Дети - свет. Или тьма?

Свет, свет, конечно :-) 

Но всё таки с начинателем сего флешмоба -  я не соглашусь. Не всегда, там где дети - место свету... 

И пусть станет свидетельством того жизнь Головаша - оприча (природного мага) из деревни Склепошников. Головашу - почти двенадцать лет, но умишко у него скудный - то ли уродился таким, то ли недостаток еды и общения сказывается... Головаш в деревне на особом счету, ведь благодаря ему склепошные охотники всегда находят хорошие, лакомые могилки с добрым товаром внутри, ведь Головаш умеет "говорить с камнями!" и за это получает честно заработанные тычки и пряники... 

- Держи, белозадый!

Оприч схватил честно заработанную сладость и торжественно уселся в камни там же, где стоял. И валуны под мальчишкой мягко растеклись, выгнувшись под тело и став удобным сидением. Пёс Брешун недолго покружившись вокруг, прискакал и сел рядом. Уныло глядя на пряник в руке оприча – не даст, ведь!

Головаш вгрызся в румяный бок подсушенного пряничка и сразу ощутил, как рот заполнился слюной. Даже и воды не нужно – грызи себе и грызи, лакомясь сластью и заслуженным отдыхом. А Головаш устал. Тонкие ножки уже давно ныли в икрах, дрожа, словно студень на блюде, а в коленях подламываясь от долгого стояния. Он не говорил никому об этом и не ныл. Ведь Пан заругает и даже может и за палку взяться. И тут нету ни тётки Галы, ни бабки Свили, ни даже деда Тришмана, чтобы защитить. Если остановиться, устать, захныкать или, того хуже, не найти могилки, то Пан убьёт. У него такое злое лицо, когда он сердится, что кажется, убьёт одним только взглядом! Головаш вздохнул. Камни, лежащие рядом, тянулись к нему своими сочувствующими мыслями, гладили, успокаивали. Но всё равно казалось, что всё не так. Что у мамы руки должны были быть мягче. А у папы такие кулаки, что никакой бы Пан никогда бы не заставил столько бегать. А ещё мама с папой всегда бы давали пряники, и у них всегда была бы не одна, а целых две или даже три свежие могилки прямо рядом с домом! И никуда ходить бы не пришлось. И кушали бы каждый день. И, может быть, даже спали они все вместе не с псами, а там, где очажок, на тонком матрасе из сенца и шерсти. И было бы тепло по ночам. А утром бы никто не перешагивал, торопясь на двор, и грозя всякий раз пихнуть башмаком или наступить, если не отползёшь в сторону.

Головаш даже перестал есть, отодвинул от себя недогрызенный пряник и, смотря, как сноровисто склепошники орудуют над могилой, задумался – как хорошо было бы, если бы у него тоже были мама и папа. Ну, или хотя бы один из них. Мама чтобы как тётка Гала. Она добрая. Она от камней не прогоняет. И иногда даёт поесть вкусностей. А папа, он как… Головаш задумчиво погладил Брешуна. Не было в деревне таких людей, которых бы он хотел назвать отцом. Вот не было и всё тут. Потому что Папа – это совсем особенный человек. Он должен быть сильным, как Плин, ловким, как Горусь, добрым, как дед Тришман, а его все должны слушаться, как Пана. Ну и, конечно, он тоже должен слышать камни! Иначе как они вместе будут с ними играть?

Пан в который раз попробовал раскачать крышку каменного гроба и чертыхнулся. Никак. И не видно, чтобы заело, и не вес мешает. А вот что – только клятые боги знают!

Вынырнул из разрытой могилы, сел на земляной вал и угрюмо посмотрел на лежащих рядом Костяша и Плина. Те уже устали так, что могли только лениво отгонять от себя мельтешащую мошку, налетевшую невесть откуда сразу, как стих утренний ветер. Полуденный зной мешал думать, склеивая мысли в единый дурно пахнущий кисель. Столько времени работы, а с места плита не сдвигалась – хоть вой!

Пан обернулся на оприча. Головаш спал в обнимку с обгрызенным пряником, зарывшись головой в лохматый живот Брешуна, застывшего на камнях в нелепой позе. Пёс лежал на боку, подняв переднюю лапу, чтобы не задевать лица спящего ребёнка, и отвернув от него морду, пышущую жаром из раззявленной пасти.

Пан нахмурился. Все работают, а мелкий голяш снова нашёл способ улизнуть от дела, забиться в свои любимые камни и затихнуть! Но идти самому и разбираться было лениво. И так все мышцы покалывало и ломило от тяжёлой работы.

- Костяш! – угрюмо кивнул он помощнику на оприча: - Давай его сюда. Пусть отворяет каменюку. Авось доберёмся сегодня до начинки.

Костяш и рад – сразу метнулся от страшной могилки к опричу. Подхватил мальца за шиворот и встряхнул.

- Ну! Зенки-то раскрывай, белозадый!

Головаш взвизгнул от испуга, сжался, подбирая к телу руки и ноги, и распахнутыми от ужаса глазами посмотрел на Костяша. Тот лишь захохотал в неказистую юную бородку и, не отпуская оприча, донёс его до земляной горы, где хмуро сидел Пан.

- Хорош скалиться, - рыкнул на молодого Пан – Давно камнями лодыжки не закусывало?

Смех Костяша словно обрезало. Затравлено оглядываясь, он быстро передал Пану оприча и отпрыгнул на земляной холмик.

Пан за подмышки подхватил Головаша. Аккуратно приподнял, так, чтобы смотреть в глаза, не нагибаясь, и взглянул в перепуганное личико. Поморщился, но тут же попытался сделать лицо приветливее:

- Чего дрожишь, как козулин хвостик? Перепужался? Не боись. Просто каменюку подвинь чуток. И пряник жуй дальше. А то заветрит совсем, как сухарь станет.

И плавно опустил оприча на землю. Головаш стоял, хлопая глазищами и прижимая к груди обкусанный пряник. А к его ноге уже присел Брешун, успевший подняться, почесаться, и даже поваляться блохастой спиной в свежей разбросанной возле могилы землице.

- Давай! – хмуро кивнул Пан на могилку.

Головаш проглотил слюну и, торопливо спрятав пряник за пазуху, подошёл к яме. Подступил и по привычке сунул палец в нос. Не понравилось. Сунул в рот и заслюнявил, словно обсасывая любимую палочку с медовыми орешками. Заглянул внутрь. Неглубокая яма заканчивалась массивной плитой из мёртвого камня. А под ней ощущалась тело – мягкое, как тряпочка, именно такое, какое и нужно. Свежее. Но отдавать его камень не хотел. Упрямился. Твердил, что ему самому нужно. И что не для того он тут положен, чтобы… Но Головаш слушать не стал. Нахмурился, насупился. Пообещал визжать и плакать, если не сделает камень по его. И камень сдался. Ворчал, угрюмился, но согласился.

Головаш вздохнул, отвернулся и полез за пазуху за пряником. Достал и тут же сел на камни, чтобы спокойно доесть лакомство.

Пан нахмурился:

- И всё?

Головаш снизу вверх взглянул недоумённо – что «всё»? Где «всё»? Огляделся. «Всё» было в порядке. Много-много камней от мала до велика лежало в строгом беспорядке, каждый – там, где ему занравилось. Было тихо, уютно, по-домашнему спокойно. Некоторые камни даже развели себе кусты и деревца для полуденной тени, а какие-то для радости жизни позволили сделать под собой норы и ходы сусликам и мышам. А серая парочка влюблённых каменюк возле дальнего ракитника, сплошь усеянного золотым цветом, даже завела себе гнездо со степным жаворонком. Всё тут в порядке. Головаш убедился в этом, кивнул сам себе и углубился в пряник.

Пан возвёл глаза к небу, сбившись по счёту в который раз за день, и, сдерживаясь, прорычал в сторону товарищей:

- Тащите! Авось а поддастся!

Плин и Костяш, не переча, поднялись с места и спрыгнули в яму. Приноровились, потянули. И камень, неслышно для них ворча, выскользнул из пазов, держащих его в объятьях с соседями.

- Есть! – торжествующе крикнул Костяш, потрясая руками.

Пан и Горуш жадно вгляделись в могилу.

Было от чего трепетать и радоваться. Человек лежал на трухлявой ткани такой, словно вчера положили. Только рот распахнут, глаза ссохлись и живот ввалившийся. Не молодой, но и не старик, хилого телосложения и лохматой головой, с волосами торчащими в разные стороны и прикрывающими поллица жёсткими вихрами. И, как положено, с венцом на лбу.

Пан счастливо облизал губы:

- Ух-тыжка-мартышка! Сверкатель!

Плин рядом счастливо загоготал, потирая руки:

- Эх! Заживём! Давно такого не было! У, сладенький мой!

- Судя по одежонке – отличная пожива, - просипел Горусь, зачарованно рассматривая мертвяка. – Такой кафтан хорошо возьмут в Самре. Ишь какой! Цельный, беленький, да в сверкалках весь, что в светляках! А башмаки-то какие! Ну чисто вторая кожа на ноге!

- Кафтан, башмаки, - передразнил Пан. – Кафтан в базарный день на два десятка цыплят выменяешь – а и то хорошо! А башмаки – тьфу на эти башмаки! Тут деньга не в кафтане совсем! А ну-ка, Плин, тащи железки свои. Будем молодняк учить – в чём истинный товар!

Плин, усмехаясь, полез в свой мешок за инструментами. Когда на тряпице возле могилы он любовно разложил необходимые для работы орудия, Пан спрыгнул в яму, на труп. Чертыхнулся, потеряв равновесие. Но удержался. И требовательно протянул руку наверх:

- Резалку!

Плин подал заранее приготовленный волнистый нож с удобной ухватистой ручкой.

Пан опустился на колени на грудь мертвяку и приладил лезвие к шее сверкателя.

- Давай, милок, делись-ка! Тебе ж уже не надо. А нам есть нужно. Детей кормить. Сам понимать должон. Давай-давай! Не скупися! А мы за тебя и Кляту, и Сварге, и всем-всем богам свечки поставим, вот ей-ей!

И начал отпиливать голову. Горусь, глядя с земляного вала как сухая кожа мнётся и трескает под зубьями-волнами ножовки, схватился ладонями за рот и рванул в сторону. Споткнулся о камень, завалился, брюхом напоролся на соседний валун и, перегнувшись с разгона, окропил землю остатками недавно съеденного.

- Тьфу на тебя, - покосился Плин. – Малахольный! Сидел бы дома с тётками. Неча по серьёзным делам шастать! Не можешь в себе харчи держать – коз паси да поля подымай!

Горусь осел возле камня и, икая, стал пялиться на дальние кусты, чтобы не смотреть в могилу и не слышать противного скрежета ножа. А Пан ещё поворочал ножовку, отпиливая голову и, добившись отделения, взял её за волосы и закинул наверх:

- Потроши, Плин! Только потише там! А то опять какую лапу а зацепишь и товарный видок попортишь. А я покамест с костей вставки сниму. Тут самое малое – колени заклятые. А может и в хребтине пару-тройку металлюк найду. А уж серденько точно должно быть сверкалистое!

Плин подхватил голову и, пока старший не видел, скорчил рожу в сторону могилы. Но споро взялся за ножи, чтобы вскрыть череп.

Головаш, давно доевший пряник, теперь сидел на камешке невдалеке и перебирал шерсть Брешуна, поглядывая на склепошную охоту. Блохастый кобель млел от ласки, подсовывая под ладони опричу репейные места, которые самому не удавалось освободить от вредных колючек. И Головаш задумчиво перебирал толстые колтуны и глядел, как наверх из земляной ямы выбрасываются нужные для продажи части. Пояс. Венец. Стянутый с тела кафтан. Башмаки.

Плин, копаясь в голове, вскрыл костяное хранилище и запустил внутрь руку. Потянул, елозя пальцами. Счастливо зажмурился, вытягивая наружу блестящую колбу с тонкими шнурами во все стороны – словно рыбную хребтинку из карася.

- Паучочек! – ласково подул на колбу Плин. И испачканной в тлене пятернёй потёр чешущийся от умиления нос.

И в тот же момент Пан выбрался из ямы наверх, неся поблёскивающие мутным светом стальные полосы. Счастливо поднял сокровище, потрясая им над головой:

- Во! Заживём!

Головаш сунул палец в рот и задумался. От чего так? Почему люди как сороки и им обязательно нужно тащить всё блестящее? И разорять для этого каменные гнёзда сородичей? Ничего хорошего не придумывалось. А Брешун, недовольный остановкой оприча, сунул морду под локоть, требуя к себе внимания. И, вздохнув над нерешённым вопросом, Головаш снова взялся за колтуны.

И  - да, тем, кто так использует маленького деревенского дурачка с большим магическим талантом, не понять, какая огромная удача в их судьбе, что мальчик не осознаёт ещё их обращения и не мстит. Не понять, что у него истинная светлая душа, способная долгое время сдерживать тьму внутри, не отвечая на удары ударом. Сдерживая ответ, сила которого может оказаться слишком большой для всего мира. Пока ещё им этого не понять...

КАМЕННАЯ ВОДА, конечно же )  

Всем - ЗДОРОВЬЯ!