангажированный, и то же Молотов и Маленков были компетентнее Хрущева, переигравшего Правительство за счёт Партии, то бишь поддержки секретарей обкомов. Без охаивания Сталина на XX съезде и совнархозных глупостей для «антипартийной группы» вообще не было бы причин, а Суслов был человеком одновременно острожным и бескорыстным, чтобы устраивать «заговор».  Доклад М.А.Суслова на октябрьском пленуме ЦК КПСС, освободившим Хрущева от занимаемых должностей в связи с допущенными ошибками в руководстве, был актом легитимации принятого решения. Не следует забывать, что Суслов начал руководить идеологией советского государства не при Брежневе, а ещё при Сталине, и «сусловские» тридцать лет (1952-1982) по меньшей мере, благополучнее героических сталинских (1922-1952) и в них нашлось место не только спокойствию 70-х, но и порыву 60-х. В общем, не стоит слишком поспешно отстранять от воплощения мечты, тех, кто её создавал.

Выводы.

Трудно сделать хорошее еще лучшим: второе тридцатилетие советской власти и без информации из будущего было достаточно успешным, чтобы  «прощать» ошибки управления. Действительно крупных ошибок у Хрущева  было две: совнархозная реформа во внутренней политике,  дезорганизовавшая планирование технологического развития, и ссора с Китаем, расколовшая соцлагерь перед лицом и без того сильного противника. Если расширить хронологические рамки, то чуть позже добавилась неудачная косыгинская реформа, откатившая последствия децентрализации, но ослабившая контроль за предприятиями в попытке найти универсальный критерий эффективности, что и  породило большую часть дефектов позднесоветской экономики. Последствия недостаточной продуманности иных решений имели существенно меньший масштаб.  Фатальная ошибка – не имевших рациональных оснований в задаче интенсификации развития переход к рынку 1987-88 - 1993 г ­ произошла значительно позже, а основной ущерб от враждебного окружения наоборот был нанесён раньше рассматриваемого периода. Запас реактивности оказывается не слишком велик для заметного  увеличения мощности. Парадокс, но при всей блистательности технической  стороны прогрессорства, период наибольших успехов оказывается наименее удачным. «Трамплин для прыжка» следовало бы построить пораньше, чтобы «дотянуться до звёзд» в обозримое время.