"Мартовские иды" на сайте АТ

Вот и всё! Выкладка "Мартовских ид" завершена. Начал в день убийства Цезаря, а закончил - в свой день рождения. Это не нарочно, оно само: восемь глав по одной в день - как раз с 15 по 22 марта. Больше глав пока нет, но общее представление о том, какие потрясения ожидают моих героев и их "Божественный мир" через 30 лет после первой трилогии, вполне можно составить по уже опубликованным. Это и ознакомительный фрагмент, и тизер предстоящих (я надеюсь) книг.

Начало 8 главы и её герои, какими их увидела нейросеть.

8. Богиня и её народ

Палатинская площадь была свободна, как и вся Аллея Императоров от Палатиума до Пантеона. Здесь, казалось, ничего не напоминает о происходящих в Темисии волнениях. Но едва августа и её палатины обогнули серую громаду Пантеона, они увидели, что широкий проспект Фортуната, пересекающий столицу и начинающийся от монумента Отцу-Основателю и его детям-эпигонам, заполнен народом. Немного поодаль, чуть правее Сенатской площади, виднелись изящные очертания Квиринальского дворца. Как пробиться туда, в резиденцию имперского правительства, через эти многотысячные толпы?

Князь Порций Максимин пробасил:

– Вот и приехали! Довольна, Филис? Будь я проклят! Не думал увидеть такое. Говоришь, это твой народ? Ты хочешь помочь им? Им помогут только пушки! Пока не поздно, отзови свой эдикт об отставке правительства. Армия живо разгонит этот сброд!

– Никто не будет ни в кого стрелять, – холодно ответила Филис и, возвысив голос, воскликнула: – Всем оставаться здесь! Повеление августы!

А сама пришпорила Семирамис и поскакала к толпе.

Тут, конечно, были лишь плебеи, не патрисы. Но плебеи всевозможных возрастов и званий, от глубоких стариков и до подростков, в привычных плебейских плащах и в форменных калазирисах, в хламидах и туниках, некоторые женщины в платьях, иереи – в своих ризах, и так далее. Казалось, здесь собрался весь народ, какой он только ни бывает. Толпа бурлила и гудела, у многих в руках были самодельные плакаты и карикатуры, все – против Софии Юстины, её клана и её правительства, против Сената и князей, всех ненавистных, надоевших этим людям угнетателей-аристократов.

А ещё тут были портреты молодой августы – в коронационном облачении, в пурпурной тоге древних императоров, в парадном мундире Великого Проэдра, в ризе Верховного Понтифика, и, конечно, в образе её бога-аватара Саламандры, чьим земным воплощением она считалась. Официальные портреты и неофициальные, какие угодно. Их было больше, чем плакатов и карикатур, всех вместе взятых. Десятки и сотни портретов девушки, которая была для этих людей их императрицей и богиней. Которую здесь знали все.

Но никто из них не мог себе представить, что увидит эту девушку вживую – здесь, сейчас. Это было просто невозможно. Августа живёт далеко, в Палатинском дворце, в величественном зиккурате, видном в столице отовсюду, подпирающем небо, и до неё – как до неба! Ей можно лишь молиться, к ней можно взывать, можно слушать её по радио и, кому повезёт, иногда наблюдать августу по видикону. Но нельзя увидеть её рядом, невозможно с ней поговорить, между земной богиней и народом, простыми квиритами, – бездна. Эту бездну не преодолеть.

Так думали все эти люди, ведь так было всегда. За восемьдесят три года своего славного царствования Виктор V, прапрадед нынешней августы, не снизошёл ни разу до контакта с народом. А народ всё равно его боготворил, и тем более боготворил, чем дальше Божественный Виктор был от своих подданных. Бог и не должен снисходить до толпы верующих в него, иначе какой же он бог? И Лев XII, правнук и злополучный наследник Виктора, не снисходил, куда там, сидел в Палатиуме, прятался за неприступными стенами, словно эти стены делали его сильнее, защищали от жалости, сочувствия, презрения всех тех, кто оставался по другую сторону от этих стен. И вдова его, регентша, и первая дочь, предыдущая августа, никогда не снисходили до толпы. Тем более, толпы не благодарной – недовольной, протестующей и возмущённой.

Да, без сомнения, все знали, что новая августа не такая, как её предшественники, особенная, своенравная, её за это обожали. Никто не заставлял этих людей носить с собой её портреты. Она стала символом их веры. Но увидеть её здесь? На лошади? Одну?! Это казалось нереальным. Даже увидев собственными глазами, в это нелегко было поверить.

А там, где она оставила своих верных палатинов, их префект, могучий Порций Максимин, разрывался между недвусмысленным приказом августы – который слышали все палатины, вся центурия – и своим долгом охранять, оберегать её, как он этот долг понимал. Девочка не понимает, что творит, её затопчут, растерзают, и она погибнет – молотом стучало в голове префекта. Филис ещё ехала к толпе, а он уже принял решение. Догнать, остановить, вернуть домой, там запереть, пока не повзрослеет. Долг выше и важнее её монаршей воли!

Порций прочистил горло, чтобы объявить своим людям новый приказ, как вдруг рядом оказался Макс Юстин, и префект палатинов услышал:

– Ваше превосходительство, если вы позволите себе неверный выбор, Филис никогда вам не простит. И вы умрёте. А она всё равно поступит по-своему. Вы станете всего лишь новым трупом, через который она перешагнёт. И что вы скажете Божественному Льву, своему другу и её отцу, когда предстанете перед ним на небесном суде? Вы честно признаетесь, что покинули его любимую дочь в миг решающих испытаний, или будете жалко оправдываться? Вы скажете своему богу, господину и товарищу, что его дочь сама виновна в вашем дезертирстве?

– Что? – ахнул Порций, оборачиваясь к юноше.

Тот был бледен, краше в гроб кладут, но слова звучали решительно, с какой-то отчаянной, безнадёжной отвагой.

– Вам стоит знать, генерал. Я люблю её больше жизни. Если с Филис упадёт хотя бы волосок, даю вам право делать со мной что угодно. Вы сможете пытать меня или сразу убить, как сочтёте нужным. На что мне жизнь без неё?

Глаза огромного префекта налились кровью, мясистое лицо побагровело. Он смотрел прямо на юношу, но если бы князь Порций бросил взгляд вниз, то, возможно, приметил бы крохотный, словно игрушечный кинжал, который Макс прятал меж пальцев. На лезвии – доза граина, достаточная, чтобы в одно мгновение прикончить человека или свалить коня.

– Что?! Да как ты смеешь… конкубин!

В этом возгласе было всё презрение князя-воина к бродяге, полукровке, полному ничтожеству, которого быть здесь, да вообще на свете, просто не должно. Но для Макса это уже не имело значения. Только бы выиграть время для Филис! Он вспотел; от пота, казалось, промок весь его мундир пропретора, ему было нехорошо, но слова сами слетали с его уст.

– Вы такой слепец, генерал. Берётесь опекать её, но ничего о ней не знаете. Не понимаете, как она живёт и зачем. И зачем рядом с ней я! Если хотите защитить августу, не пытайтесь решать за неё, а просто выполняйте её волю.

В этот момент что-то изменилось впереди, в толпе, там, куда отправилась Филис. И Макс понял, что кинжал с граином ему не понадобится – во всяком случае, пока. Пока.

Толпа расступалась перед всадницей на чёрной лошади. Глядя на это людское море, Максенций Юстин, которого мать при рождении назвала Моше, Моисеем, подумал: наверное, так волны Красного моря расступались перед древним пророком Моисеем, три тысячи лет назад выводившим свой народ из дома рабства, из Египта. Следом Макс услышал мысленный приказ и поскакал вперёд, к своей богине. А Порций и другие палатины поскакали за ним. Теперь им было можно.

Многотысячная толпа, заполонившая проспект Фортуната, не просто расступалась. Люди опускались на колени, и там, стоя на коленях, возносили хвалы Божественной Филиции, славили свою императрицу и богиню. А она медленно, с величественной грацией ехала вперёд по освободившемуся проходу, красиво улыбаясь, одной рукой держа поводья, а другой – осеняя подданных благословением.

Когда Макс подъехал к ней, она не обернулась, лишь негромко промолвила:

– Я знала, ты справишься. Горжусь тобой, бесценный друг моей души.

– Извини, я сболтнул ему лишнее.

– Сейчас это неважно, Макс. Потом – тем более.

– А ты? Что ты сказала этим людям?

– Они пришли сюда, ведомые отчаянием, но готовые умереть за меня. А я сказала им: мне нужно, чтобы вы за меня жили! Боги послали меня к вам, чтобы вручить судьбу народа Рима в его руки. Как видишь, они мне поверили. Мой народ любит меня. Надеюсь, всё это немедленно появится в газетах. Наступает революция августы и народа, так сказала им. И горе всякому, кто посмеет встать у неё на пути!

– Ты им сказала «революция»? – переспросил Макс.

– Я сказала: революция августы и народа.

– Они, – Макс кивнул на Капитолий, бывший Патрисиарий, большое и красивое здание с перистилем коринфских колонн, где заседал имперский Сенат, – тебе это не простят!

Филис пожала плечами.

– Надеюсь.