И, ради Бога, научите пить Сазерленда...
Автор: Илона ЯкимоваС расслаблением у моих героев туго - им тупо некогда. Они интригуют, даже когда расслабляются, а расслабляются они единственно возможным для благородных донов 1543 года образом - бухло и секс. Но политика, безусловно, остается первостепенным поводом, чтоб собраться и расслабиться.
Действующие лица: Белокурый, вернувшийся из-за границы без единого пенни (сфера влияния - Мидлотиан, Ист-Лотиан и Приграничье); Аргайл (северо-запад и острова Шотландии); Хантли (Нагорье и северо-восток); Сазерленд (северо-восток).
«Бурый волк Запада» Аргайл, «Бойцовый петух Севера» Хантли и… третий, кто третий-то? Снизу, по тени на слюдяном оконце, и не разглядеть толком… на сей раз не братец Ситон, а молодой Сазерленд, в котором гордонского гонора больше, чем умения себя держать в компании взрослых мужчин.
Во втором этаже скромного дома вдовы Огилви на окраине Линлитгоу, где Белокурый устроил себе логово, горел свет. Трое блистательных господ, из которых самым пышно разодетым был самый младший, резались в карты и заканчивали ужин сыром и печеными яблоками в меду. Аргайл, только выше пояса облаченный, как подобало приличному человеку, уже отколол полу пледа с плеча, Хантли давненько расстегнул колет, его темные кудри масляно блестели в свете камина и тяжелого бронзового шандала посреди стола, и отворенное настежь окно лишь слегка выносило вон запахи вина, разгоряченных мужских тел, жареного свиного окорока с горчицей.
– Ну? – спрашивал Кемпбелл, скинув карту Джону Гордону. – Сколько даешь?
– Девятка, – отвечал тот, скривившись. – Не везет мне сегодня. Ну, допустим, двести.
Хантли насмешливо засвистал.
– Двести, – веско сообщил кузену Бурый волк, – по слухам обещал выставить Гамильтон-из-за-Канала. Неужель ты скупей священника, милый мой?
– Ладно! – бросил Сазерленд, защищаясь. Он опять был изрядно пьян. – Дайте мне хотя бы раз выиграть, родичи! И… еще двести пеших в придачу.
– Итого четыреста, маловато, – улыбнулся Аргайл. – Не посрами наше родство, Джон.
– Тебе хорошо говорить: свистнешь – твои людоеды в избытке с гор спустятся!
– Хантли! – Кемпбелл, не ответив, обратился к двоюродному брату. – Ты?
– Сперва ты сам!
– Хорошо торгуешься… для первой ставки даю тысячу… людоедов с гор! – Кемпбелл дробно засмеялся, сощуренные серые глаза посверкивали хмелем выпитого, но головы он не терял. – Что у тебя?
– Бриллиантовый валет, – отвечал Джордж. – Черт с вами, скаредами, я люблю ее честней вас обоих и даю полторы…
– Арран струсил.
Два слова разом перебили все ставки.
Босуэлл стоял в дверном проеме, когда Хантли повернулся на голос. Опершись о притолоку, граф наблюдал размеры пиршества и бесчинства, устроенного в его покоях, а после уточнил для непонятливых:
– Вы бражничайте и мечете карты в моем доме – в мое отсутствие, скоты... доброго вечера, лорды!
– Положим, я знал, что ты сегодня вернешься, – преспокойно отвечал Джордж, вынимая колоду из рук Кемпбелла, тасуя ее с повадкой опытного придворного. – Надо же нам было где-то поговорить без посторонних ушей…
– За скота получишь в рыло, Белокурый, – убежденно сказал Аргайл, поднялся с места, но внезапно обнял хозяина дома.
Выпив, Рой почти всегда был больше настроен на объятия, чем на драку, что не мешало ему сыпать угрозами. И момент, когда он переходил от объятий к немедленному воплощению угроз, был ведом только самому Гиллеспи Рою Арчибальду.
– А ты? – спросил он, дохнув на Патрика густым смрадом спиртного. Рейнское, кларет, виски, определил граф, едва уловимо поморщившись, без него тут погуляли на славу. – А ты сколько дашь?
– Тяни! – Джордж протянул колоду. – Хм… ну да. Королева сердец. Сколько даешь?
– Четыре, – не меняясь в лице, отвечал Босуэлл. Аргайл хмыкнул с уважением, а Белокурый продолжил. – Значит, вот как собирают войска благородные лорды королевы?
– Хо! – молвил Джорджи. – Не будь я в такой степени рыцарем французской вдовы, сказал бы я…
– Что пусть будет благодарна, коли собирают и так! – отрезал Рой Кемпбелл с мимолетной усмешкой. – А что тебе не по нраву-то, Босуэлл? Ну, кроме того, что мы порядком подчистили твой кларет, но это уж мелочность, право слово…
– Да! Что вас, собственно, не устраивает? – внезапно и горячо поддержал Аргайла Джон Гордон Сазерленд.
При этих словах стало ясно, что Сазерленд находится в предельной стадии опьянения, еще позволяющей ему удерживать себя в вертикальном положении, но препятствующей здраво оценивать происходящее вокруг. Босуэлл широко улыбнулся юноше. И веско произнес:
– Меня не устраивает, Джон, что вы ведете крайне распутный образ жизни, а ваши старшие кузены – вот эти двое, да – мало того, что не наставляют вас на путь добродетели, но и сами не являются оной достойным примером. Юношество, Джон, должно блюсти себя чище и строже нас, закоренелых грешников, хотя бы затем, чтоб иметь возможность впоследствии испробовать все уже известные нам пороки...
– Похоже, я где-то уже слышал эти слова, – пробормотал Хантли. – И почти тот же голос. Лет двадцать тому назад, в Сент-Эндрюсе...
– Босуэлл и проповедь о добродетели! – ощерился в ухмылке Аргайл. – Сочетание, глубоко соблазнительное для баб, надо полагать.
– Толковать женщинам о добродетели, – отвечал Патрик, – занятие совершенно бессмысленное. Об этом и в Библии, Рой, на первых страницах есть.
– Я не читал ее, признаться, – отмахнулся тот. – Кроме Pater Nostrum и Credo что еще нужно доброму католику в час нужды?
– А вот спросим сейчас у Сазерленда, ибо он в нужде величайшей, духовной. Я читаю это по глазам, они мутны и не видят горнего света... чего вам сейчас не хватает для счастья, Сазерленд?
– Девок! – чистосердечно признался тот.
Лорды дружно заржали. Босуэлл пожал плечами:
– Так спуститесь до ветра, может, какая-нибудь дурочка попадется на победный вид торчащего гульфика. Не нарвитесь только на шлюху, если хотите жить долго и счастливо.
Хантли воздел указательный палец:
– А вот сейчас ты говоришь в точности, как твой дядя!
– Здоровье железного Джона! – Патрик с ухмылкой приподнял бокал, так вовремя вложенный в руку графа Хэмишем МакГилланом.
– За его здоровье! – кивнул Хантли. – Как он поживает?
– Неплохо, насколько мне известно. Ты мог видеть его семнадцатого числа, на отмененном Арраном «Парламенте вооруженных священников».
– И видел, да не случилось поговорить. Епископ был так зол, что вокруг него вымораживало все живое на пять миль вокруг… Ступай, Джон, – велел Хантли кузену, – что стоишь, как телок, потерявший матку? Иди охоться, но помни завет знатока!
Сазерленд поднялся и, чуть покачиваясь, прислонился в дверной притолоке, Патрик с наслаждением занял его место в кресле возле огня. Мутноватые серые глаза сейчас и впрямь сообщали лицу Сазерленда что-то телячье. Забавное у него родство, подумалось Босуэллу, ведь этот волк Аргайл сожрет парня в один миг, если потребуется корм, да и добросердечный кузен Хантли не станет вмешиваться.
– Но неужели вы, Босуэлл, никогда не искали удовольствий Венеры продажной? – спросил его юноша.
Босуэлл и Хантли переглянулись.
– Только при мне не лгите мальцу, добродетельные лорды, – предостерег Аргайл, смачно сплевывая в пустой кубок косточку от сушеной вишни. – Я-то помню, как было дело.
– Ни одной живой душе! – поклялся Джордж Гордон, глядя на Белокурого.
– Не представляю, как он узнал, но узнал! – Патрик покачал головой, а после от хохота горцев и рейдера задрожал потолок покоев.
Сазерленд, не поняв, о чем речь, в раздражении взмахнул на них руками и уверенно вышел. В приоткрывшуюся дверь пахнуло ночной сыростью.
– Ты говоришь, Арран струсил? – переспросил кузена Джордж, едва лишь Сазерленд шагнул с лестницы в ночь и пропал из виду.
– Да… судя по выражению его укусно-кислой рожи, Долины мне от регента не дождаться. Ну, или он просто тянет время, но мне-то разницы нет.
– Слишком большой кусок, – как бы невзначай, очень отчетливым голосом произнес Кемпбелл, – да еще так не вовремя…
Присмотревшись к горцу, Патрик обменялся взглядом с Хантли – можно было делать ставки на то, сколько в их компании продержится Бурый волк. Пьяным Рой почти всегда держал себя, как трезвый, однако могли сыграть и иные причуды хмеля в крови. И верно, Аргайл, не договорив фразы, упал лицом в стол и уснул – беззвучно, только его и видели. Эту его привычку – засыпать где придется – особенно любил покойный король. Босуэлл помолчал несколько мгновений – ровно столько, чтобы в комнате стало слышно только ровное, мерное дыхание Роя и потрескивание поленьев в очаге, когда кусок дерева распадался на частицы огня. И только затем спросил:
– Джорджи, а ты-то достаточно пьян, чтобы говорить искренно?
– С тобой, ты же знаешь, я искренен всегда.
– Тогда выпей еще, – Патрик сделал знак Хэмишу МакГиллану, – и скажи, что можешь сказать, про Аррана.
Хантли поразмыслил.
– Он хочет нравиться всем – вот что самое скверное. В мужчине, который желает нравиться всем, есть что-то от женщины, с ним невозможно вести дело.
– На чем его можно зацепить, Джорджи? Что он любит? Я не могу ждать долго, мне нужен верный крючок…
– Это ты у меня спрашиваешь? – возмутился Хантли.
– А кого мне об этом спрашивать? Себя? Меня мутило от одних только тиков на его нервной физиономии – во времена при Джеймсе. Мне не с руки было приглядываться, тем более, водить дружбу с ним.
Джордж поразмыслил:
– Он любит деньги. Но не то, что у тебя – даже у меня нет такой суммы, которая его бы соблазнила теперь, когда он стал регентом. И он боится эти деньги утратить. Деньги и возвышение Гамильтонов – вот все, что его интересует.
– То есть, трон. Я тебя понял. Задача не из простых.
– На простую задачу, – сказал Джордж с обидой, – мы бы тебя и не привлекли.
В молчании Босуэлл пропустил одну чарку, затем другую, затем знаком велел МакГиллану подбросить в камин пригоршню сухих иголок розмарина – запах свинарника, устроенного благородными лордами, головы ему никак ее прояснял.
– Ты не ошибся, – спросил Хантли, возвратясь к основному вопросу вечера, – в намерениях регента относительно тебя?
– О нет! – Белокурый криво усмехнулся. – Видел бы ты эту сцену! Он замер на месте так, словно увидал Медузу Горгону, а его кошель издавал явно слышимые вопли отчаяния.
– Сам виноват, поздно прибыл. Появись ты на похоронах Джеймса вот с этим твоим любимым выражением вежливой угрозы на лице, Аррану было бы куда трудней тебе отказать.
– Это верно. Но верно также и то, что теперь, когда партия начата и пешки разменяны, та сторона, которая приобретет мою поддержку, в численном преимуществе весьма выиграет...
– Я понял, понял, – Хантли рассмеялся. – И сколько стоит приобрести тебя, Патрик?
– Торгуешь для себя или на сторону? Для тебя я бесценен, стало быть, бескорыстен...
– А для королевы?
– Она велела спросить или это твой вопрос?
– Мой, – Хантли посерьезнел. – Я замаялся в этом гнилом болоте выискивать сухую тропку – и человека, который не предаст.
– Тут можешь на меня положиться. Тебя лично я не предам никогда.
– А королеву?
– Как женщину? – Белокурый улыбнулся. – Тоже нет.
– Что-то мне не приходило в голову рассматривать королеву-мать как женщину... – пробормотал Хантли.
– Это потому, что ты – слишком придворный, Джордж. Приобрести меня целиком и полностью – дело хлопотное, но если ты хочешь дать мне денег в долг, не стану тебе препятствовать.
– Много тебе нужно?
– Тысячу, а лучше полторы.
– Ты с ума сошел, – возмутился Хантли, – я такими суммами не располагаю. Пятьсот фунтов я найду для тебя ко Благовещению, так и быть... но не ранее!
– И это говорит человек, который собирался купить Босуэлла! – засмеялся Белокурый. – Я стою дорого, Джордж, очень дорого... Но раз тебе не под силу купить меня, ты же не станешь возражать, если служить я буду королеве, а корм находить там, где привык?
Хантли поразмыслил. То, что он слышал, ему не нравилось, но поделать с этим он все равно ничего не мог. И молчал довольно долго, потом произнес:
– Дело твое.
Босуэлл быстро улыбнулся, при свете догорающего в камине огня по тонким чертам его бежали живые тени, быстрые и горькие, темные и полные тепла.
– Чем еще, – спросил он кузена, чтоб сменить опасную тему, – досадил нам регент, кроме того, что заполучил все земли и доходы покойного Джеймса Стюарта?
– Кладет нас под англичан, чего ж тебе еще надобно? – отвечал Хантли. – Но и мало того…
– Мало того, знаешь, что он сделал? – внезапно вопросил Аргайл, поднимая заспанное лицо от стола – на бритой щеке его глубоко отпечатался выпуклый узор вышивки рукава дублета – голосом столь внятным и ясным, что трудно было понять, в какойименно момент он пробудился. – Этот худосочный говнюк-лоулендер выпустил из Эдинбургского замка Дональда Ду Макдональда!
– Ну, как – выпустил? – примирительно возразил Хантли, ничуть не удивившись его пробуждению, продолжая беседу, словно Бурый волк при ней присутствовал безотлучно. – Бежал твой кровничек оттуда, Рой…
Аргайл, прищурясь, взглянул на кузена – как ножом по лицу полоснул:
– Джорджи, опомнись! Кто когда мог бежать из этой тюрьмы, если ему не помогал ее хозяин? За одно это уже я когда-нибудь вставлю сукину сыну регенту раскаленную кочергу в зад! Холодным концом… чтоб весь клан Гамильтон не сразу вытащил!
– Арран кормит мятежи в диких частях страны, – серьезно пояснил Джордж Гордон, – пытаясь сыграть на хаосе для укрепления своей власти. Странная политика, как по мне – ему будет не справиться с резней на Островах или в Хайленде, ежели, не дай Господь, она таки начнется.
– Этот мелкий засранец, – продолжил Гиллеспи Рой Арчибальд, – хочет вышибить нас с Хантли вон… подальше от двора, замутив войну в наших землях, но я это ему припомню. А ты, Босуэлл, ведь Лиддесдейла обратно тебе не видать – как ты станешь возвращать свое, что ты решил?
– Что Ее величество королева-мать и кардинал Битон мне более пригодны для этой цели, нежели ваш увертливый регент.
– Какая свежая мысль! – хмыкнул Хантли. – Но Ее величество ничего не сможет сделать без нас, без вот этих презренных тобой карточных тысяч, и более всего – без кардинала. А мы уже голову сломали в попытках понять, каким образом избавить его от Дугласов…
– Я не буду штурмовать Далкит, и не смотри на меня! – отозвался Аргайл на молчаливый вопрос Хантли. – Мои людоеды с гор дороги мне, как память о простой и добродетельной жизни предков. То есть, я согласен сыграть на них в карты, но вымостить их телами дорожку под красные кардинальские туфли Битона от Далкита и до Сент-Эндрюса – вот уж нет, даже не просите!
– У тебя светлая голова, – вкрадчиво сказал Джордж, обнимая Белокурого за плечи, и Аргайл осклабился. – А, кроме того, из нас троих ты сейчас самый трезвый. И ты только-только вернулся в наше болото, тебе и карты в руки. Придумай, как нам его вызволить, и я тогда...
– Что? – Босуэлл приподнял бровь. – Неужели по дружбе заплатишь мои долги?
– Нет. Но дам взаймы еще раз. Чтоб тебе было на что купить штаны твоим мифическим четырем тысячам, приграничный бахвал.
– Жид!
– Горец! – наставительно поправил его Хантли. – Куда там до нас жидам-то.
– Нам не хватало только тебя, – подвел итог совещанию граф Аргайл, и взгляд у него был до странности трезвый в этот момент. – Ты вернулся вовремя. Если мы наберем десять тысяч, Босуэлл, нам будет, что рассказать Аррану даже в отсутствие кардинала Битона. Мы поднимем мятежный Парламент в Перте!
Еще немного – за стенами дома забрезжит слабый мертвенный свет мартовского утра. В отворенное окно на троих мужчин дышала отлетающая свежая ночь, Босуэлл оглядел своих собутыльников почти что снежностью – до чего же любил он эти чудовищные и хмельные заговоры, узлы кровной вражды, сплетенные между чаркой виски и дружеским мордобоем:
– Что ж, по рукам. Недурная тройка для хендба сложилась, как я погляжу.
– Я предпочел бы не мяч, но честное метание валунов, – потянувшись, хрустнув плечами, отвечал Бурый волк, – да чтоб Арран стоял на месте мишени… И нас не трое – четверо, Патрик.
– Кто будет четвертым?
Забавно, но никто не брал в расчет беднягу Сазерленда, блуждающего сейчас в мокрой темени в поисках женской ласки.
– Морэй, разумеется.
Джеймс Стюарт, граф Морэй, единокровный брат покойного короля, был женат на сестре Роя Арчибальда.
– Старина Морэй жив еще?
– Жив, но часто хвор. Однако это не помешает ему поднять знамя за честь племянницы-королевы… а если и помешает, я подбодрю.
В подбадривающих способностях Бурого волка никто не сомневался, и лорды сдвинули чарки. Шальная, бешеная идея обретала плоть с каждым глотком, и кровь, что по-настоящему прольется не на словах…
– Ах да, – небрежно обмолвился тут Аргайл. – Но ведь есть еще и Леннокс!
– А что, он здесь уже? – в глазах Белокурого блеснул острый огонек интереса.
Битон вызвал Мэтью Стюарта, графа Леннокса, из Франции письмом сомнительного содержания, о коем достоверно знали только трое: Битон, королева-мать и сам адресат, но разговоры ходили разные. Четвертый граф Леннокс, сын того Леннокса, которого в свое время обезглавил Финнарт по поручению первого графа Аррана, отца нынешнего регента и графа второго… Они же сцепятся насмерть, и полетят клочки по закоулочкам.
– Нет, но со дня на день ожидают, по слухам... Этот выступит не с нами, но против Аррана лично, однако я бы не стал принимать его в расчет заранее, до того, как королева-мать бесповоротно прельстит его своею улыбкой.
– Рой! – возмутился рыцарственный Хантли.
– Будет тебе! – оборвал его Аргайл. – Не станешь же ты отрицать, что по наущению Битона она писала ему едва ли не с брачным предложением…
– Себя или свою дочь? – уточнил Белокурый.
Он и не ожидал, что будет единственным претендентом на сердце Марии де Гиз, слишком уж цель заманчива – однако офранцуженный Леннокс может стать серьезным соперником.
– Того мне не ведомо, – отвечал Рой. – А Хантли – он обижается, когда мы все его спрашиваем.
– Потому что это ложь! – возмутился Джордж. – Королева-мать не дает обещаний, которые не может выполнить!
– Королева-мать – женщина, – выплюнул Бурый волк с пренебрежительным оскалом, что непременно привело бы к жаркому диспуту горских кузенов, если бы сей момент не скрипнула входная дверь.
Вернулся Сазерленд, таща за собой упирающуюся молоденькую девчонку. Увидав перед собой в комнате еще троих нетрезвых мужчин, та остановилась на пороге как вкопанная и побледнела явно не от восторга.
Повисла пауза.
– Добрая телочка, – молвил Аргайл, прищурясь. – Поди сюда.
И послал девчонке жест, не оставляющий разночтений.
Босуэлл, развалившийся было в кресле, спустил ноги со стола и сосредоточил взгляд на пришедших с явным неудовольствием – он полагал, что Джон удовлетворит свои потребности, не привлекая к участию хозяина дома. Устраивать свальный грех именно теперь отнюдь не входило в планы его досуга.
– Подойди сюда, женщина, – велел он, и та неуверенно сделала несколько шагов, а Сазерленд все еще держал ее за руку. – Если тебе по душе кто-нибудь из нас, можешь выбрать и пойти с ним, остальным я тебя в обиду не дам.
Аргайл осклабился, окинув жертву одобрительным взглядом:
– Что за нежности, Патрик? Это же вилланка, у нее луженый задок-передок! Хантли, кости! Бросим жребий, кому куда.
Но Босуэлл плавно повернул к нему голову, улыбнулся:
– Рой, я у себя дома, и выкину в окошко любого, кто скажет мне хоть слово поперек. Желаешь проверить?
Кемпбелл очень ясно прочел угрозу, серые глаза его блеснули, но он быстро, несмотря на количество хмеля в крови, погасил ответный порыв:
– Ты в уме, Босуэлл? Было бы из-за чего ссориться, из-за грязной курицы…
Сазерленд переводил взгляд с одного на другого, не понимая, отчего у него отбирают добычу. Он не то, что не протрезвел за время своей прогулки, но захмелел на мартовском ветру еще больше. Женщина замерла, словно зверек в силках, не двигаясь, словно и не дыша вовсе, Босуэлл нетерпеливо бросил ей:
– Ну? Если не хочешь никого, уходи.
Та без колебаний стряхнула с себя руку Сазерленда и шагнула к Белокурому, ухватившись за столбик спинки его кресла, как за алтарь-убежище в церкви.
Аргайл, всхрюкнув, захохотал:
– Босуэлл, это скотство! Неужто не ясно, что с такой рожей, как твоя, только слепая баба не предпочтет твою милость?! Это шулерство, Босуэлл!
Сазерленд решил было протестовать, но вместо возмущенного восклицания горло ему сдавил спазм – и Хантли, подхватив родственника под руку, точным движением отправил парня снова за дверь. Остальные двое проследили за ним равнодушным взглядом.
– Лорды, желаю вам доброй ночи! – Патрик подвел итог вечеру. – И, Бога ради, научите пить Джона, который блюет сейчас у меня в передней – такая невоздержанность к вину и женщинам не доведет его до добра.
И как в воду глядел - тридцать лет спустя "Добрый" граф Сазерленд вместе со своей третьей женой был отравлен одной из своих ближних женщин.