Не кошка

— Что там? Подвинься, я не вижу, что там такое!

Грицько с силой  пихнул меня плечом, отодвигая в сторону, и жадно прижался носом к  оконному стеклу. Я, не сдержав гневный вопль, соскользнула с завалинки,  больно проехавшись ладонями по шершавым бревнам избы. Вот ведь!

— Гриць! А Гриць! Тебя мама не учила, что девочек бить — плохо?

— Да погоди ты, — отмахнулся друг, не отлипая от окошка, — Смотри лучше. Где еще такое диво увидеть сможем?

Вместо  ответа я прижалась спиной к нагретой Солнцем стене дома, и принялась  задумчиво разглядывать усыпанную занозами ладонь. Лето в деревеньке  Затравье всегда было таким — жарким, певучим, оглушительно пахнущим  свежескошенной травой и смолистыми досками соседских заборов. И мне,  городской девчонке, вся эта размеренная, вкусная благодать долго снилась  зимой, заставляя мечтать, ну когда уже, когда, когда...

Снились  копны сена на скошенных полях, пестрая, черно-бело-рыжая лента бредущего  на водопой стада, солнечные лучи, гуляющие по вершинам гор, поросших  густым сосняком. А позже, в тринадцать лет, стал сниться и Грицько.  Синеглазый, загорелый, крепкий и широкий в плечах, он, наверняка,  грезился не мне одной. Однако, кому какое дело до других, когда  наступает первая любовь?

Однако, сам Гриць, невзирая на  стукнувшие ему в этом году, пятнадцать лет, девчонками интересовался  мало. Куда больше парня занимали стоящий на заднем дворе мотоцикл,  вылазки с друзьями в походы и на рыбалку, и, разного рода, необычные  штуки, вроде той, что мы нашли сегодня. Не замечал мальчишка ни взглядов  в свой адрес, ни новых платьев, ни красиво уложенных косичек. Сверкнет  белозубой улыбкой, сощурит весело небесные свои глаза, — и поминай, как  звали. Дурак!

— Машка, ты чего? Бревна смолистые, сарафан  заляпаешь, — друг мягко соскользнул с приступка, и удивленно заглянул  мне в лицо, — Ты обиделась, что ли?

— Нет, Гриць. Смысла на тебя обижаться... Лучше скажи, что там такое?

Парень взъерошил обеими руками русую гриву за затылке, и пожал плечами:

— Да Анчут его знает, честно говоря. И усы, вроде, как у кошки, и лапы. А не кошка это...

— Как это, не кошка? — Не поняла я, — Пушистое же, и уши треугольниками. Кто же тогда, если не кошка? Собака, что ли?

— Да какая собака? Ты видела когда-нибудь собак с такими хвостами?

Я задумчиво обняла себя руками:

— Хвост тоже кошачий. И усы. Значит, кошка!

 — Да не кошка это, точно тебе говорю, — раздраженно тряхнул головой  друг, — А что, не пойму. Пушистое, серое, уши — как две пирамидки, усы  торчат. Странная штукенция.

Из-за горного хребта выглянула,  тяжело поводя боками, сизая грозовая туча. Громыхнула дружелюбно, будто  приветствуя нас, и потащилась вперед, раздвигая верхушки сосен массивным  брюхом. Гриць вскинул голову, сдувая с лица отросшую челку.

— Гроза будет. Идем, Машка, провожу. Вечером встретимся?

— За... Зачем? — Поперхнулась я, помимо воли заливаясь румянцем.

Приятель весело прищурил один глаз и, неожиданно наклонившись к моему уху, шепнул:

— Ну, как зачем. Надо же разобраться, что за чудо неведомое дед Петрович к себе домой приволок. Интересно же. Ты со мной?

— Да, — так же тихо ответила я, принимая протянутую руку, и почувствовала себя счастливой.

На  изумрудные листья старой яблони, растущей под окнами Петровича, с едва  слышным звоном упали первые капли дождя. Гроза началась...

З.Ы. А вам, дорогие читатели, я предлагаю угадать, что же такое нашли Гриць и Машка в доме Петровича? Кто там сидит?