Отрывок из 35ой главы "Белой Гильдии" Личные границы

По этому растущему вдоль тропинки репейнику мы с Бореем наблюдали течение лета. Стремительное, как ручей, бегущий неподалеку шаг в шаг с нами. Лето тоже бежало, журчало, не остановить. Одно, другое, третье...

Оно начиналось вот так, в мае, когда нежные зеленые стебли репейника поднимались и, точно по волшебству, покрывались сизыми кудряшками, росли и росли, и по мере роста разворачивались мягкие, паутинчатые листья, которые тоже росли, ширились, жирнели, темнели и к середине июня обсыпались сотнями фиолетовых ежиков. Словно и не репей вовсе, а какой-нибудь куст дикой розы. Цвел репей роскошно и долго, до середины июля, пока не разрастался великаном и не покрывался липкими комочками, специально созданными для того, чтобы их срывать и кидать друг в друга.

Жаркой порой, когда бежишь на озеро только в одних плавках, разумнее всего целиться репейником в голову. Ну или лепить из него фигурки прямо на мой холщовый художественный рюкзак. Но это потом, когда мы стали старше, и я всерьез занялась рисованием. Но и тогда лето измерялось репейником.

К исходу тепла и свободы, когда уже купаться надоедало да и ходить на обрыв становилось зябко, разве что ради возможности полюбоваться звездным августовским небом, но окно в ночное небесье и с крыши наших домов было отлично видно... вот тогда репей сначала становился похожим на лапы старых елей, затем темнел, коричневел, жух и к сентябрю выползал на тропинку прощаться — некрасивый, нескладный, обессиленный.

Потом репей чернел от заморозков, укрывался первым снегом, а в апреле возвращался беззащитными зелененькими росточками. И все начиналось по новой...

И вот мы снова шли по тропинке мимо нашего молодого и полного сил репейника. Борей шел, расставив руки, касаясь ладонями дружелюбно протянутых ему с обеих сторон мягких листьев — здоровался.

— Кому ты помогал по физике?

— Тигилю Талески. Он умный, а вот физика... не дается. Другой склад ума. Но теперь он во всем разобрался. Все хорошо... — Борей не поменял походки и не замедлил шаг, но едва он начал говорить о Тигиле, как я сразу услышала и его смущение, и легкую, едва ощутимую тоску, чем-то неуловимо похожую на мою.

— Ну, а ты как? — быстро сменил тему мой друг. — Как твои двое из ларца — одинаковых с лица?

— Хорошо! Ох, Бор! Там столько всего рассказывать! Давай лучше ты сначала... Кита видел?

— Нет. Никого из его банды не видел. К счастью... Да мне нечего рассказывать, Итта. Мы с тобой две недели всего не виделись. И все эти две недели я занимался с Тигилем. Не пытай меня. Скажи хотя бы, тебе понравилась поездка? Алъерь понравился?

Я только вздохнула. Мне очень хотелось все ему рассказать, но я знала, что Борей выслушает очень вежливо и внимательно, а потом скажет что-то примиряющее, общее, ни о чем конкретно. О сердечных делах с ним говорить было неинтересно. Он не то чтобы прятался или избегал подобных тем, просто включал какого-то неживого болванчика, улыбался и кивал, внутренне ожидая конца разговора.

Знала ли я, почему это происходило? Разумеется, знала. Спрашивала ли я когда-либо его об этом в лоб? Никогда. Всему, даже дружбе, есть свои границы...

Только однажды, когда нам было двенадцать-тринадцать, я, оценив очередной фингал под серым, как дождливое небо глазом друга, сказала:

— Не одна я умею слышать чувства других. Будь с Китом поосторожнее. Узнает про тебя что лишнее — будет нехорошо.

Мы сидели в его огороде на перевернутых ведрах и сортировали картошку. Крупную — направо. Мелочь — налево.

— Нехорошо? — От моего прямого заявления Борей залился краской по самые уши, повертел в руке картофелину и добавил: — Если он узнает, он меня просто убьет. Да и все.

Это было три года назад, и больше мы эту тему не поднимали, никогда. Хотя сейчас очень хотелось поднять. Я слышала, что творилось в душе моего повзрослевшего друга.

После того первого и единственного разговора Борей начал заниматься рукопашным боем. Нашел себе тренера, книжек в библиотеке набрал и впрягся.

Тем более Кит к Борею лез давно и планомерно. Подкарауливал с дружками в подворотнях или у озера, искал местечко поудобнее, чтоб без взрослых, прижимал к стене, или к дереву, или сразу валил на землю. И лупил. Не до крови. Но внушительно.

— Че ты такой бесячий? — Кит цедил слюну в дырочку между зубов, держа Борея за горло. — Че, а?

Других претензий Кит не высказывал, хотя они у него были.

Борей дружил со мной, а я была иттииткой. И Кит был иттиитом, что определяло его круглую жизненную позицию избранного, из которой исходило, что я должна придерживаться своих и нос не воротить.

Но мы с Бореем не просто дружили. Мы росли на одном горшке, вместе ходили в школу, вместе делали домашние дела, били друг за друга физиономии обидчикам и вообще вели себя как брат и сестра.

В детстве Борей походил на девочку больше, чем я. Светлые вихрастые волосы, пухлые губы, постоянный нежный румянец, а главное — совершенно ангельские глаза, чистые и очень светлые, вот действительно, как серое, немного пасмурное, летнее небо. При этом у Борея были темные, загнутые ресницы. И вот этими глазами он смотрел на мир очень внимательно, уважительно и благодарно, точно с самого детства принимал жизнь как подарок, а потому обращался с ней очень бережно. Этот взгляд так никуда и не делся.

Кит чуял то же, что и я: Борей совсем не такой, как другие мальчики. Пока мы были маленькими, даже сам Борей не понимал в чем дело. Жил себе и жил обычной мальчишеской жизнью. Читал, бегал, строгал ножиком фигурки, строил на берегу Каго песчаные замки, кидался репейником, учился ездить верхом. Все считали нас женихом и невестой. И мы не обижались. До того случая с компотом и Китом я была уверена, что мы вырастем и поженимся. Борей мне нравился, и он был моим другом. Чего еще нужно-то? Борей тогда учился в пятом классе, а мы с Китом — в четвертом. Поначалу Кит старался задирать меня без присутствия друга, а тут осмелел, стал приставать к нам обоим, обзывать женихом и невестой. И однажды в столовой придумал инсценировать свадьбу. Окружил со своими дружками, которые толкнули нас с Бореем друг к другу. Все стали улюлюкать, дразнить, велеть поцеловаться, а потом Кит схватил со стола миску с вишневым компотом, занес повыше и вылил нам обоим на головы.

Мы стояли, а красные струйки текли по нашей одежде. Унижение было такое, что я разревелась, разозлилась и бросилась на Кита с кулаками. Мелкий, юркий Кит мне, конечно, не дался, а вывернулся из-под моей руки и пнул. Я оглянулась на Борея, не понимая, почему тот стоит истуканом и ничего не делает. Ведь он же всегда, абсолютно всегда за меня заступался.

— Бор!

И тогда я услышала чувства друга. Совсем неуместные в сложившейся ситуации, более того — совершенно ей противоположные. Борей стоял залитый краской стыда и гнева. Обида его была больше любой простой обиды на идиотские шуточки хулиганов. Это была обида бессилия. Я поняла, что Кит нравится Борею, но хуже всего то, что и Кит это понял. Только это и понял, и больше ничего. Но с тех пор прекратил надо мной издеваться и стал издеваться над Бореем. Проходу ему не давал аж до восьмого класса, когда я не выдержала и намекнула другу, что Кит — иттиит, а, значит, легко может прознать лишнее.

И Борей начал тренироваться.

Через полгода усердного труда и отбитых об стену сарая костяшек, сотни синяков и шишек, он, при встрече с кем-нибудь из банды Кита, с таким же добрым и светлым взором, как и всегда, вламывал бывшему обидчику с ноги или с руки — это уж как ему было сподручнее — и шел дальше своей дорогой. Кит от него отстал. И все вроде успокоилось.

К пятнадцати Борей походить на девочку перестал. Он резко вырос, возмужал и превратился в настоящего бойца. Его рельефные мышцы стали видны через майку, и девчонки из школы принялись сначала осторожно, а потом уже весьма настойчиво спрашивать меня — встречаемся ли мы. И если нет, то познакомь...

Мы не встречались. И не собирались. Я не переставала удивляться, почему эти влюбленные в него девчонки не видят, что Борей не принадлежит миру привычных отношений. Мне казалось, по одному его взгляду все можно было прочитать.

И в итоге кто-то все-таки прочитал. Какая-то сволочь. Кто-то из иттиитов учуял, но, скорее всего, сам Кит. Повзрослел, сложил наконец-то два плюс два и понял природу чувства Борея к нему.

Это случилось как раз перед тем, как Борею нужно было сдавать вступительные в Туон.

Тогда Кит собрал банду из десяти человек, собрал тихо, без публичных выяснений и травли, умный уже стал. Они напали на Борея в парке у озера, напали всерьез. Может, даже убили бы, вполне могли. Но повезло. Взрослые парни мимо проходили. Помогли Борею отбиться. Он еще неделю потом кровью харкал. Так и уехал экзамены сдавать — харкающий кровью. Родители Борея подали жалобу в полицейский участок, после чего Кит пропал и весь последний год в школе не появлялся.

Именно благодаря Борею меня отпустили в Туон. Он обещал за мной присматривать. И присматривал, насколько мог, пока я сама не попросила его не вмешиваться в нашу с близнецами дружбу, не стоять за моей спиной молчаливой скалой с румяными щеками и ангельскими глазами.

И Борей все понял и тактично не вмешивался.

Мы специально пришли не на песчаный пляжик, а на наш обрыв. Тут можно было прыгать в воду как раз метров с трех, мы так любили. Тем более вода в мае еще холодная, так что лучше уж прыгать сразу.

Борей стянул майку и штаны, и я залюбовалась. Каждая его мышца играла под загорелой кожей. Тело его было не просто налитым молодой силой, оно было чересчур совершенным. Точно он вот-вот лопнет от этой красоты.

— Сколько можно качаться, Бор? — Я тоже принялась снимать сарафан. — У тебя же кожа на бицепсах когда-нибудь треснет!

— Кожа — штука очень пластичная. — Борей по-дружески улыбнулся, хлопнул ангельскими ресницами, мол, ну что ты меня смущаешь, а потом красиво спружинил с невысокого обрыва и ласточкой вошел в толщу воды.

«Бедные девочки, — подумала я. — И бедный он сам... Кто бы мог знать, что он вырастет в такого никому не доступного красавца...»

Все выросли... Все... И я тоже....

Я посмотрела через правое плечо на невидимого Эмиля, а потом через левое — на невидимого Эрика. 

«Плаваем?» — спросил невидимый Эрик.

Я кивнула, нырнула, раскрыла жабры и ушла на дно родного озера.