Выпей, сынок, выпей

Присоединяюсь к алкогольному флешмобу от Итты Элиман 

У меня в книгах герои пьют. И не только разбавленное или неразбавленное вино из-за плохой воды, в целях заботы о собственном здоровье, но иногда и кое-что покрепче. 

Небрежный стук, перед тем, как распахнуть двери знакомого кабинета — «раз, раз-два, раз» — условность, чтобы не выглядеть невежливым. В глубине комнаты, освещенной лишь парой свечей и багрянцем затухающего камина, за высоким, заваленным многочисленными бумагами письменным столом сидел пожилой, седоволосый и сухопарый мужчина.

— Bon soir, monsieur docteur, — вошедший господин скривил рот в подобии улыбки.

— Ох, дорогой гражданин! — суетливо поднялся старик и направился навстречу гостю, словно намереваясь заключить его в объятья. Его низкий, глубокий голос никак не вязался с тщедушной, старческой внешностью. — Вот уж кого не ждал, так не ждал. Давненько не навещали старика, думал, уже и забыли.

— Жоффруа, прекращай паясничать, я сегодня не в настроении, — обронил гость негромко, сбрасывая плащ, шляпу и трость на стоящую в углу тумбу.

— Прости, майор, не сердись. Знаю, в настроении ты бы никогда ко мне не заглянул, — вздохнул доктор. Всю его напускную веселость и радушие словно ветром сдуло. Он внимательно, с легким беспокойством посмотрел в лицо гостя. Вернувшись обратно, придвинул к столу еще один стул — для редких личных визитеров доктора, затем сдвинул часть бумаг в сторону, освобождая угол.

— Полковник. Бывший. А, не суть.

— Садись, садись, Гил. Что случилось? Выпьешь? — спросил доктор и направился к небольшому серванту со стеклянными дверцами.

— Я не хочу пить, — устало опустился на предложенное место вошедший.

Доктор помедлил мгновение у уже распахнутой дверцы, словно размышляя, затем все же извлек из него два низких бокала, поставил на свободный угол стола и сел на свое место.

— Ну, дело твое. Рассказывай.

— Твоя конспирация тебя до добра не доведет. А если вернутся Бурбоны?

— Когда вернутся, мой мальчик, когда — так будет правильнее. Когда вернутся Бурбоны, ничего не изменится — я останусь все тем же доктором, как и прежде. При любой власти будут болезни, переломы, грыжи и апоплексические удары. Да и стар я, мне уже ничего не страшно. Не гильотина, так паралич, исход один. Но ты же не о политике зашел поболтать на огонек, верно?

— Ставни даже не закрываешь… — устало вздохнул визитер и опустил голову, сцепив на коленях пальцы. — Есть у тебя что-нибудь… чтобы забыться? Чтобы не было вот этого всего.

— Опять призраки мерещатся?

— И уже не только мне.

— Гил, мое предложение в силе.

— Жоффруа…

— Эх, что ж поделать, если у тебя голова работает отдельно от тела? Как стеклышко, что алкоголь, что гашиш…

Гость хмыкнул, качая головой.

— Сколько ни выпей, все вот здесь, и прошлое, и настоящее, — поднял он взгляд на доктора, касаясь пальцами висков. — Только тело слушаться перестает. Тогда смысл от этого всего?

— Ну, что я могу сказать… Опийную настойку не пробовал?

— Знаю я, до чего опий доводит, а за один раз толку от него все равно никакого не будет. Это уж на крайний случай.

— Ты только резать себя опять не вздумай, у меня уже руки не те, латать тебя. Хорошо?

— Это все в прошлом, — отрицательно качнул головой Гиллис.

— Ну, и на том слава Богу.

— Слава Республике, ты хотел сказать? — хмыкнул бывший полковник.

— Слава Республике, сынок, слава Республике, — усмехнулся хозяин, поднялся и вновь подошел к серванту. Сухие, узловатые пальцы извлекли из сумрачных недр объемную бутыль прозрачного стекла. Отвинтив крышку, наполовину наполнил оба бокала прозрачной, искрящейся в мерцающем свете свечей жидкостью.

— А не выкопать ли нам дротик, майор? — подмигнул Гиллису доктор, приглаживая ус костяшками пальцев.

— Граппа? Даже сейчас? У тебя что, новые тайные поставщики завелись?

— Знаешь ли, мальчик мой, я стар, власть переменчива, родственников у меня нет. Для кого мне хранить свои сбережения?

— А записи, исследования? Столько материала — Италия, Африка, Египет…

— Кому в наше время нужны записи? Сейчас всех интересует молодость. И здоровье. Это поначалу казалось, что мы шагнем вперед, и вся эта религиозная бесовщина канет в Лету, уступив дорогу Разуму и Просвещению, но потом…

— Да, было дело.

Доктор взял в руки один бокал, а второй придвинул к самому краю стола:

— Выпей, сынок, выпей.

Скептически качнув головой, Гиллис взял бокал в руки, медленно вращая, ловя оранжевые блики в кристальных изгибах. Взгляд его вновь устремился на едва тлеющие огоньки в камине напротив.

— В последнее время я и так что-то много пью.

— Иногда это необходимо. В качестве лекарства. Говорю, как доктор.

— Если б это еще помогало, — едва слышно выдохнул начальник тюрьмы и сделал большой глоток. Обжигающая жидкость плюхнулась в желудок, приятно его грея. 

— Айзек. Зовите меня просто Айзек, по-дружески. Ведь мы с вами могли бы стать друзьями, верно? — с нечитаемым, но притягивающим взглядом спросил барон.

— Сколько стоит ваша дружба? — усмехнулся Гиллис, опустив глаза.

— Зависит от того, что человек хочет получить от нее. Для вас — нисколько, — с улыбкой произнес Голденберг и, остановив проходящего лакея с подносом, взял два широких бокала, наполовину наполненных желтой непрозрачной жидкостью. — Держите, это лимочелло. Контрабанда, — доверительно произнес он, понизив голов. — В Париже такого не достать. Вы же пробовали его в Италии?

— Вы знаете, что я был в Италии? — принял из его рук бокал Гиллис.

— Вы шли в ногу с императором, делали с войной ее первые шаги, находясь у ее истоков, и вышли из нее победителем, уйдя в отставку раньше этой кровавой мясорубки.

Гиллис посмотрел на Голденберга, отпивающего из бокала сладкий ликер, и шутя ответил:

— Только не говорите, что про меня вам рассказал ваш титулованный друг. — На мгновение их взгляды вновь пересеклись, и Гиллис спросил уже серьезнее. — Откуда же, позвольте узнать, вы так много обо мне знаете?

— Вы мне интересны, — просто ответил барон, едва уловимо улыбнувшись. Барон был невысок, по сравнению со статным бывшим офицером, потому смотрел на него снизу вверх, хотя превосходства над ним Гиллис не чувствовал, они были словно на равных.

— Хм, — хмыкнул Гиллис, отпивая ликер. — Нет, лимончелло мне пить не приходилось. Только граппу.

— Ха, и какой еще ответ я надеялся услышать от офицера! От вас, военных, другого ждать и не приходится, — рассмеялся Голденберг, отходя к окну и увлекая собеседника следом. — Родиной лимончелло является Капри, маленький островок неподалеку от неаполитанского залива. Бывшая летняя резиденция римских императоров. Согласно исследованиям историков, именно этот островок Гомер увековечил в своем бессмертном творении, назвав его островом сладкоголосых сирен. Этот напиток так же непостижим и туманен, как песни крылатых дев, он обволакивает обоняние сочной прелестью лимона, тая в себе лишь сладость и горечь, играя золотыми искрами при ярком свете солнца только на гранях сосуда.