Признание в любви.

В коей-то веки флешмоб в самом разгаре, мне есть, что в него закинуть, и я не ленюсь это сделать. 

Пока ГГ никому в любви не признавался. Зато это вполне делает его жена. Правда, признается не ему. Любовь всей ее жизни совсем другой человек. И вытянул из нее признание до того, как сам ей это сказал. А, кстати, а сказал ли? 

Сцены две. Происходят они с разницей в несколько дней. 

Между тем герцог стал напротив нее и заговорил: 

— Дайте мне объясниться, мадам… Мария, — он вдруг назвал ее по имени, взял ее руки в свои, — ваше чувство долга и воспитание делают вам честь. И я никогда прежде не встречал женщины, подобной вам. Ни одна из тех, что я встречал не сравнится с вами ни в красоте, ни в грации, ни своим благородством. И, Боже мой, Мария, — он медленно опустился перед ней на одно колено, — как бы я мечтал отобрать вас у вашего мужа раз и навсегда. Конде недостоин вас.

Молодая женщина, испуганно сделала шаг назад. Ожидая чего угодно, только не такого признания, она заволновалась еще сильнее, а сердце пропустив удар, забилось так, словно готово было выскочить из груди. 

— О, Монсеньор, — пролепетала она, — если бы только я могла… 

— И я знаю, что согласись вы стать мне любовницей, это означало бы бесчестие для вас. Я и не осмелюсь вам это предложить, — он поцеловал ей руку, осторожно коснувшись ее кожи своими губами. 

Мария, как завороженная смотрела на него, по ее щекам катились уже неудержимые слезы, но она не обращала на них внимания. 

— Поэтому я буду просить вас о другом! — заявил герцог, вновь поднимая на нее свой взгляд, — я буду просить вас о том, чтобы вы стали моей женой…

— Монсеньор! 

— Дослушайте, мадам! Прошу вас! Я не могу сейчас лишить вашего супруга жизни. Король запретил любые ссоры и дуэли с Бурбонами. Да я и не хочу этого делать, так как эта смерть заставит вас носить траур и опечалит моего доброго друга, Генриха, вашего кузена, наваррского короля. Но в моих силах просить Папу Римского расторгнуть ваш брак. Мне надо лишь написать письмо. И я сделаю это! Клянусь. Вы будете свободны! И когда это произойдет, прошу вас, обещайте, что станете моей женой…

— Монсеньор, — Мария стояла оцепенев, не зная, что она на самом деле чувствует: счастье, от того, что его чувства не менее сильны, чем ее, счастье, которое испытывает каждая женщина, получив предложение руки и сердца от любимого мужчины или неизбывную тоску от того, что возможность этого счастья так призрачна.

— И прошу вас, Мария, по крайней мере, пока мы наедине, называйте меня по имени. Близкие люди называют меня Хенрике. А вы мне дороже и ближе любого из них. 

— Монсеньор… Хенрике, — его имя она произнесла одними губами, не веря, что может теперь называть его так не только в своих мечтах, — я… я согласна. 

В следующее мгновение она уже на самом деле оказалась в его объятиях: 

— Вы делаете меня счастливейшим человеком! Клянусь, тянуть я не буду. Кардинал де Бурбон обещал мне помочь в этом деле. Вы будете снова свободны. И будете моей женой. 

И не успела она опомниться, как он впился своими губами в ее. А она вся обмякла в его руках, прикрыв глаза, отдалась этому моменту блаженства, желая лишь одного: чтобы он длился вечно…

— Мне сказали, что вы больны, Мария! Я счастлив, что это оказалось наветом, — герцог Анжуйский улыбнулся и сделал ей навстречу несколько поспешных шагов, выдававших его нетерпение.

— Я и была больна, Монсеньор, — проговорила она, с трепетом протягивая ему руку, — но настоящие чувства делают чудеса. Поэтому я здесь.

Он поцеловал кончики ее пальцев, а потом накрыл второй рукой. Мария, несмотря на холод, почувствовала, как от ее ладони по всему телу растекается тепло, наполняя ее незнакомым доселе чувством.

— Вы говорите о чувствах, Мария, — герцог чуть отстранился от нее, — но ничего не сказали мне о своих.

Мария почувствовала, как кровь приливает к ее щекам. Воспитанная в убеждении, что дама никогда не должна говорить кавалеру о своих чувствах, она не представляла, как сделать это теперь, даже перед лицом человека, к которому их испытывает. В соответствии со своим воспитанием, через которое она уже успела переступить, согласившись стать женой герцога Анжуйского будучи замужем, дама могла только лишь дать понять о том, что испытывает к кавалеру. Но ни в коем случае не говорить открыто.

— Вы молчите? — в голосе д’Анжу Марии почудилась обида или горечь. Это напугало ее. Неужели так легко сейчас потерять свое счастье, просто из-за дурацких убеждений, которые внушили ей чужие люди. А именно так она теперь воспринимала все то окружение и тех, кто был с ней рядом всю ее прошлую жизнь.

— Нет. Я не буду молчать, Монсеньор, — набравшись смелости, произнесла она, — вы позволили называть вас по имени. И я не буду отказываться от этого права. Это для меня дороже всех ваших подарков, Хенрике. Потому что я люблю вас!