Признания в любви, хе!

Или немного лырного лыра в романе про спасателей иномирского государства.

Возьму не момент первого признания, потому что тогда слова были как об стенку горох. Он ей сердце открывает, а она: "Гондурас в огне! Гондурас в огне!" "Это всё политика, и вообще, твой брат воюет с моей страной". Дальше, как принято в лырных лырах, юная пара сближалась, возникали "непреодолимые" препятствия, и вот, казалось бы, всё кончено, но герой совершает подвиг ради героини (в данном случае замечает злонамеренный подлог и предотвращает скандал). И вот финал-развязка.

***

Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем в дверях появилась Рета. По зардевшемуся лицу гостьи можно было заключить, что от Легрина или Аиса она уже знает все подробности.  Она робко шагнула к столу; Альрид поднялся ей навстречу.

— Я очень благодарна вам за то, что вы сделали, — произнесла генеральская дочь, краснея ещё больше, но глядя в глаза прямо и твёрдо.

Альриду хотелось горячо заверить её, что он и не мог бы поступить иначе, что она всегда может на него рассчитывать… Но вместо этого в последний миг вырвались совсем другие, холодные и горькие слова — осадок обиды, полученной при первой встрече во дворце:

— Что же, теперь вы не считаете меня никчёмным человеком, которого не стоит принимать всерьёз?

— Я никогда так не говорила и не думала, — возразила Рета всё тем же ровным голосом. — Могла ли я судить, какой вы человек и чиновник? Я говорила лишь о ваших чувствах, которые действительно нельзя принимать всерьёз.

Альрид вспыхнул:

— Отчего же вы думаете, что можете так судить о моих чувствах?

— Оттого что ваши слова расходятся с делом.

— Мои слова?.. — понимание пришло не сразу. — Но разве я мог явиться к вашему отцу и просить вашей руки? Как вы себе это представляете?

— А как представляли вы?

— Разве не очевидно, что это стало невозможно… после того, что произошло?

— Что произошло? — ледяным тоном уточнила генеральская дочь. Лицо её пугающе побледнело, глаза смотрели пронзительно и яростно, и Альриду почему-то вспомнился восторженный рассказ Овера о том, как «эта девочка» заколола кинжалом орденского мага.

— А вы не знаете?.. Я полагал, это знает весь дворец, если не вся страна!

— Потрудитесь говорить прямо!

Альрид выдвинул нижний ящик стола, где лежало — немым напоминанием о хрупкости положения в обществе — письмо герцога Трамориса генералу Арвигу. Подал злосчастный конверт Рете:

— Вряд ли в прямоте кто-то сравнится с моим братом.

Тонкие девичьи пальцы освободили письмо от конверта. По мере того, как она читала, Альрид мог видеть, что сначала пропала зловещая бледность и милые черты смягчились, затем с изысканным недоумением приподнялись брови, а губы изогнулись в непонятной улыбке. Несчастный советник почувствовал себя уязвлённым оттого, что строки, некогда лишившие его должности, состояния и всяческих жизненных надежд, по-видимому, забавляли его возлюбленную.

— И откуда я, по-вашему, должна была это знать? — спросила она и небрежно бросила письмо на стол.

— Такие новости распространяются сами собой.

— Вот как? — генеральская дочь устремила на Трамориса долгий испытующий взгляд. — Значит, и о том, что я проглядела подлог, тоже знает весь дворец? Ведь такие новости распространяются сами собой!..

Не дожидаясь ответа, она развернулась и вышла.

Альрид упал в кресло и схватился за голову. Это был крах. Из всех возможных путей разговор пошёл по наихудшему.

И действительно, откуда взялась эта оскорбительная уверенность, что генерал Арвиг сделает содержание письма достоянием всех столичных гостиных? И если бы он рассказал дочери… А он не рассказал, и Рета ничего не знала!.. Почему Альрид предпочёл просто исчезнуть из города, не попытавшись даже объясниться с ней? Он опасался, что её отказ или, хуже того, насмешка причинит ему невыносимую боль — и заранее испытал эту боль, и, сам того не замечая, приписал своей возлюбленной худшие дамские черты.

И он при этом считал, что любит её!

«Влюблённость — это самое искреннее, самое пронзительное пожелание счастья… самому себе», — всплыли в памяти поучения неунывающего дворянина без должности. Да, пожалуй, Альрид и вправду любил именно себя. Иначе он побоялся бы причинить ей боль своим молчаливым бегством.

А ведь если бы она не ждала всё это время, разве бы она сердилась так, когда на широкой главной лестнице он, как ни в чём не бывало, радостно окликнул её по имени? Она злилась на него, потому что её «не знаю» означало «да».

Счастье было ближе, чем он думал.

Альрид горестно застонал. Он понимал теперь всю обидную легковесность своих чувств. И понимал, что, по выражению Овера, «сам у себя ты всегда останешься». Но он по-прежнему хотел быть с ней. Наверное, даже хорошо, что после состоявшегося разговора это невозможно… Он просто пойдёт, объяснится, извинится и оставит её в покое.

<...>

Траморис вошёл в приёмную и, ожидаемо найдя там посетителя, приказал ему покинуть помещение. Чиновник повиновался, всем своим видом демонстрируя почтение к мундиру государева советника и к Небесной крови.

Некоторое время Альрид и Рета просто стояли друг против друга. Барышня была бледна и, казалось, дрожала от возмущения. Но молчала.

Альрид хотел сказать так много! И так ясно было теперь, что любые его слова Рета воспримет как пустое сотрясание воздуха. С тоскою вспомнил он, что там, в нижнем ящике, вместе с письмом брата, лежала драгоценная лента, изготовленная по заказу ещё в родном городе и сопровождавшая его по стране во всех бестолковых скитаниях.

И именно сейчас, когда нужны дела, а не слова…

«Один чиновник захотел жениться», – вспомнилась – к месту и с горечью – первая фраза многих анекдотов.

Взгляд Альрида упал на письменный стол возлюбленной. Среди многочисленных папок одна была с символикой его ведомства, хвостики шёлковых закладок украшал его собственный вензель… Траморис раскрыл папку, отстегнул от корешка одну из алых ленточек и вложил в руки изумлённой Рете. 

«Она решит, что я сумасшедший, и прогонит меня… Значит, так тому и быть!»

— Вы будете моей невестой? — голос не слушался, и вопрос прозвучал резко и требовательно, совсем не так, как хотелось бы.

Рета смотрела на него застывшими, словно от ужаса, глазами; она действительно дрожала. Наконец у неё нашлись силы говорить: 

— Вы сейчас же выйдете, чтобы о нас не пошли дурные слухи. И вы больше не будете выставлять моих посетителей и закрываться со мной наедине. 

Альрид горько усмехнулся и, свесив голову, направился к двери.

— И ещё… — голос Реты заставил его остановиться. — Помогите мне вплести её в волосы.