Княжеский суд

Показался интересным флешмоб Александра Нетылева https://author.today/post/365860 о судебных процессах на страницах книг. У меня суд фигурирует в сюжетах дважды. В "Весне для Евы" гражданский процесс, суд решает вопрос усыновления ребенка. Но в отрыве от сюжета читать кусок текста не очень интересно, поэтому хотелось бы поделиться опытом реконструкции княжеского суда начала XIII века в Ростове. Книга: "Колдовской пояс Всеслава" https://author.today/work/195898.

– Ряд на словах заключали или грамотицу составили? – Акинф с Дуняшей шагали на княжий двор. 

Полочанку провожали настырные взгляды ростовских зевак, некоторые, побросав дела, семенили следом – любопытно, как Юркина баба с самими Куничами тягаться станет. 

– Я про то не ведаю, – шепнула старику Евдокия. – Я и про двенадцать гривен не слыхивала, Георгий Андреич мне про то не возжелал сказаться. 

– Вестимо, сам уладить хотел, а вишь, как обернулось, – вздохнул Акинф. – Если грамотицу не составили, а так, на словах урядили, то еще потягаемся. Я сам к Юркиным дружкам ходил просить, чтобы словечко замолвили. А вот ежели грамота рядная имеется, то все пропало, если только стоять на своем, мол, подделка, да Юрко не писал, а так… – Акинф в сердцах махнул рукой. – Ты только, хозяйка, не говори там: «Я не вдова, может, он живой», соглашайся, что вдова. Вдовицу, да еще и брюхатую, завсегда пожалеют, а вот бабу мужа, от слова своего отступившего, сама понимаешь, жалеть не пристало.

– Ну, коли надо, – неуверенно вымолвила Дуня. 

– Надо, надо. Говори, мол, вдова, – одобрительно закивал белой бородой старик.

На площади у княжеского терема людей набилось столько, что и не протолкнуться. Кому не досталось места, висели на заборе. «Как же пробиться?» – уткнулась Евдокия в стену из спин любопытствующих.

– Эй, саму-то пропустите! – крикнул Акинф. 

Все сразу поняли, кого это «саму», перед Дуней открылся длинный узкий проход. Под громкий шепот ответчица пошла к терему. 

Князя, к огорчению Евдокии, на суде не было, вместо него за главного выступал тиун, он откровенно скучал и от безделья все время шушукался с сидящими за спиной ростовскими боярами. По десную руку от тиуна на вынесенной из терема широкой лавке развалились братья Куничи. Евдокия сразу определила, что это ее вороги, так как вокруг них суетился вчерашний толстяк-посыльный. Ранее воображение рисовало Дуняше злобных разжиревших уродов с масляными губами и маленькими поросячьими глазками на подобии Кривко, реальность оказалась иной. Оба Кунича – мужи около тридцати лет, среднего роста, сухощавые, физически крепкие. Смазливые лица портили только короткие вздернутые носы, на устах играли надменные улыбки. Братья важно кланялись знакомым нарочитым мужам, взглядом без слов выражая: «Не по чести невесть с кем тягаться, а что делать». При появлении Евдокии, тот, что помладше, с любопытством стал рассматривать ответчицу, старший даже не повернул головы.

В отличии от Куничей Дуне сесть никто не предложил. Княжий холоп указал ей шуя[1] от тиуна. За ней бочком протиснулся и Акинф. 

– Начнем, – махнул тиун.

От Куничей речь держал толстяк-посыльный. Он поведал, что на княжьем пиру Юрка Половчанин, упившись крепко, стал приставать к почтенному Евстафию Куничу со сватовством сестрицы его Евпраксии, да так настырно донимал почтенного боярина, что тот дал добро. А Юрка, мол, боялся, что по утру Евстафий Кунич от слов своих отречется, да ударил с ним по рукам, кто отступится от ряда – платить двенадцать гривен. И слышали то многие мужья нарочитые. А раз баба оная – жена покойного Юрия, стало быть, ряд нарушен, пусть вдова платит за мужа своего непутевого. 

– Он вам не Юрка, а Георгий Андреич! – выкрикнула Евдокия. – А я не вдова. Муж мой живой!

За спиной недовольно крякнул Акинф. Дуня уловила, как вздрогнул меньшой Кунич, как едва заметно дернул за полу кожуха старшего. Но Евстафий суровым взглядом осадил брата. 

– Живой - не живой, – меж тем помахал рукой выступавший толстяк, – ряд нарушен – плати.

– А можно ли договор, заключенный во хмелю да на словах, подлинным считать? – выступил Акинф, приглаживая бороду. – Завтра ты напьешься да по рукам со мной ударишь, что ты мой холоп, так что ж, в услужение пойдешь? Сам же сказал – Георгий крепко пьян был, а пьяный нешто понимает, что творит. Он и во сто гривен ряд принять мог. Хмельного, что дитя малое, обмануть не сложно. Ну? – Акинф самодовольно глянул на толстяка. 

– Да не так уж он и пьян был, – пошел на попятную куничев челядин, – говорил складно, с пира на своих ногах ушел.

– Врешь! – зашумели вои из передних рядов. – Горыня его у ворот ждал и до двора на себе тащил. Мы то видели, можем побожиться. 

Толстый явно растерялся. Но тут встал старший Куничев Евстафий, неспешно оправив пояс, он махнул челядину отойти. 

– Ежели Юрка был пьян да не понимал, что творит, то отчего он, по утру протрезвев, не явился да от ряда не отказался? 

– Так, может, и отказался, может, и ходил к вам, нешто вы теперь сознаетесь? – не сдавался Акинф.

– Не отказался. Подарки Евпраксии носил. Вот, обручья серебряные, для нее купленные, – Кунич брезгливо кинул на снег два широких браслета. Их сразу подхватил толстяк и понес княжьему тиуну. 

– Так, может, и не он дарил? – упирался защитник Евдокии. 

Евстафий слегка махнул головой и из толпы выбежал сгорбленный мужичек.

– Вот златарь, подтвердить может.

– Могу. У меня Половчанин брал, сказывал – для невесты-боярышни.

«Ох, Юрашик, был бы ты рядом, уже бы за чуб оттаскала, – вздохнула Евдокия. – Видать, проиграно наше дело». 

Но Акинф сдаваться не собирался:

– Ежели гость заключил ряд о продаже, скажем, струга торгового да ударил по рукам, а потом от слова своего отказался и новый ряд с другим заключил, то какой ряд из двух следует исполнить? – старик обвел собравшихся совиными глазами. 

– Это ты к чему сейчас? – не понял толстяк, куда клонит соперник. 

– А к тому, что еще раньше Георгий Андреич обещался жениться на Евдокии Яковлевне. И ряд тот на шесть лет ранее был заключен, – дед самодовольно улыбнулся. 

– Кто подтвердить то сможет? – скрестил руки на груди Евстафий.

Установилась тишина.  

– Я смогу! 

Толпа вздрогнула как единое целое – на пороге терема стоял сам князь. 

Константин медленно, подчеркивая высокое положение, сошел с крыльца. Бояре, включая Куничей, повскакивали, низко кланяясь. Тиун поспешил уступить князю место. 

– Кметь мой Георгий сказывал, что обещался в Полоцке жениться, – громко произнес Константин. 

Дуня заметила, как сжал челюсти старший Кунич. Ответить ему было нечего. «Неужто выиграли?» – затаив дыхание, боялась поверить Евдокия. 

И тут в центр круга выбежала тетка Маланья, она упала на колени перед князем:

– Дозволь молвить, светлый князь. Не жена она нашему Юрушке, самозванка. Что оженились они, никто подтвердить не может.

– Так брюхата же, – перебил ее Акинф. 

– Да мало ли с кем она там нагуляла. И ты, хрен старый, под пяту чаровницы подпал, – по толпе прокатился смешок. – Кто подтвердить может, что она жена Юрия? Верно, никто. Прочь ее гнать надо, с татями она, с теми, что племянника моего сгубили.

Маланья предусмотрительно не стала прилюдно обвинять знатных бояр, но против Евдокии держалась стойко. 

– Кто может подтвердить, что ты жена Георгия? – поднял князь прекрасные очи на Дуняшу. 

Она молчала. «Кто же может подтвердить? Попа убили, дружина сгинула, больше никто не видел…» Ответчица набрала побольше воздуха, она видела: довольное лицо Маланьи, любопытный взгляд младшего Кунича, насупленные брови старшего, огорченные глаза Акинфа. На снегу у ног старика-филина сидел худючий Тишка: «Хорош златоверхий град Ростов, да златоверхий Галич не хуже», – отчего-то невпопад пропел названный братец. «Галич! – встрепенулась ответчица. – Галич!»

– Князь Мстислав Галицкий подтвердить то может! – гордо выпрямилась Евдокия. 

Кто-то хихикнул, кто-то изумленно ахнул. Оба Кунича вдруг скособочились, стали какими-то маленькими, подобно своим коротким носам. 

– Да врет она, князь тот далеко, – неуверенно прошептала Маланья. 

Константин встал, налетевший озорной ветер подхватил алый княжеский корзень[2], затрепал, что корабельный парус. А лицо у Константина стало непроницаемым, и не догадаешься, о чем думает. 

– Поскольку ряд заключен во хмелю, – полетел мягкий голос «архангела», – то платить половину – шесть гривен. 

– И на том спасибо, – тихо в ухо Дуне проворчал Акинф.

– Задолжал я кметю своему Георгию как раз шесть гривен, за него тебе, Евстафий, отдаю. А сию бабу считать пока женой Георгия Половчанина. А там видно будет. 

Князь пошел в терем, суд свершился. Акинф сиял, что купол соборной церкви. Маланья, со словами: «Рано радуетесь. Еще посмотрим», – скрылась в толпе. Куничи важно прошествовали мимо, младший нагло подмигнул Дуняше. Видно, исходом они тоже были довольны, ну или делали вид, что довольны. 

– Что, сестрица, осилили недругов? – откуда-то из-под руки вывернулся Тишка.

– Осилили, – за Евдокию похвалился Акинф. – Пойдем домой, Юрьева, пироги на радостях есть. 

– Пойдем, Тиша, с нами, – ласково позвала паренька Дуня.

– Нет, я пирогов не ем, брюхо от них болит, – хихикнул мальчишка и пропал.

Хозяйка и ее тиун шли по гудящему, шумному городу. Теперь Дуню привечали, вежливо улыбались и кланялись. Она кланялась в ответ. Была полочанкой, а стала ростовчанкой. Город ее принял. «Все ладно. Только Юрия рядом нет».

[1] Шуя – левая сторона.

[2] Корзень (корзно) – княжеский плащ.