[18+] Не гневи мой...
Автор: Федор Ахмелюк...не буду говорить, что (это шутка из репертуара Бивиса и Баттхеда), но было бы интересно взглянуть, как он будет ругаться.
Части тела придурковатых американцев нас не интересуют, хотя бы потому, что этот сказ — подборка ругани разных жителей Керыльской области (и не только их, в армии Маргарин и компания служили за пределами домашнего региона), собранная и опубликованная в рамках флэшмоба о ругающихся персонажах. Цензурную брань вывешу так, матные маты сложу в спойлеры — если что, я предупреждал. И да, книга, содержащая максимальное количество предмета рассмотрения, здесь пока что не опубликована (но те, кто знает меня давно, почти наверняка ее читали).
— А что было после тебя? — изогнула бровь Тернова.
— После меня был один кусочек вонючего дерьма, который рылся в ее вещах, вместо того, чтобы элементарно спросить, что у нее со здоровьем по женской части, нашел ее медкарту, где написано, что роддом Ветке не грозит, и в тот же день свалил в закат, сказав, что она бесполезная пустоцветная шлюха и что он бы ее с удовольствием сдал в государственный бесплатный бордель.
(«Незажженная свеча»)
И знаешь, во всем виноват какой-то боевой горшок с говном, который ничего, кроме как работать долотом, не умеет и уметь не хочет! От этого-то гаже всего — живешь такой, общаешься с человеком, который для тебя не пустое место, а потом появляется эта говорящая задница и пожирает все, что между вами было.
(оттуда же, из той же главы, обе тирады изрёк Егор Ахмелюк)
— Ты не мог ему сказать, что у нас там таких не держат, что у нас только культурные люди, и выгнать его вон из области, или хотя бы посоветоваться со мной? Полномочным себя почувствовал, щенок? Ты — инструмент, ты не голова, ты рука, а судя по тому, какая из тебя получилась рука — ты даже не рука, ты дырка в жопе! Только вонять умеешь!
(Шеф, «Комната гнева»)
— Будь я твоим отцом, я бы взял пример с Тараса Бульбы, так же, как ты взял пример с его младшего сына. Я тебя породил — я тебя и убью! Думать надо было головой, Антоша, а не головкой! Но так как ты выбрал второе, то и получишь ты то, что заслуживаешь.
— И что же?
— Головку, — плотоядно ухмыльнулся старик.
— Вы это о чем?
— О том, грязный маленький говнюк, что ты провалил мне всю работу с культурой. Ты работал, вернее, делал вид, что работаешь, расхлябанно, бездумно и непоследовательно. Ты не руководствовался в своих решениях правильными критериями, тебе было плевать на то, чему учит то, над чем ты поставлен надзирать, и во что это выльется в итоге. Ты пошел на поводу у своего левого яйца и угробил гору времени и сил на совершенно бессмысленное перевоспитание ядовитой потаскухи, более того, ты собирался опозориться сам и осрамить меня, сочтясь с ней браком! И — последний момент, маленький придурок: ради нее ты поставил под угрозу всю свою репутацию не только в нравственном, но и в уголовном плане. Я знаю про твои фокусы с подбрасыванием Камелиной фотографий ее мерзавца-мужа за срамным делом, этот художничек — блудник и просто сволочь, но его ты оболгал, приписав ему грех, в коем он не был замечен. Вы оба мерзавцы, но ты — больший мерзавец, так как ты солгал, возвел напраслину, хотя мог действовать в рамках реальных грехов этого мерзавца. Знаю про брехню, какую ты вбросил через газеты, в том числе о том, что ты объявил, что у тебя блуд с Камелиной. Я знаю, зачем ты через меня просил блокировать участок дороги на Керыльском окружном кольце: ты пытался устранить это дерьмо, но в итоге по уши вымазался в дерьме сам. Я знаю про твоих дружков, которые по твоему заказу разгребали твое дерьмо. Все твои делишки в сумме потянут лет на восемь, если не на десять, и это я еще не выяснял про маньяка Сотовкина: как-то слишком уж вовремя он поохотился на твою невесту, не находишь? Был ли мальчик, Антон, то есть маньяк? И еще, Сальников — иди-ка сюда, я покажу тебе кое-что, так, для логического завершения.
(он же, там же)
— Смотри! Человечек! — тоненько взвизгнул псих, тыча пальцем в кучку обломков, очертаниями и в самом деле напоминающую человечка.
— Хуевечек, блядь! Ты совсем ебанулся? Мы что жрать теперь будем? Купил макароны, ты их, блядь, поломал и по полу разбросал! По грязному полу, в грязных ботинках по нему ходим! Какого хуя, Леха? — угрожающе рычал Голубев.
— Я же играл... — всхлипнул псих.
— Играл он, блядь.
— Я играть хотел!
— Пиздуй на свою койку, блядь! — гаркнул Голубев, беря из угла щетку.
Псих, выпучив нижнюю губу, залез с ногами на койку и внимательно наблюдал, как Денис, ворча, сметает обломки несостоявшегося ужина вместе с пылью и грязью в кучу.
— С полуебком поселил, блядь. Чего его ко мне поселили? Сыч еще тут, блядь, ему сказали за ним следить, ему, не мне! Нахуя Елагин вообще его взял, он же мудак полный, блядь, он же припёзднутый на всю тыкву. Играл он... Че зыришь, мудило? Сидел бы, блядь, в дурке своей и там играл! Нахуя вот ты все это делаешь, мудак ты ослом трахнутый?
— Нельзя на детей кричать!... — тоненько взвизгнул псих и сжался в комок, словно ожидая оплеухи.
Денис замер после комнаты, опершись на швабру.
— Каких детей, ебать мой хуй? Где ты здесь детей видишь? Ты лоб здоровый, тебе тридцать лет, ты на комбинате работаешь, зарплату получаешь, какие нахуй дети, ебалай? Ты что, настолько чирикнутый, что не понимаешь, где ты находишься, блядь? Сиди там, бля, где сидишь, и только пикни мне, я тебе эту швабру в очко затолкаю, мудак, блядь!
— И чего теперь делать с тобой, суслик ущербный? — вздохнул Голубев.
— Кормить! Кашка! Кашка!
— Какашка! Сам нас без ужина оставил. Давай свою миску, недоумок. Сейчас «Роллтоны» нам заварю, — проворчал Голубев.
«Я хотел увидеть пепел»
— Мама! Ну я же сто раз говорила: я сейчас не могу его воспитывать, не могу им заниматься! Я работаю целыми днями, я...
— Я, я! Головка от сама знаешь чего! К отцу иди, у него зарплата недавно была — может, даст чего! Ко мне вообще не приходи больше! Вырастила на свою голову...
(оттуда же)
Одним неуловимым движением ноги в грязном тяжелом ботинке Голубев отшвырнул налитую водой тарелку к стене, где та, жалобно звякнув, развалилась на несколько неровных треугольников. Вторая нога, едва первая вернулась к исполнению опорных функций, почти бесшумно врезалась в обтянутый серой майкой бок идиота.
— Выебок, блядь! — прорычал Голубев, отшвыривая на свою кровать пакет.
Завалившийся на бок псих, потирая пятерней подбородок, пытался подняться, но Денис, наклонившись, легко перевернул его на другой бок и от души врезал по второй почке.
— Ты что творишь, уебище лесное, а? — зашипел он, разглядывая выражающую полное непонимание ситуации морду психа, по которой бесшумно текли слезы.
— Но я... Я же играл... И нельзя... Нельзя бить детей...
— Ты не ребенок, — злобно прорычал Голубев, — ты дерьмо поехавшее. Ты опасный для общества мудак, которому место в психушке, а не в общаге среди нормальных людей. Ты ебанутый на всю тыкву. Ты понимаешь, блядина, что ты чуть всю общагу не сжег сейчас, что мы все могли сейчас сгореть к хуям, и ты, блядь, тоже?
Ноги чесались пробить ему бочину, переломать ребра, размозжить башку ударом-компостером. В глазах потемнело. Голубев, не чувствуя ни конечностей, ни траекторий, которые они выписывали, принялся остервенело наносить удары, пока не обнаружил, что бьет воздух, что псих еще не совсем выключился — отполз в угол и сжался там в комок, прикрыв башку руками.
— Пошел ты на хуй, ебанутый, — бросил Голубев, сплюнул на пол и вышел вон из комнаты.
Лежавший на полу псих еще долго зачарованно наблюдал, как по поверхности расплескавшейся лужи, перетекшей ближе к кровати злобного соседа, медленно ползают серые клочки пепла.
Ну и, наконец, книжка, написанная на русском солдатском — Z-z-zелень, которой здесь пока нет.
— Утром все едут на областной сборный пункт. Все годны к службе и отправляются в войска. Родителей я сам извещу, а подружек из головы выбросьте. Проще служить будет. Если какая-то сука, — он сделал акцент именно на этом слове, — на распределителе что-то кому-то вякнет, и ее привезут домой, я узнаю об этом и лично приму меры. Не сейчас, так осенью поедет служить, а не служить, так нары полировать. Все поняли? Не слышу ответа!
— Да, — вяло пробормотал кто-то.
— Пизда! Нет в армии слова «да». Есть слово «так точно»! Да и о пизде вам думать рано пока. Спокойной ночи. Отправка в семь утра. Военные билеты вам уже выписали.
— Так. Садись. Накинь, — он протянул Ахмелюку кусок плотной блестящей ткани с дыркой в середине.
— Как?
— Жопой об дверной косяк! Башку в дырку просунь.
Он выполнил приказ, и тотчас в руке мужика появилась жужжащая машинка, а на ткань посыпались черные хлопья покинувших голову волос.
— Послушайте меня, товарищ солдат, — проворчал старлей, — это, конечно, хорошо, что вы сплоченный коллектив и не выдали шутника, который шутил про головную боль всей армии. Если какой-нибудь идиот попробует что-то с собой сделать, шухер здесь будет такой, что вы сами взвоете и полезете на стену на второй день. Командование нас проверками, не побоюсь этого слова, заебет во все дыры. В каждую сраку палец сунут. Еще момент — хочу всех предупредить — в армии принято, что за косяк одного придурка отвечает все подразделение. Так что собрали мозги в кучу, если они есть, и делаем, что приказано и как положено. И никаких, блядь, перфомансов. Вы еще в казарму зайти не успели, а уже отличились. Керыль, блядь... — пробормотал он уже чуть слышно, отворачиваясь от солдат, — сколько раз говорили — не надо нам этих керыльских, у них у всех все набекрень...
— Скобарев, я пошел, а ты разглаживаться и подшиваться их научи. Пацаны! — Гудков повернулся к строю. — Кто пиздато подошьется с первого раза — тому завтра на целый день выдаю телефон. Майор Ефимов дал добро на такую меру, потому что просто так никто из вас ничему ни хуя не учится. Однако! — он поднял толстый узловатый палец, — предупреждаю, что все эти послабления только на первые дни. Через неделю вы не получите плюшек, если пиздато подошьетесь, вы получите пиздюлей, если подошьетесь хуево. Вас не освободят от строевой, если вы будете пиздато ходить, а взъебут, если будете ходить хуево. Ясно всем?
— Значит, так! Подвожу итог занятия. Пиздато не подшит никто. Ахмелюк, слышишь? В роте за такое сразу пиздян поймаешь. Никодимов, к тебе тоже отноится. Забелин, подгибают сначала торцы, иначе они у тебя выскочат. Каваев! Хрен ли у тебя нитки торчат из воротника? После ужина перешьешься, проси воронежских, пусть покажут, они уже умеют.
Деревянко ушел, а по шеренгам незамедлительно начался приглушенный гул намеренно пониженных почти до шепота голосов.
— Да я тебе говорю, он стекло высадил, в окно хотел выйти...
— Дебил, блядь, первый этаж же.
— Да он весь вечер какой-то погашенный был, чуть ли не ревел.
— Говорили же и Гудку, и Безводных, что он припезднутый...
— Тихо, ша, сейчас Деревяшка вернется...
— Да брось!
— Ну все, в какой-то роте будет специально обученный солдат.
— Чему специально обученный?
— Очко пидорить! Его там в первый же день в очники посвятят.
— Блять, надеюсь, у него хоть хватит мозгов Ефима не вызывать?...
(...)
— Ну чего там?
— Да ничего. Сидит за столом прапора...
— Ему пиздец, я отвечаю.
— Блядь, нас в роту поднимут, я лично прослежу, чтобы его на очках сгноили.
— Следилка не выросла, за собой хоть следил бы, мистер Горох. Безводных из-за тебя чуть в казарме всех не оставил вместо увольнения...
— Похуй!
— Похуй пидору чулки, а ты бы сам хоть за собой проследил.
— А ты откуда знаешь, сам с ним развлекался?...
— Нет у вас боевой сплоченности. Желания служить Родине у вас нет. Братства нет, товарищества. Ладно, это мы исправим! — махнул рукой полковник. — Рано вам еще думать о доме, о потной сиське... Продолжайте занятия по распорядку дня. Пойду с товарищем старшим лейтенантом побеседую...
— Кировский взвод пиздует на плац заниматься строевой подготовкой. Прошли вчера отвратительно. Осрамили и часть, и себя. Стадо парнокопытных, блядь. Только что горошка за собой не посыпали. Ответственный — младший сержант Григорьев.
— Слушай сюда, Похмелюк, или как там тебя, — ворчливо сказал Митин. — Самое главное в солдате — чтобы солдат был здоров. Чтобы солдат был здоров, его нужно привлекать к профилактике заболеваний. Верно говорю?
— Так точно, — повторил Ахмелюк.
— Самое частое заболевание у солдат срочной службы — это воспаление хитровыебанности. И оно же самое геморройное для всех, кто поставлен над этой профилактикой следить. Так вот, Похмелюк, проведу тебе начальное мероприятие профилактики...
«Пиздить будет» — подумал Ахмелюк.
— ...выдачу таблетки «Пропиздон Вербал Форте». Будешь много выебываться и мечтать о загасе — будешь много ходить в наряды и заниматься строевой. Будешь много выебываться после присяги, в роте — там тебе назначат уже другой препарат. «Пиздюлин Активити». А попробуешь загаситься сразу, без предварительного выебона, так у нас таких сученят быстро на место ставят. Больной, говоришь? Тут все больные. Вылечим. Сигаретки сюда давай, месяцок не покуришь, глядишь, и здоровье покрепче станет...
— Ты, солдат, всю эту байду выбрось из головы. Думаешь, нам тут нужны люди, которые ни хрена не хотят, только жрать, спать и жезл страсти наяривать? Да ни хуя не нужны. Вот мы и стараемся от них избавиться. Избавиться можно, только списав в расход. Мы-то в чем виноваты?
— А я в чем виноват? — задал встречный вопрос Ахмелюк.
— Ты... Да ты ни в чем. Как и мы. Наша задача теперь, товарищ солдат, друг другу кишки не мотать и мозги не ебать. Моя бы воля — я бы вообще нахуй призыв отменил, понимаешь мою речь? Да только кто пойдет по доброй воле? А страну без армии — приходи, Обама, и бери голыми руками.
— Ты что там, письку дрочил, что ли? Нас с наряда сняли, олень! — заорал на него Деревянко. — В располагу бегом марш! Завтра в одиночку все койки равнять будешь...
— Никодимов, подстричься пора. И берцы... Ты вообще чистил их когда последний раз? Вроде башковитый, взрослый дядя уже, а распиздяй такой. Рудков, где твой кантик? Куда Деревянко утром на осмотре глядел? Утром не будет кантика — до дембеля у меня из нарядов не вылезешь, я все сделаю, чтобы ты в роту охраны попал, да ты и так попадешь, я видел списки... О! А вот и мой старый друг Ахмелюк. У Ахмелюка все как всегда. То есть все через жопу. Стричься. Кантика нет. Переразгладиться, ты разглажен криво. А это что за херня? Ахмелюк, кто так подшивается, ебучий случай? Вечером лично проверю... а хотя... Нале-во!
— Команда «Рота, отбой» была! По кроватям все! Все подшивки, подмывки и прочая поебистика — после ДЧ! Еще одно тело на взлетке увижу — это тело на присяге клясться хорошо мыть очки будет, а не Родину защищать!
«Ладно, хер телячий, на войне как на войне. Я до тебя еще доберусь» — сжав зубы, думал он, спешно пришивая в бытовке подшиву на причитающееся место. Второй раз ее уже точно никто не оторвет — за такой цирк Ефим самому Митину оторвет все, что отрывается. А что не отрывается, вывернет наизнанку и оторвет.
И это только первая часть, про пребывание в «приёмнике» — сводной учебной роте (в некоторые части солдат привозят сразу с распределителя, минуя учебные части, и уже там они проходят курс молодого бойца, принимают присягу и распределяются по подразделениям — все в пределах одного полка).