Зависть и...
Автор: Александр НетылевВторой пост во флэшмоб смертных грехов от Натальи Герман (https://author.today/post/360209). На этот раз посвящен зависти.
Грех зависти в "Сердце бури" на несколько особом положении. С одной стороны, это, пожалуй, самый активно проявляющийся из всех грехов. С другой, почти нигде он не проявляется "в чистом виде": всегда смешивается с каким-то другим. Вот под эти сочетания я и отобрал три отрывка.
Итак...
Зависть и уныние:
Лана сама не знала, на что надеялась. Что «принц» проникнулся глубоким и искренним чувством к спасшей его «ведьме»? Что сейчас возьмёт и признается в любви? Смешно же. Смешно и вдобавок – жалко и нелепо.
И все же, зачем-то она постаралась пересечься с Амброусом на балу в их честь. Зачем? Она и сама не знала. Просто чувствовала, что так надо.
- А, эжени, - чуть поклонился маркиз, - Рад видеть вас.
Он приложился губами к ее запястью, и Иоланта мигом почувствовала желание убраться отсюда подальше. Она поняла, что с самого начала идея пообщаться с Амброусом на балу была крайне неудачной.
Потому что в этом приветствии и в этом поцелуе было столько фальши, столько лжи, столько притворства, что казалось, она ими сейчас отравится.
О, нет, маркиз не испытывал к ней враждебности или неприязни, ничего такого. Но и чего-либо теплого не было тоже. Безразличие и холодная, «дежурная» вежливость, - вот и все, что «ловила» Иоланта от мужчины, которого полюбила.
- Маркиз, - нашла в себе силы улыбнуться она, - Мы с вами не общались с того самого момента, как корабль пристал к берегу.
- Действительно, - подтвердил он, - Приношу свои искренние извинения. Это было совершенно непростительно с моей стороны. Вы понимаете, государственные дела.
- Понимаю, - кивнула Лана, хотя и Тэрл, и Килиан, нагруженные не меньше, всё-таки находили на нее хоть немного времени.
«А если я скажу ему, что люблю его, он останется так же холоден?» - пронеслась мысль в голове. Лана решила, что попытка не пытка…
Но промолчала. Не хватило решимости сказать.
- Вы сегодня необычно молчаливы, - заметил маркиз.
- Это хорошо или плохо? – спросила она, подумав, что витая мыслями где-то далеко, наверное, производит впечатление блаженной.
- Это необычно, - ответил он, - Как правило, вы говорите гораздо больше.
Что ж, тут он был прав. Говорила она всегда много. Часто ее упрекали за это. Говорили, что она «грузит» собеседника. А кое-кто даже сравнивал ее речь со словесным поносом.
- Кстати, позвольте восхититься вашим певческим талантом, - продолжал маркиз, - Вы никогда не думали о том, чтобы попробовать себя на сцене?
О, она об этом думала. Порой она об этом даже мечтала. Как и, возможно, любая женщина, она наслаждалась мыслями о признании и всеобщем обожании. Но в то же время это ее и ужасало. Страшно было представить себя в центре внимания десятков людей, жадно ловящих любой промах, любое несовершенство… Бр-р-р, в общем.
- Меня всегда устраивал путь эжени, - дипломатично сказала чародейка.
Против ее желания, интонация вышла чуть резковатой.
- Я не хотел вас обидеть, - повинился Амброус.
- Вы не обидели.
Вот теперь Лана почувствовала фальшь уже от себя. Как глупо. Разве он виноват в том, что ему всё равно? Разумом она понимала, что нет. Но сердцем все равно чувствовала себя обиженной. Обесцененной. Втоптанной в грязь.
- Я вижу, мой жених уделяет внимание другим женщинам, - послышался справа чуть ехидный голос, - Ах, какой скандал, просто ужас.
Лейла выглядела совершенно здоровой, будто и не лежала недавно в коме. И небесно-голубое, под цвет глаз, платье очень ей шло. Как и золотое кольцо с красным яхонтом на безымянном пальце. Лейла составляла прекрасную пару своему нареченному. Достойную. Уж точно более достойную, чем чудачка-эжени.
Не особо задумываясь над протоколом, маркиза подошла и крепко обняла подругу.
- Спасибо тебе, Лана. Я обязана тебе жизнью. Мы оба обязаны.
Говоря это, она не видела лица чародейки. К счастью. Лана не смогла бы объяснить ей выражение боли и гнева, которое, как бы она ни старалась, не удавалось изгнать до конца. В конце концов, Лейла тем более ни в чем не виновата. Нет ее вины в том, что ее подруга положила глаз на ее жениха.
Нет ее вины в том, что с самого их знакомства Лейле доставалось все, о чем мечтала Лана.
- Всегда рада помочь, - ответила чародейка.
Она уже давно приучила себя не отвечать на благодарность «не за что». Чародей должен быть очень осторожен в своих словах.
Ведь Вселенная слышит его.
- Не скромничай, - засмеялась Лейла, - Ты сегодня героиня. Это твой праздник. Наслаждайся им.
Праздник, да. Ей должно быть радостно и весело. Даже если хочется плакать, она должна улыбаться, принимать поздравления и тупить глазки в ответ на восхищенные взгляды толпы.
Она должна.
- Я все думаю, куда пропал Килиан, - нашлась Лана.
Разговор с Лейлой окончился отнюдь не сразу, но Лана его почти не запомнила. А уже при прощании случилось нечто такое, что испортило ей настроение окончательно. Амброус бросил на нее один-единственный взгляд.
Это уже не был взгляд, выражающий лишь холодную вежливость. Но и тепла в нем тоже не было. Взгляд, исполненный превосходства, уверенности и какой-то… властности, что ли. Ощущения того, что он крепко держит в кулаке ее разум и ее душу.
Лана ошибалась. Амброус видел, прекрасно видел ее влюбленность в него. Он видел, что она готова прыгать вокруг него, как собачонка. А на собачонку никто и никогда не посмотрит как на равную себе.
Люди на балу перестали обращать на нее внимание: не выдержав этого взгляда, Лана набросила на себя покров отведения глаз. А потом, развернувшись, тихо ушла. Сдерживаемые слезы душили ее. Горло схватывало спазмами. Но нельзя было плакать: если заплачет, привлечет общее внимание, и покров спадет. А она не желала портить Лейле ее день своими собственными печалями.
На негнущихся ногах Иоланта шла прочь. Наконец, она нашла тихий закуток, где, как ей казалось, ее никто не найдет. Усевшись прямо на пол, она разрыдалась. Плакала она почти беззвучно, лишь время от времени тихонько всхлипывая.
И тем больше было ее удивление, когда на границе восприятия она увидела мужскую руку, протягивающую платок.
Зависть и гнев:
Амброус шумно выдохнул и отвернулся. Кажется, ему противно было смотреть на отца. И его можно было понять.
- Я верил… До последнего я верил, что это не так.
- Нет, не верил, - пожал плечами Леандр.
Это прозвучало безразлично… Но Лана ясно чувствовала таящуюся за этими словами боль.
- Ты прав, - ответил маркиз, - В сердце своем я знал, что это правда. Вся эта никому не нужная оборона никому не нужной Миссены… Вся эта подмога, которая так и не пришла. Все это – чтобы убить меня?!
- Не думай, что это решение далось мне легко, - заметил Герцог.
- А разве нет?! – Амброус уставился на отца, и чародейка увидела в его глазах слезы, - Ну-ка, ответь. Почему тебе это не далось легко?! Ты готов был потерять столь полезный ИНСТРУМЕНТ?!!
- Не говори глупостей, Амброус, - поморщился Леандр, - Ты мой сын, и я тебя люблю.
- Хватит лгать, отец! – всплеснул руками маркиз, - ХВАТИТ ЛГАТЬ!!!
Голос мужчины эхом отдавался от стен Убежища. Страшно было видеть, как это вечно спокойный и исполненный достоинства аристократ начинает так орать.
Но вмешаться Лана не смела.
- Ты никогда не любил нас! – продолжал маркиз, но уже чуть спокойнее, - Ни меня, ни маму. Мы были для тебя инструментами, а не людьми.
- Я любил вас, - упрямо повторил Герцог, - Так, как умел.
- Ах, как умел?! – снова начал заводиться Амброус, - Ты заврался, отец! Или, может, ты думал, что мы не знали о твоей иллирийской сучке?!
- Не смей говорить так о ней!
Леандр лишь слегка повысил голос. Но пугало это куда сильнее, чем все крики Амброуса.
- Не говорить?! – возмутился маркиз, - Ты предал нас! Не тогда, когда бросил в ту мясорубку. Не тогда, когда переспал с той пряхой. Не тогда, когда стал выплачивать содержание своему ублюдку. А тогда, когда дал ей кое-что поценнее, чем твое семя или твои деньги. То, чего нам ты дать не мог.
Грозный Герцог Идаволльский, властитель одной из крупнейших держав Полуострова, казался сломленным и поникшим.
- Да, я влюбился в неё, - признал он, - В Ванессу Реммен. Я помню ее имя до сих пор. И твоего брата я узнал сразу, как увидел, хоть он и не подозревает об этом. Это было моей ошибкой, - ошибкой, которую я осознал. И я вернулся. К своей стране… и к вам.
- К своей стране и к нам, - повторил Амброус, - Ты заметил, нет? Мы с мамой всегда были на втором месте. Всегда… На втором…
Он резко замолчал и опустил голову. Маркиз плакал почти беззвучно. Лицо его скрывалось под длинными светлыми волосами, и лишь по вздрагивающим плечам можно было прочитать раздиравшие его эмоции.
Прочитал их и Леандр. Поднявшись с кресла, Герцог подошел ближе к сыну.
- Наверное, я очень плохой отец. Раз оба сына считают меня предателем. Наверное… Наверное, это были величайшие мои ошибки. И с Килианом… И с тобой.
В тот момент Лана даже не обратила внимания на разгадку вопроса, которым она задавалась с памятного разговора в Гмундне. Все ее внимание было сосредоточено на этой семейной сцене. На вскрытии старых ран души, давно уже гнивших и отравлявших обоих изнутри.
- Именно я подтолкнул тебя в ее руки, - продолжал Герцог, - Своей холодностью. Своим небрежением. А когда пришла пора пожинать плоды своих ошибок… Я испугался. Испугался и совершил последнюю ошибку, которая едва не стала фатальной. Я попытался разрубить узел… Который нельзя было разрубать. Хорошо, что у меня ничего не получилось.
И тогда он сделал то, что меньше всего вязалось с его обычным образом. Хладнокровный Герцог Идаволльский раскрыл свои объятия.
- Прости меня, сын. Прости меня за все.
Амброус пораженно уставился на него. Видно было, что такого не ожидал даже он. Впрочем, нашелся маркиз быстро.
- И ты прости меня… отец.
Шагнув навстречу отцу, маркиз порывисто обнял его. Казалось, он хочет в один момент получить все то душевное тепло, что недополучил на протяжении двадцати с лишним лет…
На пол Убежища просыпались крупицы серебристого порошка. Иоланта опознала в нем иридиевую пыль за мгновение до того, как понять, что это значит.
- …и прощай.
Зависть и похоть:
Совсем другое его беспокоило.
Лана.
Килиан превратил её в рабыню. Это было необходимостью: только так можно было спасти её от смерти или увечья и при этом не поломать планы Первого Адепта, сделавшего из нее вешалку для собак. Да. Это было необходимостью. И все же…
…и все же что-то в нем видело в этом нечто большее, чем необходимость. Что-то темное. Что-то злое.
Что-то, что наслаждалось подобным положением вещей. Что-то, что мечтало о власти над желанной женщиной. Что-то, что напоминало ему, как он безнадежно вздыхал по ней, пока она преданной собачонкой смотрела на его брата.
Теперь Лана принадлежала ему. Эта мысль вцепилась в его мозг подобно клещу. И как ученый ни пытался вырвать ее из головы, помогало это ненадолго.
Именно эта мысль вызывала в нем столько похоти, что это приводило к трансформации. Похоть для этого по понятным причинам служила реже, чем гнев и азарт, но в целом подходила не хуже. И каждый раз, чувствуя прилив сил от изменившегося тела, Килиан хотел прямо сейчас пройти через две двери и овладеть чародейкой.
И каждый раз он удерживался от этого. Килиан Реммен не был монахом: женскую красоту он всегда ценил. Но все-таки, была для него черта, переступать которую он не собирался. Никогда. Это как горизонт событий черной дыры: переступишь однажды, и уже не сможешь вернуться.
Именно такой чертой было – сломать женщину ради своего удовольствия. Тем более – ЭТУ женщину.
Но обязательно ли ее ломать? Что, если ей понравится? Лана не смотрела на других мужчин, будучи влюбленной в Амброуса, но ужели Килиан хуже своего брата?..
Ученый ударил сам себя со всей скоростью и силой боевой трансформации. Помогло: в голове слегка прояснилось.
Нет. Ты не в дурацком эротическом романе, Килиан Реммен. Здесь женщины не влюбляются в своих насильников. Тем более такие женщины, как Лана.
И уж конечно, причинить ей боль и унижение, чтобы доказать самому себе, что он все-таки не хуже Амброуса, - это… низко.
Низко и подло. И вдобавок на редкость тупо.