Эпичный момент

Долго думала, чем же могу похвастаться ко флешмобу Ольги Гусевой. Как-то в моём видении, самые эпичные моменты - это концовки. Но в романе у меня пока всего одна и спойлерить её не хочется. В конечном итоге мне пришло в голову идеальное решение, даже слегка читерское: я приведу момент прохождения Лабиринта героиней "Детей Янтаря", во время которого она (как завещал автор оригинального мира) переживает все самые эпичные моменты своей прежней жизни:

Туман расступился перед моими глазами, а остальной мир, казалось, исчез, и в космической пустоте горел лишь замысловатый неровный узор. Он ждал меня, он звал меня, и, доверившись этому зову, я шагнула на линию.

Ощущение было очень странным. С первых же шагов по моим ногам и спине заструился вверх прохладный жар. Сперва это было даже приятно. Казалось, Лабиринт заряжал меня энергией, и лёгкие искры вылетали из-под стоп.

Первые шаги дались сравнительно легко, будто я шла по пояс в воде. Однако, по мере продвижения, среда довольно быстро уплотнялась.

Искры поднимались всё выше. Энергии и так было в избытке, но она не прекращала прибывать. Становилось трудно удерживать такой поток. Я ощущала себя бездонным сосудом, который стремились наполнить до краёв, и это почти удавалось, но содержимое никак нельзя было расплескать. Идти делалось всё тяжелее. Шаги мои замедлились, на лбу выступил пот.

После первого поворота меня начало потряхивать, как самолёт при турбуленции. Ощущения нарастали, могучая сила раздувала меня, как парус. Мне казалось, что я иду против ураганного ветра, который, проходя грудь насквозь, упирается прямо в спину и тормозит меня почти до полной остановки. Откуда-то изнутри, как мусор из закоулков, стали вылетать картинки памяти.

Вот я скачу по прериям на неосёдланном мустанге, бок о бок с верным другом. Я чувствую себя на лоне дикой земли безопасно, как в материнской утробе. Над восточными горами парит мой ручной ястреб, и я смотрю на землю его сферическим зрением... Кажется, прошёл век, пока я сделала один шаг!

Вот я на полуюте получившего пробоину и потерявшего грот-мачту «Сан-Доминго». Вцепившись в ванты и щурясь против бьющих в лицо брызг, я вместе с озверевшими матросами ору «На абордаж!» и прыгаю на палубу соседнего фрегата, прямо в гущу сражения, чтобы добраться до ненавистного капитана Блейка. Ещё шаг.

Вот я стою на увитом розами балконе особняка Морганы в Мадриде и вдруг слышу звуки неземной лютни. Я смотрю вниз, и меня поражают в самое сердце жёлтые глаза Лея, светящиеся в темноте отражённым лунным светом и силой его любви, нашедшей дорогу через Отражения... Ещё век.

Обожжённая, полуголая и бессильная, я бреду по Тайге, а по пятам следует волк. Мы оба знаем, что час мой близок, и у меня не находится веских причин продолжать бороться за жизнь. Я спотыкаюсь, чтобы упасть и уже не подняться, как вдруг меня подхватывает сильная рука появившегося ниоткуда старика с молодыми глазами — я всё-таки нашла волхвов... И ещё шаг.

Я выскальзываю из своего особняка через задний ход, одетая в простую мужскую одежду. Мне с трудом удалось отговорить слуг от попыток доказать озверевшей толпе, бьющей сейчас фасадные стёкла, что дворянин дворянину, как и плотник плотнику, рознь. Приходится ускользнуть, не прощаясь, оставив их один на один со своей революцией, чтобы через Козырь махнуть в Ведень к Моргане... Ну же, миллиметр от подошвы до линии Лабиринта! Вот так!

Я сижу в позе лотоса на скальном карнизе высоко в горах и смотрю на монастырь, лепящийся к склону противоположной горы. Он похож на диковинного жука с красными крыльями. По долине внизу, словно жёлтая гусеница, тянется процессия монахов в ярких одеждах, провожающих Далай-Ламу. На фоне гонга я снова слышу его слова: «Почти нас своим отсутствием, о Великая Бессмертная, ибо монахи впали в гордость, уныние или безразличие. Идеал должен быть недосягаем, чтобы стремление было сильным». По щекам моим катятся слёзы, потому что мне действительно пора. Но как же мне будет не хватать этих молчаливых лиц, загадочных улыбок и узких безмятежных глаз, которых не пугает, а восхищает то, что я не старею и не умираю...

Меня распирают любовь и печаль. Или меня распирает сила Лабиринта? Кажется, ещё миг — и я взорвусь, переполнившись ею. Искры поднимаются мне до колен, я смотрю на свою ногу, движущуюся как в очень замедленной съёмке, а перед глазами в голубом огне мелькают разные лица — любящие и злобные, удивлённые и напуганные, радостные и хмурые, пока я целую вечность делаю ещё один шаг.

Лёгкость пришла внезапно, словно я вдруг проткнула стенку окружавшего меня невидимого пузыря. Я снова обретаю ощущение тела и времени — сорвана первая Вуаль.

Я прохожу ровный участок без особых трудностей. Затем искры поднимаются ещё выше. Я чувствую себя тяжёлой, очень тяжёлой, земля содрогается от моих медленных шагов, которые становятся всё реже по мере приближения к очередной кривой.

Да, пройти этот Лабиринт гораздо труднее, чем Лабиринт в Камне. Там сложно удерживать сосредоточенность, не теряясь, тут же физическое сопротивление помогает сконцентрироваться, но преодоление его требует сверхчеловеческого напряжения. Там проблема в отсутствии тела, тут — в его наличии.

Потоки снова усиливаются и расшатывают то хрупкое равновесие, которое я завоевала ценой своих воспоминаний, чтобы нести эту мощь в себе, не рассыпаясь на части. Нога движется не быстрее часовой стрелки. Я чувствую себя уходящей в глубину времён, которая сплющивает меня и выжимает даже то, что похоронено в глубине души, как страшный сон.

Бледнолицым мало земель и богатств, которыми с ними щедро поделились? Они жаждут крови и смерти? Ну что ж, я напою вас кровью и накормлю смертью — вашей собственной! С искажённым от крика ртом я рублю и колю, подбирая копья и томагавки павших товарищей, когда оружие в моих руках ломается или застревает в противнике, пока кругом не остаётся никого, чтобы утолить мою ярость.

Я стою среди усеянного телами поля, и по лицу моему катятся слёзы по погибшим соплеменникам вперемешку с кровью убитых врагов. В тот день я навсегда утеряла абсолютное доверие к миру, благословение безмятежности дочери Диких Лесов...

Я знаю, что продолжаю идти вперёд, хотя не чувствую движения. Я не могу вынести накатившей памяти, и будь предо мною даже стена метровой толщины из камня, за день или за век я проплавлю её насквозь силой своей боли и ярости...

Повсюду кровь, и гарь, и лязганье стали о сталь. Внезапно нарастает рёв, и ему вторит чей-то отчаянный воинственный клич. Выдернув Эйрилан из пронзённого насквозь гоблина, я молниеносно оборачиваюсь, и следующие мгновения растягиваются на века...

Дракон совсем рядом, всего в какой-то полусотне шагов. Он изрыгает в мою сторону огненный шар, не замечая, как под него с воздетым вверх копьём подныривает изящная фигурка в серебряных доспехах, червлёных узором из ивовых листьев. Сердце моё останавливается: только у одного человека во всём нашем воинстве такие доспехи — у моего сына, Диана... Я в ужасе смотрю, как он исчезает под драконом, и несущийся прямо на меня сгусток магического огня воспринимается как нечто неважное. Рёв дракона внезапно переходит в болезненный вой, и вся эта десятитонная туша, вздрогнув и подавшись вперёд, валится прямо на Диана.

В груди моей рождается крик, а в душе стремительный бросок, но тело не в силах пошевелиться, как в кошмарном сне. Жар, летящий впереди пламени, достигает моего лица, когда рядом из чьей-то глотки наконец рождается так и не слетевший с моих окаменевших уст вопль, и меня сбивает с ног Лей...

Падение вышибает из меня дух, но в следующее мгновение в мозг врезается невыносимая боль магического ожога, и я теряю сознание. Только для того, чтобы, очнувшись, сбросить с себя обгоревший труп и долго смотреть на золотые звёзды в остатках чёрных косиц, заплетённых сегодня утром моей рукой, не понимая, не желая понимать, что это мой муж... Чтобы точно так же смотреть на червлёные серебряные поножи на разъеденных кровью дракона остатках ноги, торчащей из-под его дохлой туши, и не понимать, что это мой семнадцатилетний сын. Чтобы бродить до вечера по полю боя, как безумная, попирая пепел пламени, в котором сгорела вся моя жизнь и часть моего сердца, способная любить без оглядки, остатка и страха...

Погасли пожары на поле боя, но меня продолжает снедать неугасающий огонь, который гонит меня прочь из Белериана, гонит меня вперёд, по голубой линии...

Я продолжаю прожигать свой путь сквозь безумие. Магическое пламя жжёт мне лицо, пламя боли пожирает мою душу, синее пламя Лабиринта вздымается искрами мне до плеч, и нет ничего вокруг, кроме пламени и пепла, пепла и пламени...

Боль нарастает, пока я не перестаю её чувствовать. Я перестаю ощущать что-либо вообще, только знаю, что нужно сделать ещё шаг вперёд, пусть волк подождёт. И ещё один шаг, пока тело подчиняется разуму... Но и оно мне отказывает. Я падаю.

Нет, меня подхватывает чья-то рука. Чья? Здесь нет никого. Только мерцающий голубой туман и холодно сияющие полосы света. И я, продравшись сквозь вторую Вуаль, грациозно плывущая по силовым линиям Вселенной.

Да, я плыла, легко и медленно, словно глубоко под водой. Я больше не ощущала тяжести тела, или то была тяжесть горя и потерь? Но они все сгорели в синем пламени Лабиринта. Теперь у меня не осталось действительно ничего.

Я скользила сквозь сияющую голубизну нагая и чистая, словно лист бумаги. И меня сопровождала музыка, самая прекрасная музыка на свете, вызывающая слёзы чистого восторга. Что-то такое знакомое и родное... О, ангелы! Это же «Патетическая» соната, некогда пролившая, наконец, слёзы из пепелища, призвавшие Феникса к возрождению.

Казалось, его пальцы извлекали божественную музыку не из рояля, а прямо из моей души. «Моя бессмертная возлюбленная»... Ах, милый бедный глухой великий Людовик, ты вернул меня тогда к жизни силой своей страсти и нежности! Как жаль, что я не смогла остаться с тобой из-за участия Морганы в том заговоре и не посмела взять тебя с собой на другое Отражение, дабы не отбирать твой гений у неблагодарного человечества. Хотя как знать, сломил ли бы ты тогда преграды лабиринта своей судьбы, обретя в конце собственный свет, засиявший в Девятой и многие поколения спустя продолжающий ободрять угнетённых и вдохновлять отчаявшихся...

В ушах всё громче звучит победный гимн «Оды к радости», а очищенное от страхов и боли существо наполняется теперь беспрепятственно могуществом самой жизни.

Я расту и ширюсь, чтобы принять в себя этот поток, становясь размером с дом, дворец, город... А поток всё нарастает, несясь мне навстречу, и нарастает сопротивление, замедляя моё движение вплоть до полной остановки. Всё, что я могу — это не позволить ему смыть меня назад. Но он сносит всю мою жизнь, всю память, все достижения и потери, не оставляя ничего, кроме желания идти вперёд, прорваться любой ценой.

Искры поднимаются выше головы, топя меня в голубом сиянии, и не остаётся ничего, кроме меня и этого бурлящего потока. Я чувствую себя лососем, идущим на нерест против течения стремительной горной реки, которая одновременно и даёт великую силу, и грозит свести с ума.

Но я плюю на ум и отпускаю последнее, что у меня остаётся — ощущение собственного «я». Я растворяюсь во Вселенной, но и Вселенная растворяется во мне, ибо остаётся маленькое зёрнышко воли, которое и становится обладателем всей мощи потока, всей мощи мира. Меня пронзает тысяча самых невероятных ощущений, завеса третьей Вуали лопается, и я взрываюсь вселенским экстазом.

Только не останавливаться! Уже по инерции я делаю последние несколько шагов и в благостном изнеможении падаю на колени в центре Лабиринта.

Я потрясена происшедшим. Пережить все моменты невыносимой боли своей жизни один за другим было ужасно, но как же прекрасен был финал, триумф, вознаграждение! Я чувствовала себя в полном смысле уничтоженной и рождённой заново. И эта новая я словно бы стала больше, сила Лабиринта теперь была моей, и её мощный поток струился по мне весело и послушно.