Вторая глава романа "Земля Обетованная"

Впереди забрезжил свет. Откуда брался этот свет, Павел не знал. Но он обрадовался свету, как любой из людей, прошедших через тьму Апопа и увидевших восход Хепри. Филис, кажется, обрадовалась тоже. Она обернулась к нему, и он невольно затаил дыхание, глядя на неё. Глаза её напоминали живые огни, они светились словно сами по себе, и такие же оранжевые огоньки плясали в блеске перламутра на её губах, когда она говорила:

– Впереди самое интересное. Видишь? Все дороги ведут в Рим!

Они вошли в небольшую круглую палату. Или, может быть, пещеру? В ней сходились двенадцать разных коридоров, включая и тот, по которому они пришли. И каждый из этих коридоров казался неотличимым от любого другого.

Павел остановился, чувствуя озноб. Получается, это не просто ход между двумя самыми грандиозными дворцами Темисии, а подземный лабиринт? Предки сотворили здесь подобие Аида, куда три тысячи лет назад спускался сам Эней? Но я же не герой, подумал Павел, не прародитель трёх цивилизаций, я обычный человек, хотя и сын Юстинов, и правитель державы потомков Энея. Но мне не помогают боги! Я могу здесь заблудиться и навеки сгинуть, не найдя спасения…

Он взглянул на когитатор. В Консистории умные устройства приходилось отключать, чтобы ничто не мешало работе совета. Спускаясь вслед за Филис в подземелье, Павел забыл включить свой когитатор. Он включил теперь: нужно звать на помощь. Но устройство сразу показало, что связи с внешним миром нет. Он поднял взгляд на Филис. Та улыбалась широкой лучистой улыбкой, которая всегда так вдохновляла его. Но теперь от этой улыбки Павлу стало зябко.

– Здесь не работает! Да и не нужно. Я знаю каждый ход. Мы с Максом их все облазили!

Он отступил на шаг, потрясённый этими словами.

– Ты ненормальная... 

– И ты только теперь это понял? – засмеялась она и показала ему язык.

Чувствуя головокружение, он прислонился к каменной стене, холодной и немного влажной. И сразу осознал, что не знает, из какого коридора вышел. Все одинаковые! 

Его взгляд заметался и вдруг остановился на стене, где была нарисована мумия с головой сокола, священной буквой «Ɗ» на головном платке и высокой короной атеф. Птах-Сокар-Осирис! Это не подобие Аида, с содроганием понял Павел, это подобие Дуата. Никакой Эней здесь не бывал. Ни Одиссей, ни Орфей, ни сам Геракл. Отсюда смертным нет возврата.

– Тебе нехорошо? Тут есть вода, – сказала Филис. – Смотри, какая она чистая и прозрачная! Хочешь?

Она показала на желобок у стены, по которому тёк ручей. Присмотревшись, Павел увидел каких-то созданий, похожих на маленьких змей, миног или угрей, они скользили в прозрачной воде. «Если я каким-то чудом, Промыслом Творца, останусь жив и не лишусь рассудка, то непременно поседею от тебя, Филис», – подумал Павел, но вслух ничего не сказал, лишь покачал головой с красивыми чёрными кудрями. Среди потомственной знати имперской столицы младший сын Софии Юстины считался самым завидным женихом, многие девушки княжеского звания мечтали о его любви. Что бы они о нём подумали, если бы увидели его здесь, в этом подземном лабиринте, рядом со тварями Апопа и ненормальной девушкой, которая, без сомнения, его погубит.

– Твоя мать тобою бы гордилась, – вдруг заметила Филис, и он понял, что речь идёт о Консистории, о его противостоянии Андрону Псарику.

– А ты?

Он ждал ответ: «И я горжусь». Но она сказала:

– А я обязана держать нейтралитет. Думаю, ты понимаешь.

– Но я не понимаю, зачем ты устроила это представление, – он кивнул на пурпурную тогу, которую Филис по-прежнему держала на руке, не надевая, оставаясь в оранжевой тунике, очень короткой, полупрозрачной.

Она улыбнулась, озорные саламандры снова заплясали в её огромных, глубоких глазах.

– Нетрудно было догадаться, что ты будешь всё время смотреть на меня, в тоге я или только в тунике. Сняв тогу, я хотя бы дала тебе причину, понятную каждому мужчине. Теперь тебя никто не сможет упрекнуть!

Павел услышал биение собственного сердца и ощутил желание подойти к ней, заключить в объятия, впиться поцелуем в эти яркие, пылающие губы… Она как будто прочитала это жгучее желание, широко развела руками и добавила:

– Это всё для тебя! Но сумеешь ли взять?

– Я не могу… не должен, не имею права, – прошептал он. – Ты наша богиня и госпожа, а я… всего лишь первый из твоих слуг!

Мы сейчас так близко, но между нами – пропасть, думал сказать он.

Она кивнула, но без всякого выражения, как будто ждала только такого ответа.

– Конечно. Ты мой первый министр, ты должен править, ты обязан продолжать династию Юстинов и оправдывать надежды твоей матери. Не так ли? Конечно, – повторила августа. – Но скажи мне, если это так, зачем ты назначаешь на высокие посты дурных людей и хочешь, чтобы я их утверждала? Зачем ты вновь назначил князя Сергия Фестина правящим экзархом Сицилии? Или кто его назначил – твоя мать? А ты только поставил свою подпись? Она-то хоть тебя спросила?

Снова закружилась голова. Да, он правитель – но не бог. Он старательно учился править, но и только. Он неприспособлен к этим стремительным переходам: к переходам под землёй в безмолвии и тьме, и к переходам от опасных чувств к большой политике, не менее, а даже более опасной.

– Ты считаешь, здесь подходящее время и место? – вымолвил Павел.

– Идеальное. Нас никто не отвлекает. Итак? Князь Фестин трус, негодяй и предатель. Это знают все. Десять лет назад, будучи наместником Сицилии и узнав о нападении на остров варваров, он бросил пост, сел на свой экраноплан и удрал в столицу. За это был судим, приговорён к расстрелу, но помилован моим отцом по настоянию твоей матери, отправлен в бессрочную ссылку в Каледонию, на Адрианов вал. Кто разрешил ему вернуться? Ты или твоя мать? С твоего согласия или за твоей спиной? Кто правит империей – ты или она? Зачем вы назначаете такого человека, и притом, на должность, которую он уже однажды провалил?

Павел молчал. Что он мог ответить ей? Он слишком уважал её, чтобы возражать, когда сам был полностью согласен с нею. Но зачем она задаёт свои вопросы именно ему и здесь? Она такая умная, разве сама не понимает? Она прекрасно знает все «зачем» и «почему».

– Филис, я прошу тебя. Ты видишь, как мне нелегко…

Она усмехнулась, как ему показалось, с напускным презрением, коснулась рукой его гладко выбритой щеки и погладила, с обманчивой нежностью.

– Ты, что же, просишь, чтобы я пожалела тебя? Не задавала трудные вопросы? Я-то могу пожалеть тебя, Павел. Но пожалеет ли мир? Ты принимаешь скверные решения и назначаешь на высокие посты людей, которые обязательно подведут тебя. Пойми, я лишь хочу, чтобы ты не превращался в свою мать и не повторял её ошибки. Думай своей головой, принимай свои решения, назначай людей, которые тебя достойны. Они есть, их много, они только ждут, когда ты призовёшь их. В этом я всегда поддержу тебя.

Да, он думает своей головой, он это умеет. Будучи политиком, он понимает, какие вещи происходят случайно, а какие хорошо подготовлены. В каких обстоятельствах политик бывает силён, а в каких – слаб. Здесь, в этой пещере, он слаб. А тем, кто слаб, легко манипулировать. Она могла нарочно завести его в этот подземный лабиринт, чтобы заставить отказаться от каких-либо его решений, а какие-то, наоборот, принять. Филис вполне на такое способна. У неё нет власти, но у неё есть потрясающий дар создавать ситуации, когда другие люди, обладающие большой властью, с готовностью выполняют её замыслы, в конечном счёте – её волю. Он слишком хорошо её знает, может быть, как никто. У неё доброе и самоотверженное сердце, она жалеет слабых и убогих, но его жалеть не станет, потому что не считает слабым и убогим.

Думая об этом, он вспоминает, как именно Аморийская империя вновь стала Римской. Среди ужаса войны, когда все только отступали, когда сдавали варварам отдельные провинции, даже целые царства, и уже боялись за столицу, когда сам Марсий Милиссин, лучший военачальник империи и только что назначенный военный диктатор, терпел одно поражение за другим и был на грани полного отчаяния, – в тот именно момент эта девочка-подросток подсказала ему, как вернуть боевой дух подданным Божественного императора. Нужно, чтобы они ощутили себя римлянами! Собственно, они и были римляне: аморийцы – наследники Рима, их империя – преемница Римской. Нет, теперь этого мало. Чтобы одолеть галлов, – рассвирепевших, осознавших свою силу, мстивших за многовековые унижения, – нужно быть не просто наследниками римлян, нужно быть самими римлянами. Нужно быть как Цезарь времён Галльской войны, нужно быть лучше Цезаря! Да что там Цезарь – нужно быть лучше и сильнее, и умнее, а главное, неколебимее тех римлян, что не сдались карфагенянам после Канн, когда Ганнибал стоял у их ворот; но Рим ему не сдался. В тех безнадёжных обстоятельствах сам Александр Великий сдался бы на милость победителя, да кто угодно – но не Рим – и Рим в итоге победил. 

Павел не знает, как, но она убедила диктатора. Марсий Милиссин приказал всё быстро подготовить, потом сам отправился в Палатиум, и уже на следующий день urbi et orbi объявлен был эдикт Льва XII о принятии Аморийской империей славного имени Римской. Когда во главе государства стоит земной бог, такому богу ничего не стоит переименовать целую империю одним росчерком пера. Эдикты-то Божественный Лев подписывать умел и любил… Подобно Ганнибалу две тысячи лет назад, Варг стоял у ворот, и точно так же, как не сдался Ганнибалу Старый Рим, так не сдался Варгу Новый Рим. А ещё четыре месяца спустя варвары были изгнаны с аморийской – теперь снова римской – земли. Убрались обратно на север, за море, в свою холодную варварскую Европу.

Вот и получилось так, что злополучное царствование Льва XII, начавшись с унижения и позора, каких не знала империя, завершилось триумфом, какого она также никогда не знала – и, если будет угодно богам, больше не узнает, надеялся Павел. Этим посмертным триумфом Лев обязан дочери – не той, которая наследовала ему, а той, которая ещё три года спустя внезапно и закономерно пришла своей сестре на смену. Наше счастье, думает первый министр, что истинные обстоятельства тех событий и их подоплёка известны немногим. Лишь единицы знают до сих пор, какую роль тогда сыграла Филис. А если б знали все? Упаси Творец! Правда подорвала бы устои государства, которое построили Юстины и призваны им управлять. 

Павел Юстин поднимает голову. Где-то наверху бурлит жизнь. По улицам ходят омнибусы, ездят экипажи и мобили, люди спешат по своим делам. Миллионы, которыми он правит. Наверное, его уже там ищут. Он ведь исчез, никого не предупредив. Первый министр, правитель мировой империи, не вправе так вот исчезать. И когитатор, как назло, молчит.

Конечно, она всё продумала заранее. Увлекла в это тёмное подземелье, чтобы он подумал своей головой и в итоге сделал, как она желает. Удивительная, невероятная… да, ненормальная, это самое точное слово. Кто из нормальных подумал тогда, что для победы над врагом нужно вновь назваться римлянами и разбудить в себе неколебимый дух Рима? Никто. Неужели дядя Даласин в свои шестьдесят шесть настолько наивен и слеп, неужели всерьёз верит, что способен ею управлять? Исключено. На это не способен никто. Никто! С такой августой, думает Павел, мне не суждено состариться. Но, удивительно, эта мысль приносит ему не печаль, а радость. Он смотрит на Филис и дарит ей улыбку. Похоже, что она немного озадачена. Должно быть, ожидала возражений, не улыбки. Хотя… зная её, ничто нельзя сказать наверняка.

– Мне нужно возвращаться в Квиринал, – мягко объясняет ей он. – Нужно не откладывая встретиться с ведущими магнатами, нужно разъяснить им позицию правительства по кварталу ивримов. Если я сегодня этого не сделаю, магнаты решат, что мы их презираем, и ещё активнее начнут поддерживать Псарика. Уже пора, Филис.

– Скажи, – говорит в ответ она, – ты хоть немного думаешь о людях, которыми поставлен править? Не о князьях, магнатах или делегатах, которые плетут против тебя интриги. А о простых людях, обычных квиритах? Ты знаешь, чем они живут, чего боятся и о чём мечтают? Как можно править ими, если этого не знать?

Он смущается, но собирается ответить ей, как отвечал неоднократно на подобные вопросы от плебейских делегатов. Он знает цену этим спекуляциям, он даже слегка зол, что это говорит ему она, августа, девушка, которую он знает, любит, уважает с её детства. Мать вновь и вновь его предупреждала, что она – искусный манипулятор, с ней нужно всегда держаться настороже, ни в чём нельзя ей поддаваться. При всём доверии, которое он питает к ней, он не позволит этой девушке вмешиваться в большую политику. «Бей её по рукам всякий раз, когда она попробует указывать тебе, как поступать в делах правления», – так наставляла его мать, София Юстина. Мать, конечно, права. Августа должна знать своё место. Это место живой иконы, и только. Так заведено. Но Филис не из тех, кого можно поставить на место. Нужно быть последним идиотом, чтобы в это верить. Нет, он не идиот. Он понимает: умная августа – это вызов, умная и деятельная – катастрофа. Но он совсем не хочет бить её по рукам. Он хочет эти руки целовать.