Крыша, или Почему моей душе уныло

Крыши бывают двух видов. Одни сидят на своих домах нарочито основательно, прибитые гвоздями размером с ладонь и прилаженные японским супер-клеем. Другие живут над чердаком, как на аэродроме. Когда дует попутный ветер, они взмахивают крылами — кто пегасьими с перьями, кто леонардовски механическими — и возятся под облаками, решая свои крышиные дела; но неизменно возвращаются назад.

Творение явно расценивало мою крышу как дитя первого племени, а та мечтала присоединиться ко второму. Однажды, тайком ото всех, она отрастила маленькие, слабые крылышки и понеслась туда, куда глядело её чердачное оконце. У крылышек этих не было сил поднять хозяйку под облака, потому я надеюсь, что смелый полёт моей крыши не закончился где-нибудь на дне болота.

В моём чердаке, более не защищённом, поселился ветер. Он и раньше пел мне свои циничные песни (я слушал его гул в трубе и записывал); а теперь он завихрился клубком и гулял так по голове, собирая забытые вещи. Его куплеты теперь стали совсем злы, буйны и бесформенны, но я всё равно то и дело брался за блокнот.

Когда с неба лил токсичный дождь, он пропитывал меня с головы до ног, ведь больше ничто не мешало ему попасть внутрь. Уж кто-кто, а я знал о зловредных осадках если не всё, то многое: в школьные годы я ведь рассказывал о них на городской конференции (читай: стращал народ, что картошку, выращенную в окрестностях нашего города, есть нельзя) и даже стал её лауреатом.

Итак, как специалист, я рассудил, что от дождя меня может спасти только пакет, надетый на голову. Именно надетый, а не натянутый, и обязательно полиэтеленовый. Бумажные не годились, нет. Поэтому, когда я шёл по улице и расклеивал на столбах листы А4, на моём чердаке красовалась самая недорогая шляпа, которую только можно себе позволить, да ещё и модная, с логотипом супермаркета. Злые девушки смеялись и показывали на меня пальцем, но я считаю, что лучше ходить по улице с пакетом на голове, чем лежать в постели с простудой.

На листах, что я расклеивал, было написано жирными буквами: «Вы не видели мою крышу? Позвоните по тел. ХХХ-ХХХ-ХХХ», а ниже шёл текстовый портрет пропавшей. Я говорил о своей крыше то как о весомой, знатной, крытой коричневой черепицей; то представлял её прохожим как совсем скромную крышечку, словно от банки с вареньем... Дело в том, что я не помнил, как она выглядит, но хотя бы одно из тех описаний должно было попасть в точку, ведь так? Зато один факт о своей крыше я знал совершенно точно: она не умеет пользоваться навигатором и не найдёт дорогу домой сама.

Вернувшись домой, я хотел переместить сценографию в тёмный лес, где находилась моя крыша, и поведать вам о её приключениях, но в мою дверь постучали. Я открыл: на пороге стоял худой Человек-В-Пальто.

— Ошибка фокала, — сказал он, быстро махнув удостоверением перед моим лицом. Я не успел рассмотреть, что там было написано. — Откуда вы можете знать, что происходит с крышей где-то там, если находитесь в Здесь и Сейчас? Вы сами недавно говорили, что не знаете, где она — и оттого надеетесь, что не в болоте.

— Боже, — я закатил глаза, — я переживаю горе потери, а вы мне тут про какой-то фокал. Как моя крыша может упасть в болото, если я его ещё не придумал? Давайте, я закрою глаза, а когда открою — вас здесь больше не будет.

Я зажмурился и сидел так два дня. Когда я раскрыл глаза вновь, Человека-В-Пальто на моём пороге больше не было. Как не было и самого порога, и крыльца, и двери, и ставен, и даже забора. Я всё мог понять и простить, но вот забор... Это было уже слишком.

К сожалению, я не мог узнать, украл ли половину моего дома Человек-В-Пальто, или все эти двери-ставни сбежали по своей воле. Мне оставалось только уверять мимокрокодилов в том, что я затеял ремонт, хотя они о том меня не спрашивали.

Для имитации ремонта нужны были деньги, поэтому я поехал в офис. У офиса двери и крыша были на месте, поэтому он внушал некоторую уверенность в завтрашнем дне.

— Как это «некоторую»? — спросил офис. — Почему не «основательную»? Вы могли обойтись вообще без этого дурацкого прилагательного, в конце концов.

В таких ситуациях я всегда чувствую себя неловко. Я знал, что после такого вопроса буду ходить целыми днями, переваривая брошенную мне в лицо реплику, а когда переварю её — начну перетирать в желудочной кислоте самого себя. Расклад меня не устраивал, поэтому я спросил у тараканов внутри своей головы, как бы они охарактеризовали уверенность, которую внушаю им я сам.

— Кто это говорит? — спросили тараканы, глядя в синее небо. Оно было им синим, потому что его больше не застилала крыша, а офис выплюнул меня на собственное крыльцо.

— Это я, — сказал я.

— Бога зовут Йя! — закричали они.

Я испугался, что мимокрокодилы услышат своими плоскими рептилоидными ушами их пищание, потому испуганно прикрыл рот и уши руками — это возможно, если отвести на роль ушных затычек большие пальцы. Но, теперь тараканьими вскриками пел мой обнажённый чердак — разошедшийся в своей эпилепсии внутренний ветер случайно сорвал и унёс пакет.

Я опустился на колени, прислонив верх своей головы к поверхности земли. Тараканы, ветер и прочее барахло повалились вниз, не ожидав такой подставы. Кажется, кого-то из тараканьего народа даже успели осудить и казнить за Переворот.

— Но если Переворот прошёл успешно, как могли быть наказаны те, кого в нём обвинили? — спросил я, забыв, что у меня зажат рот — потому мои слова остались никем не услышанными.

Мимокрокодилы сначала проползали меня по большой дуге, кляли наркоманом и шизофреником. Через неделю двое приезжих остановились, споря, как правильно меня называть: перфомансом или инсталляцией? Чтобы познать моё бытие, они встали в ту же позу.

Тут постепенно подобрались и остальные, окружили нас, стали присоединяться и называть позу офисаной, от слов асана и офис — я ведь всё ещё находился на его крыльце.

Сарафанное радио превратило «офисану» в «официальную», а что официально — то обязательно. Работники, кстати, не могли больше попадать внутрь офиса; тот не выдержал данного факта и обанкротился. Пока я переживал произошедшее, в офисане стояли вообще все — даже обанкротившийся офис, нависнув надо мной грандиозной аркой.

Мир встал. Я не знаю, сколько времени прошло, скорее всего, нисколько, время ведь тоже стояло в офисане. Значит, то, что произошло дальше, случилось через ноль единиц времени. В нашем языке нет определения для такого явления, ведь даже слово «сейчас» привязано к часу, а время часов больше не отмеряло. Возможно, правильное слово мне могли бы подсказать горизонты чёрных дыр, но они были слишком далеко... и я не мог гарантированно знать, что они не стоят в офисане, как и мы.

Короче говоря (могу ли я говорить короче, если не могу — дольше?), через Ноль времени я увидел свою крышу, пытающуюся завернуться в офисану далеко в кустах. Я мог узреть её и раньше, если бы открыл глаза, но мне пришлось их прикрыть, чтобы никто не слышал тараканьи Богооткровение и Переворот через глазницы — ну мало ли.

— Тогда как вы могли знать, что происходит вокруг вас, что люди принимают ту же позу и так далее, если ваши глаза были всё это время закрыты? — услышал я знакомый негодующий голос. Он принадлежал Человеку-В-Пальто, что стоял поблизости кверху задом.

— Отстаньте, прошу, — сказал я, предсмотрительно отняв руки ото рта. — Я увидел крышу, и мне сейчас не до ваших неумелых попыток в логику.

Фраза была очень смелой, во всяком случае, для меня. Поэтому, когда Человек-В-Пальто спросил, как же я мог ещё и слышать его и всех остальных, покуда мои большие пальцы до сих пор в ушах — я и вовсе набрался великой смелости и проигнорировал сказанное.

Я вскочил на ноги, чтобы броситься к крыше... Но всё, что раньше жило в моей голове, осталось лежать на земле. Поэтому нечему больше было управлять моим телом. Оно повалилось на газон, лицом вниз, и замерло.

Тело грустно вспоминало, само не зная чем, ёжика из анекдота, что научился дышать попой, сел на пенёк и задохнулся. Ноздрями оно теперь могло вдыхать только родную землю, но это мало могло ему помочь.

«Как скоро я задохнусь?» — думало тело. Его мозги тоже вывалились через дыру в башке, поэтому оно не помнило, что время-то стоит, и понятия «скоро» теперь не существует.

Чем же оно думало? Душой, конечно. Она может думать (хотя иные называют это чувствованием), но не помнить — ведь за запись отвечает мозг, жёсткий диск, материя. А от материи душа не очень-то зависит.

Осознав последнее, она поднялась из тела, воспарила над арками, мимокрокодилами, крышами и Людьми-В-Пальто. Перед взором её были одни сплошные задницы.

«Бытие — это жопы», — решила душа. Она ведь не помнила, каким мир был раньше — мозги-то с памятью остались внизу. Про то, что надо бы привести крышу назад к голове, душа тоже теперь была ни сном, ни духом.

Душа летела вверх, пока не наткнулась на крышу мира.

— Здравствуй, — поприветствовала странницу та. — Ты — первая душа, что достигла меня. Спрашивай, что хочешь — любые тайны мира, всё, всё что угодно, любое сорок два, всё что хочешь — спрашивай.

— Я не разговариваю с мирами, состоящими из жоп, — осторожно сказала душа. — Мне не нравится такой символ, он нагнетает на меня крайнее уныние и пессимизм. Так что, буду благодарна, если вы просто покажете мне на выход. Я уйду и более вас не побеспокою.

— Выхода нет, — сказала крыша мира.

— Почему?

— В мире более высокого порядка практикуют более сложную асану. Там надо засунуть свой чердак прямо в то, что вам так не нравится. Поэтому ваша вселенная кольцеобразна, она Уроборос, и из неё нет выхода.

— Это всё слишком сложно для безмозглой души, — опечалилась бесплотная странница.

— Возвращайтесь-ка в тело, — посоветовала сердобольно великая крыша.

Душа повиновалась, она ведь была послушной душой. О своём путешествии наверх она совсем позабыла, так что не могла объяснить самой себе не покидавшие её уныние и пессимизм.

А вот кто перевернул тело кверху лицом и приладил крышу, как ход времени был запущен вновь, и что сподвигло народ разогнуться из офисаны — я вам тоже рассказать не могу, ведь Человек-В-Пальто смог настоять, чтобы я не писал вне фокала.